Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2007
Карточный шулер с драными рукавами.
То, что я есть, заставляет меня хохотать,
Петь, исходить рифмованными словами
То, что я есть, колпаком дурацким звеня,
Пляшет на самом краю карниза.
То, что я есть, шкуру сдирает с меня,
И уверяет, что это — закон стриптиза.
То, что я есть, славу любви трубя,
Яростно шепчет через барьер столетья:
Знаешь, я никогда не любила тебя.
Больше того — никогда не жила на свете.
То, что я есть, словно летучая мышь,
Криком своим пробивая в пространстве дыры,
Слепо летит и слушает эхо. Лишь
Эхо — свидетель существования мира.
То, что я есть, всем и всему назло
Строит в ночи мосты, а с утра — взрывает.
То, что я есть, заставляет врастать в седло
Именно когда из него выбивают.
То, что я есть, желая себя разбить,
Мечется нелепо и неосторожно.
То, что я есть — меня заставляет быть,
И с этим поделать уже ничего невозможно.
* * *
Я — всей душою горя и любя.
Мне же в ответ: “Пойми,
Со стороны посмотри на себя —
Стыдно перед людьми”.
И на смиреннейшее “Прости!” —
Дрожь покрасневших век,
Вздох: “ Ну когда ты себя вести
Будешь как человек!”.
И на отчаянное “За что?” —
Лишь поворот спиной:
“ Люди выносят еще не то —
Так что терпи, не ной”.
На вдохновение и на труд —
Только усмешка: “Что ж,
Знаешь, как люди умеют? — А тут
Просто твой выпендреж ”.
Но дожила, дождалась наконец —
Знамя победы, рдей! —
Я — с ерундою, а мне: “ Молодец!
Все прям как у людей ”.
Только вот, как башкой ни крути,
Слышу собственный смех:
“Так притвориться! Так провести
Всех, ну буквально — всех! ”.
Кажется, в гору пошли дела,
А на душе — грешок:
Вроде и впрямь людей провела —
Как-то нехорошо…
Разоблачат — и взведут курки…
Так вот и стой в полный рост,
Пряча то крылышки, то клыки,
То чешую, то хвост.
* * *
Серебром самой чистой пробы,
За окном исходит луна.
Бей наотмашь ладонью, чтобы
Словно бубен звенела она!
Чтоб услышать, как в вечность прибоем
Ударяют с размаху — века,
Чтоб сверкнула перед тобою
Беспощадным весельем клинка
Твоя жизнь.
Так попробуй! Ну же!
Изгоняют печаль и страх
Голос женщины, звон оружья,
Сила, вспыхнувшая в руках.
Не умеешь… Ну что же, милый,
Безмятежный твой сон храня,
Ничего я не говорила,
Да и не было здесь меня.
* * *
Знаешь, родной мой, я преодолела страх,
Тот, что сжимал мне горло, сводил ключицы.
Кроме любви, все, конечно же, — тлен,
разумеется, — прах:
Все истечет, во времени растворится.
Но пока мы у смерти друг друга крадем,
Сумрак за шторой вздыхает легко и влажно,
В комнате пахнет яблоками и дождем,
И немножечко — пеплом,
но это уже — неважно.
* * *
На Северном рынке снег нынче почти что растаял,
А воздух от запахов густ и как будто бы сжат…
Две псины остались от всей уничтоженной стаи
И серыми шапками около входа лежат.
Свернулись в два грязных клубка неподвижно и молча,
За ними ларьки кособоко равняются в ряд.
Всего — то две псины. Но как-то уж очень по-волчьи
Они изподлобья на мимоидущих глядят.
Ну как им расскажешь, что люди не слишком жестоки,
Хотя и богами считать их, увы, ни к чему —
Не нами расчислены наши короткие сроки,
И всех нас когда-нибудь выловят по-одному.
Над нами судьба по-вороньи заходит кругами,
Вот — рухнет в пике и добычи своей не отдаст…
Собаки молчат.
Под ботинками и сапогами
Тихонько хрустит обреченно-подтаявший наст.
* * *
Боль моя стала моей виной,
Жизнь моя истончается, словно волос…
Ангел мой,
ты просто
поговори со мной —
Я так давно не слышала твой голос.
Я не увижу тебя, не дотянусь рукой,
Ты никогда на меня не взглянешь с улыбкой.
Ангел мой, обмани меня, успокой —
Эхом своим, тенью своею зыбкой.
Даже если ты знаешь, когда за спиной
Лязгнет засов и дверь заскрипит
натужно…
Ангел мой,
ты просто
поговори со мной —
Даже если ты знаешь, что это —
совсем
не нужно.
Танец
Все — от винта!
Я начинаю танец.
И вот уже душа моя легка,
И яростно-слепой протуберанец
Выплескивает из-под каблука.
Мне безразлично, кем была вчера я,
Чем станут завтра кровь и плоть моя,
И я пляшу — кружась и замирая
В пульсирующем ритме бытия.
Сгорает на лету земное бремя,
Долги, заботы, память и печаль.
И я пляшу, закручивая время
С пространством — в напряженную спираль.
Но вечности тончайшая иголка
Насквозь пронзает эту круговерть,
И я пляшу —
на углях,
на осколках,
Живым огнем отпугивая смерть.
* * *
Неужели, о Господи,
если я и нужна Тебе,
то вот только такой:
с этими мыслями
о том, где чего можно купить подешевле,
о том, чего приготовить,
и чтобы надольше хватило.
Неужели,
я нужна Тебе вот такой:
с этим жалобным раздражением;
“Ах, только не трогайте!..”,
с этим усталым смирением,
с этой одышкой
в стягивающейся петле
одного и того же маршрута.
Неужели,
я нужна Тебе именно
с этой вечною дрожью :
А что
еще Ты отнимешь?
Любимых? Друзей?
Легкий дар
Тобою же данного Слова?
Неужели Тебе
и впрямь нужен пепел?
Зачем?
Что Ты им хочешь удобрить?
* * *
Я люблю тебя, жизнь…
К. Ваншенкин
Если б я родилась, скажем, в благообразной Германии,
Там, где все аккуратно — коровы, дома, лопухи,
То любила бы пиво, копила бы деньги и знания,
Уважала законы и вряд ли писала стихи.
Если б я родилась в легкомысленно-женственной Франции,
Там, где так хороши и любовь, и вино, и духи,
То изящно флиртуя, я век не сходила б с дистанции —
Заводила романы и вряд ли писала стихи.
Если б я родилась в золотистой, певучей Италии,
Там, где солнцем пропитаны даже простые грехи,
Там, где зреют лимоны, растет виноград и так далее,
Я бы пела, как птичка, но вряд ли писала стихи.
Но живу я в России, с глазуньей дар Божий не путаю,
Чтоб в ночи не замерзнуть, полешки словесные жгу,
И люблю непонятно за что эту горькую, лютую,
Неуютную жизнь. И стихи не писать — не могу.
* * *
Кружится пух. Изнанка бытия
Сочится сквозь окно неодолимо.
Я — не хочу. Пусть проплывают мимо
Железной кружки тонкие рая.
Кружится пух. Подкисшее вино
Течет в ладонь из кухонного крана.
И на Разъезжей или на Расстанной
Я упаду — не все ли вам равно.