Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2007
Лобачев С. В. Патриарх Никон. СПб.: Искусство-СПб., 2003. — 416 с., ил.; 8 с. цв. ил.
Какой могучий век! Какие страсти! Какие люди!” — вот общее впечатление, которое складывается по ходу чтения исторического исследования профессора Санкт-Петербургского университета С. Лобачева. И впечатление это усиливается, когда последняя страница уже перевернута.
Нет, не были наши предки в XVII веке жалкими затворниками, небритыми дядьками в длиннополых одежках, пробужденными от многовековой дремоты великим Петром. Какая уж тут изоляция! Толпы иноземцев истоптали московские земли во времена Смуты. Вместе с польскими и шведскими отрядами в Московию проникали “латинские” и “лютеранские” веяния, затронувшие, пусть и в разной мере, все сословия. Католическая и протестантская литература, западный образ жизни, нравы, культура… Одни поддавались “иноземным искушениям”, другие — вполне осознанно и грамотно полемизировали с католиками, униатами, протестантами. Воистину в Рим — а не Москва ли была провозглашена в XV веке Третьим Римом? — вели все дороги. В Москву шли с огнем и мечом, шли с протянутой рукой в надежде получить вспомоществование для оскудевших восточных православных храмов и монастырей, шли с расчетом на военную или дипломатическую поддержку… При дворе московских государей велись сложные дипломатические игры, плелись замысловатые интриги, в которых собственные интересы преследовали греки, турки, поляки, литовцы, немцы, шведы, англичане, белорусы, украинцы… После морового поветрия 1654-го обезлюдевшую Москву заселяли выходцами с завоеванных территорий Белоруссии и Литвы. Приезжая на новое место жительства, пленные поляки и белорусы несли с собой элементы западной культуры, которые со временем воздействовали на русское искусство и литературу. Так зачем, собственно, потребовалось Петру прорубать окно, если существовало множество вполне “исправных” дверей? Или изолированность (пусть и при слегка “приоткрытом окне”) России от Европы — всего-навсего миф, прочно осевший в наших головах после штудирования школьных учебников и даже трудов блестящих историков просвещенного XIX века?
Как и когда создавались исторические мифы? Ярким примером изощренной политтехнологии начала XVII века является деятельность патриарха Филарета, родного батюшки первого Романова, воцарившегося на московском престоле Михаила. С. Лобачев подробно пишет о том, как при непосредственном участии Филарета формировалась новая доктрина, новая версия русской истории в государстве, где далеко не все современники расценивали как непреложный факт то, что Романовы восприняли власть по праву наследников старой московской династии. Дело деда не менее успешно продолжил его внук Алексей Михайлович. Весьма поспособствовало этому процессу развитие книгопечатания. Кстати, не на доктрину ли Филарета мы опираемся и сегодня, обращаясь к древней истории Государства Российского?
И так ли уж безобидны устоявшиеся в нашем сознании исторические вымыслы? Политтехнологи каких времен и по чьему заказу споспешествовали утверждению мифа о рабском менталитете русского человека? При этом начисто забывая, что целый век в истории нашего государства — XVII — почему-то назван “бунташным”. При тишайшем Алексее Михайловиче стихия народного бунта охватывала все слои населения — от самых верхов до самых низов: московский бунт, новгородский мятеж, “чумной бунт”, “медный бунт”. Когда на разъяренную чернь не действовали силовые методы властей и увещевания духовенства, Алексей Михайлович вынужден был отправлять своих ближних бояр на плаху или смиряться с кровавым самосудом, творимым бушующими горожанами. Так как же с рабским самосознанием, восходящим к татаро-монгольскому игу? А если вспомнить роль казаков, стрельцов, посадских в Смуте, в провозглашении царей? А Степан Разин?
