Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2007
Записки князя Петра Долгорукова / Пер. с фр. А. Ю. Серебрянниковой; вступит. ст., примеч. и указатель С. Н. Искюля. СПб.: ИЦ “Гуманитарная академия”, 2007. — 640 с.
Что же такого крамольного содержали “Записки” (Женева, 1867) князя Петра Владимировича Долгорукова (1816–1868), если в России, на родине пламенного публициста, они фактически не издавались? Лишь в начале ХХ столетия, при послаблении цензуры, были опубликованы тематические подборки отдельных фрагментов книги. (Другое дело, что с оригиналом, написанным по-французски, просвещенная публика все-таки знакомилась, но, как правило, не одобряла.) А почему по смерти автора скверных записок его зарубежные архивы были арестованы русским агентом тайного сыска, спешно посланным в Берн? Почему соотечественники, встречаясь со старинным знакомцем за границей, стыдливо, не здороваясь, обходили его? А собственный внук на экземпляре “Записок”, хранящемся в парижской “Библиотеке Тургенева”, оставил на обороте титульного листа пространную надпись, которая на современном сленге, не терпящем велеречивости, воспроизводится, наверное, как “эк ты загнул, дед”.
Нехороший Долгоруков рос сиротой, обучался в Пажеском корпусе, но по окончании его в 1831 году тут же был разжалован из камер-пажей в пажи. Проступок, совершенный им, покрыт тайной до сих пор, но, видно, он был значителен, ибо для амбициозного молодого человека, связанного родством с крупнейшей аристократией, закрылись все возможности карьерного роста (но не светской жизни). В памяти современников он остался как “человек желчный и не всегда справедливый”, которому редко с кем удавалось сохранять ровные (не говоря уже — приязненные) отношения, с именем которого связывалось множество скандальных историй. Молва уверенно считала его автором пасквиля, приведшего к дуэли и гибели А. С. Пушкина, — слух, не опровергнутый и поныне. За свои неприличные, злобные писания, в которых он “весьма некстати изображал русское дворянство в самых гнусных красках, как гнездо крамольников и убийц”, не щадил и “правящий дом принцев Гольштейн-Готторпских, восседавший на престоле Российском”. За отказ вернуться из Европы в Россию П. В. Долгоруков указом Сената от 5 июля 1861 года был лишен княжеского титула и прав состояния и обречен на вечное изгнание. За меньшие прегрешения, век с четвертью назад, во времена Анны Иоанновны, его предок, Иван Долгоруков (да, тот самый, фаворит юного Петра II), и иже с ним были подвергнуты страшным пыткам и жестоким казням. Прогресс, как говорится, налицо. Впрочем, о “подвигах” князя П. Долгорукова, так же как и о его подлинных заслугах в становлении российской научной генеалогии, можно прочесть в подробном очерке доктора исторических наук С. Н. Искюля в рецензируемом издании. Ибо в начале ХХI века первый полный русский перевод знаменитых “Записок” князя П. Долгорукова наконец-то опубликован и в России, опубликован с подробными комментариями и указателями.
Неудивительно, что книгу не переводили и не издавали при царском режиме. Ладно бы неисчислимые примеры жестокости, аморальности, эгоизма царствующих особ. В конце концов, каковы времена, таковы и нравы. Но, по Долгорукову, среди царствующих, да и нецарствующих Романовых были сплошь незаконнорожденные, или плоды адюльтеров: и сам Петр I, и его дочери от Екатерины I, и дочери соправителя Петра I, Иоанна V, и Петр III. А уж Павел I, предполагаемый сын Екатерины II и С. В. Салтыкова, вообще чухонский младенец, поскольку мертворожденного ребенка Екатерины тут же подменили первым попавшимся новорожденным. Но не только альковные истории и нелицеприятные характеристики правителей могли служить поводом к негодованию. Чего стоит сюжет об избрании Михаила Романова, о подлоге, совершенном патриархом Филаретом: при попустительстве мелкого дворянства, продавшего собственную свободу за право иметь крепостных, патриарх уничтожил собственную грамоту 1613 года со статьями об ограничении государственной власти и распорядился составить новую, где эти статьи отсутствовали. Долгоруков выстраивает весьма убедительную систему доказательств, почему грамота, хранящаяся в архиве Москвы, не является оригиналом, и утверждает, что дом Романовых пришел на трон тем же путем, который ведет и к каторжным работам, то есть через подлог.