Да и с отсутствием демократических традиций, как начинаешь понимать, ознакомившись с капитальным трудом С. Лобачева, мы как-то перебарщиваем. Да, конечно, Земские соборы в России мало напоминали представительские учреждения Западной Европы, не принимали самостоятельных решений, только подкрепляли авторитетом “всей земли” деяния российских самодержцев. Наверное, не стоит переоценивать и значение Уложения как законодательного документа XVII века. Пропасть между писаным законом в России и его исполнением всегда существовала значительная. Но была и Дума, на заседаниях которой принимались все первостепенные государственные решения. К ее заседаниям тщательно готовился тишайший Алексей Михайлович. Реальную власть Боярской думы отмечали и иностранцы, побывавшие в России. В русской церкви все важнейшие церковные вопросы решались на так называемых Освященных соборах, в их работе участвовали епископы, настоятели крупнейших монастырей и священники главных московских храмов. В конце XVI века при воцарении Бориса Годунова была заложена пусть и не совершенная, но традиция избрания царей. Самоорганизовываться умели и народные массы, выдвигая выборных для подачи царю челобитных, для переговоров с высшей властью. Но это практика демократии, пусть и не всегда совершенная. А имелась и теория: среди бояр были сторонники выборной царской власти и сторонники наследственной, умевшие обосновывать свои взгляды.
“Патриарх Никон может существовать только в историческом контексте. Он как будто олицетворяет собой весь XVII век с его └бунташным“ духом, религиозными шатаниями и иноземным соблазном. Книга — не просто историческая биография человека. Это исследование о времени, которое стало для Русского государства и русской церкви настоящей осенью Средневековья”, — пишет в предисловии к книге автор.
Насколько обширен этот контекст, можно судить уже по первым абзацам этой рецензии. Хаос смутного времени, кризис православного мировоззрения, становление романовской династии, расстановка политических сил внутри страны, противоборствующие группировки, международная политика, постоянно изменяющиеся ситуации, взаимоотношения государства и церкви, непростые межцерковные отношения, религиозная полемика, система церковного устройства и управления, монастырские уклады, культура переходного периода, нравы мирян и духовенства. И, конечно, люди — умные, хитрые, неистовые, творящие историю в напряженной атмосфере своего времени. Выдающиеся деятели XVII века, религиозные и светские. Страстные полемисты, ревностные поборники идей, влиятельные придворные, гении дворцовых интриг и политической борьбы, суровые подвижники, энергичные просветители, связанные сложными личностными симпатиями и антипатиями. Удивительные, драматические судьбы, каждая из которых могла бы лечь в основу захватывающего романа. Ценой, которую им приходилось платить за свои убеждения, порой была жизнь или свобода. Патриархи Филарет и Иоаким, царь Алексей Михайлович, бояре Шереметевы и Морозовы, князья Иван Хворостинин и Семен Шаховской, византийский иерарх Паисий Лигарид, отшельник Никодим… И, конечно, ревнители благочестия, выступившие с программой церковного обновления и способствовавшие Никону на его пути к патриаршеству — протопоп Благовещенского собора Стефан Вонифатьев, сын царского постельничего Федор Ртищев, нижегородский проповедник Иван Неронов. Да, поставив себе задачей осмысление роли личности в истории, С. Лобачев создает не один портрет, а целую галерею портретов людей самобытных, с сильными характерами и твердыми принципами.
В окружении суровых реалий и ярких персонажей своего времени личность патриарха Никона не утрачивает своей масштабности. Его грандиозные замыслы вполне соответствовали духу эпохи. В книге подробно анализируется весь жизненный путь Никона, история его возвышения и падения, его деяния, его взаимоотношения с царем, властями, духовенством, низшими слоями общества. Шесть лет патриаршества Никона (1652–1658) были насыщены значимыми событиями, почти ни одно из которых не происходило без участия владыки. Пользуясь поддержкой царя Алексея Михайловича, Никон сосредоточил в своих руках огромную власть. Но, не честолюбец, не интриган, он сумел восстановить против себя и светские власти, и духовенство, и, в конце концов, царя.
Впервые за последние десятилетия появилась полноценная работа, посвященная одному из самых значительных церковных деятелей России, чьи поступки не получили однозначной оценки ни у современников, ни у потомков. С начала ХХ века о патриархе Никоне не было написано ни одной обобщающей монографии.
Кажется, С. Лобачеву удалось ликвидировать все лакуны, образовавшиеся за многие годы умолчания, представить весь спектр мнений, существующий в отечественной и зарубежной историографии о Никоне и его времени, мнений противоречивых, порой дополняющих друг друга, порой предвзятых и даже полулегендарных. Обильным цитированием первоисточников, трудов историков и знатоков русской духовности автор дает возможность выслушать разные точки зрения на спорные проблемы, на дела давно минувших лет, на причинно-следственные связи сложных процессов внутренней и внешнеполитической жизни Московского государства, на мотивацию тех или иных поступков разных людей. Выслушать всех, чтобы предложить свою версию, оригинальную, не ортодоксальную, иной раз и прагматическую. Восстанавливая подлинную картину событий, исследователь заново пересматривает все известные факты, отдавая предпочтение современным тем годам источникам, а не поздним свидетельствам, дошедшим до нас в составе литературных произведений, ибо недостоверные сведения есть в авторитетных источниках. С. Лобачев позволяет себе сомневаться и опровергать (даже С. Соловьева!), идет ли речь о причинах появления ревнителей благочестия, об обстоятельствах возвышения и поставления Никона в патриархи, о такой малоизученной теме, как новое монастырское строительство на Русском Севере и в Верхнем Поволжье, и многом другом.
Многие выводы С. Лобачева носят концептуальный характер. Так, целая глава посвящена вопросам развития книгопечатания и его последствиям. По мнению исследователя, ученые долгое время были склонны недооценивать значение древнерусского книгопечатания, рассматривая его слишком упрощенно, и предлагает посмотреть на историю допетровского книгопечатания под иным углом зрения. Чтобы уяснить принципиально иную специфику ситуации в XVII веке, автор руководствуется не социальными, а культурными категориями. Он показывает, как под воздействием книжной культуры в сознании элиты русского общества произошел переворот, как появилось поколение книжников с новым мировоззрением, выступившее в середине столетия с программой культурных и церковных преобразований. По-иному расценивает С. Лобачев и бурные споры вокруг никоновской “книжной справы”, вызванной объективными причинами: принципы ее не были кем-то придуманы, а являлись естественной частью технологического процесса подготовки рукописи к напечатанию книги (необходимость унификации многочисленных, разнящихся друг от друга рукописных оригиналов, их сверки и исправления, то есть редакция и корректура). Подробно рассказывает и о драматических баталиях вокруг “порчи” богослужебных книг, баталиях, порожденных не только личными интересами политиков и церковных иерархов, но и семиотическими и филологическими разногласиями, которые в XVII веке воспринимались, в сущности, как разногласия богословские. Невежество и консерватизм русского народа, легшие в основу неприятия никоновской “справы”, — не более чем еще один миф, созданный историками старых школ и убедительно разрушаемый С. Лобачевым.
Концепции, предложенные С. Лобачевым, носят подчас ошеломляющий характер. Так, он предлагает свою версию истории раннего раскола, в основе которого лежат личностные конфликты между патриархом и ревнителями благочестия, а отнюдь не церковная реформа, как единодушно заверяют историки в несметных трудах по этой теме. Изучение современного активного материала дает исследователю основание утверждать, что сопротивление церковной реформе Никона долгое время исходило только от узкого круга лиц и не вызывало сочувствия у широких слоев населения, не было никакого массового противодействия реформе, широких протестов против книжной справы. Только в 1667 году, уже после ухода Никона с патриаршества, после неудачной попытки московских властей использовать строптивых старообрядцев для низложения Никона, церковный Cобор предал проклятию противников обрядовых реформ. Решение Собора стало тем рубежом, с которого бегство в раскол (а за ним и репрессии) приобрело массовый характер. По мере распространения исправленных печатных изданий бывшие ревнители благочестия находили себе все новых и новых сторонников. Так почему же в работах историков, да и в массовом сознании имя Никона прочно связано с началом раскола? Да потому, что историки в своих трудах опирались на свидетельства первых расколоучителей, и не в последнюю очередь на “Житие” протопопа Аввакума. Но С. Лобачев снова позволяет себе усомниться: Житие было написано Аввакумом в ссылке, через двадцать лет после событий, в нем много противоречий, несообразностей, так же как и в свидетельствах опальных ревнителей благочестия, фанатично ненавидящих патриарха. Но именно старообрядческая традиция сформировала представление о церковной реформе как о главном деле патриарха Никона, а оттуда оно перетекло в труды позднейших историков.