Свои претензии к Долгорукову имела и российская аристократия, ибо ее славных предков сплошь и рядом уличали в отвратительных пороках: корыстолюбии, любостяжательстве, скаредности, безнравственности, себялюбии, коварстве. Часть представителей знатных фамилий объявлялась самозванцами, не имеющими подлинных дипломов, удостоверяющих древность рода. Глупость, полное отсутствие ума объявлялось наследственной чертой целого рода — Воронцовых-Дашковых. Впрочем, с Воронцовыми случай особый, в свете ходила история о том, что Долгоруков запросил у князя М. С. Воронцова значительную сумму за благопристойную характеристику его предков и не получил ее, дело дошло до суда, который Долгоруков проиграл. Так что не здоровались с персоной нон грата не только из опасения царской немилости, но и по сугубо личным мотивам. Но перед П. Долгоруковым и заискивали: от него зависела точность в изложении или (упущении) подробностей родословных (его “Российская родословная книга”, первый систематический труд по генеалогии российского дворянства, и сегодня не утратила своего значения). Его генеалогические труды, их выверенная документальная база (а у него были обширные источники, семейные, частные, официальные) имели вполне практическое значение для его современников — речь шла не только о чести и достоинстве, но и о наследствах, имущественных претензиях, разбиравшихся в судах.
В общем, удивительно не то, что в романовской России “Записки” Долгорукова являлись книгой потаенной, а то, что такое славное пропагандистское оружие, направленное против аристократии и дома Романовых, не было задействовано в годы советской власти.
В письме к Н. П. Огареву А. И. Герцен (которого с опальным князем сближал взаимный интерес в “рассекречивании” русского прошлого послепетровского времени) делился своим впечатлением от “Записок”: “Читая этот чудовищный, неистовый, уголовный carmen horrendum, надо иной раз невольно класть книгу, чтобы прийти в себя от ужаса и омерзения. Вы покидаете тут весь человеческий мир: это другие животные, другие гады, лишенные всего человеческого, кроме способности доносить, раболепствовать, красть и делать зло ближнему… И эти-то доносчики, сводники, ябедники, палачи, пытавшие друзей и родных… казнокрады, взяточники, изверги с мужиками, изверги с подчиненными составляют почву настоящих русских бар…”
Да, конечно, П. Долгоруков — великий ругатель. И неизвестно, что досаднее — когда твоего предка живописуют как бессовестного, коварного интригана или полнейшее ничтожество. Для каждого персонажа российской истории П. Долгоруков находил свои краски. На страницах его книги предстают личности деятельные, энергичные, умные, но и вероломные, лукавые, а рядом с ними — посредственности, вызывающие уважение благородностью характера и чувств. Да что отдельные персонажи, — целое поколение, родившееся при Петре I, князь Долгоруков уличал в том, что оно было пропитано традиционным раболепием и безнравственностью, свойственными русскому двору того времени. Отвратительнейшие образчики разнузданных, раболепных царедворцев XVIII века, по его мнению, и в середине века ХIХ можно было встретить в Петербурге, в салонах российского высшего света.
Справедливости ради надо сказать, что и свою семью он не щадил. “Тяжкий долг беспристрастной истины вынуждает сказать, что в царствование Петра II Долгоруковы не являли собой партию, они не выражали никаких иных взглядов, кроме сугубо личных, весьма эгоистических, и имели целью единственно и исключительно уничтожение любого соперничавшего с ними придворного влияния ради собственного обогащения и наслаждения жизнью со всеми ее радостями, не заботясь ни о правах, ни о достоинстве всех прочих людей. Их отмечала, пожалуй, лишь одна положительная черта: они отнюдь не были жестокосердны, за исключением ужасной катастрофы Меншиковых, с которыми у них велась смертельная борьба”.
Справедливости ради надо сказать, что редко целый род подвергался остракизму (кроме упоминавшихся Воронцовых да еще Тюфякиных, отличительной чертой которых также была названа наследственная глупость), в каждом роде имелись фигуры положительные и отрицательные. В книге Долгорукова немало примеров самоотверженности, благородства, достоинства. Есть и безусловно добродетельные женщины, и талантливые военные, и честные администраторы, и просвещенные дипломаты, усилиями которых в России строились армия, флот, учебные военные и художественные заведения, библиотеки, музеи, новые городf и заводы.