Чтобы опровергнуть предположения, основанные на поздних источниках, стереть белые пятна в истории раннего раскола, С. Лобачев критически пересматривает, сопоставляет разновременные источники, ревизует их на достоверность, прослеживает биографии их создателей, выстраивает строгую хронологическую последовательность событий, обращается к фактам, подробно анализирует и знаменитое сочинение самого Никона — “Возражение, или Разорение смиренного Никона”. На основании разбора этого своеобразного духовного завещания владыки исследователь приходит к выводу, что сам Никон отнюдь не считал проведенную им реформу делом своей жизни.
Тогда что же? А всего-навсего возвышение роли священства и вселенского православия, создание православной империи от Ливонии до Царьграда и обращение в православие иноземцев! Доказательства? Роль патриарха в развязывании религиозных войн с Речью Посполитой, со Швецией, в переговорах с Богданом Хмельницким… До появления работы С. Лобачева вопросы влияния Никона на международную политику Московского государства в историографии оставались малоизученными (как почему-то малоизученным — опять! — оказалось и обширное литературное наследие Никона). И патриарх был не одинок. Идея отвоевать у турок Константинополь, предоставить русскому царю престол Константина Великого, а патриарха московского провозгласить вселенским патриархом на определенном этапе была близка русской элите, активно поддерживалась греческими иерархами, запорожскими казаками. Но стремительные перемены во внешней политике никак не вязались с религиозной идеей патриарха Никона о православной империи. Обострялось и противостояние между владыкой и царем. В споре, что выше: “священство” или “царство”, духовная власть или светская, Никон потерпел поражение.
Исследование С. Лобачева выполнено при поддержке Института “Открытое общество”. Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда. Перед нами — серьезный, академический труд. Монография снабжена справочным аппаратом, подробным списком литературы и приложениями, в которые вошли и исторические источники, впервые введенные в научный оборот. Компетентные помощники поспособствовали в работе с немецкой скорописью XVII века, с голландскими и латинскими источниками, шведскими манускриптами. Книга изобилует статистическими данными, обращается внимание на малоизученные, ускользнувшие от внимания ученых, занимавшихся историей русской церкви и историей раскола, факты. Привлекается обширная историография по XVII веку, дан критический обзор всех мало-мальски значимых трудов об эпохе Никона. Автор отказался от церковно-богословской, старообрядческой, марксистской традиций, ограничивающих исследователей определенными методологическими рамками, сковывающими их инициативу и творческий поиск, что приводило к неверным и тенденциозным выводам (умышленным или непреднамеренным). И воспользовался возможностью выйти из круга привычных представлений о переходном периоде русской истории и впервые дать взвешенный и непредвзятый анализ развития отношений государства и церкви в России в эпоху позднего средневековья. Он не критикует своих предшественников, не привносит в книгу публицистического задора, а кропотливо исследует исторический материал.
Эффект от академического труда, свободного от идеологических тисков, получился неожиданный. Под воздействием объемной картины русской действительности XVII века, созданной С. Лобачевым, застывшие парадигмы рушатся одна за другой. Добираясь до истины, автор рушит не только те мифы, что сложились вокруг Никона и его деятельности (слово “реформы” после знакомства с этим исследованием уже звучит куце), но и мифы тотальные, выходящие за рамки одной темы и одной эпохи.
С. Лобачев рассчитывал своим трудом поставить точку в затянувшемся “деле патриарха Никона”. Но история, как и все науки, обогащается новыми данными, новыми гипотезами, так что можно считать, что поставлено многоточие, приглашающее к дальнейшему разговору, и очень полезному, ибо в нашей истории накопилось слишком много вредоносных мифов, упорно навязываемых, отрицательно сказывающихся на нашем историческом самосознании.
Елена Зиновьева