Наверное, характеристики, которые Петр Долгоруков давал историческим персонажам, подчас и зависели от каких-то скрытых мотивов, от личных пристрастий самого автора. Но чаще всего он дает творцам российской истории характеристики неоднозначные: в одном человеке уживались омерзительные пороки и немалые достоинства, выдающиеся способности сочетались с отвратительнейшими чертами характера. Их пороки отнюдь не исключали важности услуг, которые оказывали они России. Порой порочный человек проявлял достойную уважения стойкость в постигших его гонениях. Как светлейший князь Меншиков после бесчестных поступков, совершенных им во времена его всесилия, обрел величие в своей ссылке и смерти. Порой, как это часто бывает — и не только в российской истории, — героические личности, занявшие свое место в пантеоне национальной славы, оказываются при ближайшем рассмотрении личностями малопривлекательными. Как птенцы гнезда Петрова. Или как Артемий Волынский, человек выдающегося ума, но наделенный отвратительным характером, высокомерный, черствый, жестокий, мстительный, алчный и лихоимец. Истинными причинами постигшей Волынского катастрофы были его ненависть к немцам, лично к Бирену, борьба с немецкой кликой. Пытки, которым подверг Волынского Бирен, жестокая смерть, на которую его осудили, — все это надолго окружило имя Волынского ореолом патриотизма и мученичества за народное дело, писатели прославляли его, поэты воспевали: память о Волынском перешла в легенду.
Тяжело ли современному читателю знакомиться с этой книгой? Да, пожалуй: слишком много имен, фамилий. Как ученый-генеалог П. Долгоруков со скрупулезной точностью прописывает происхождение родов, титулов, послужные списки, назначения, браки. Но если бы книга сводилась только к описанию представителей старинных родов, пусть и насыщенной исторической конкретикой, то мы имели бы справочную книгу с негативным душком. Однако замысел П. Долгорукова был грандиозен: создать частную хронику русского двора, княжеских родов и исторических личностей, наиболее значительных в годы царствования десяти последних государей: от Петра II до Александра II. Но написать ее он не успел: помешала смерть. Вышла только первая часть: “Время императора Петра II и императрицы Анны Иоанновны”. Он успел еще дать подробное описание малого двора Елизаветы, его главных лиц, так же как и двора Петра II и Анны Иоанновны. Но он сделал и больше, чем заявлено в названии первой части: он ушел в глубь веков. Фактически его “Записки” содержат и развернутое живописание эпохи Петра I, и века XVII, и экскурсы в более отдаленные времена: Иоанна IX, Дмитрия Донского, Александра Невского. Мелькают века — XII, XIII, XIV. А как же иначе, если, например, генеалогическое древо старинного рода Корсаковых начиналось такими неподражаемыми словами: “Чтобы не искать слишком далеко, начнем с Геркулеса”. Свободное плавание по временному пространству необходимо, когда речь идет о многочисленных потомках Рюрика, великих князей литовских, татарских мурз, крымских и астраханских ханов, опричников Ивана Грозного, князей сибирских и кабардинских, царей грузинских и имеретинских, обрусевших шведов, немцев, французов, голландцев, шотландцев, — всех, составивших российскую аристократию. Одни роды ветвились (сам П. Долгоруков был представителем восьмой ветви рода Долгоруких). Другие, в том числе восходящие к Рюрику, угасали: Троекуровы, Ромодановские, Репнины, как и менее родовитые, но не менее звучные для русского уха Кантемиры, Пожарские, Милославские. Другие, как Оболенские и Голицыны, множились, и шутники ХIХ века уверяли, что из десяти человек, прогуливающихся по Невскому проспекту или по набережным, всегда найдется хотя бы один князь Голицын.
П. Долгоруков пишет не о заурядных людях, а о тех, чьими деяниями создавалась империя Российская, и еще вопрос, воздействовала ли на их поведение и поступки историческая ситуация, или они сами создавали эту историческую ситуацию. Скорее второе, какими бы ни были их личные мотивы. В разные периоды XVI, XVII, XVIII веков реальная роль родов менялась: влияние одних фамилий возрастало, других умалялась. П. Долгоруков подробно прописывает пограничные периоды российской истории, когда как раз роль личностей влияла на дельнейший ход событий: ключевые моменты престолонаследия, смена правителей, интриги вокруг завещаний и наследников, отношения между противоборствующими партиями, между отдельными лицами. В его книге присутствуют экономические, военные, политические, дипломатические, религиозные реалии разных эпох. Он подробно разбирает и все крупные, значимые события, неизменно углубляясь в прошлое, ибо без него был бы непонятен дальнейший ход истории: плачевная, трагическая судьба царицы Евдокии Федоровны Лопухиной, гибель царевича Алексея Петровича, измена Мазепы. Он дает свою интерпретацию истории раскольничества в России, свой взгляд на историю гетманства в Малороссии. Он одинаково вдохновенно описывает оргии Петра I и его впечатляющие реформы, дрязги при дворе юного Петра II и кровавую бироновщину, деятельность Тайной канцелярии и ее руководителей — главных палачей, обстоятельства, серьезные и незначительные, приводившие несчастных в ее застенки. Какие-то значимые эпизоды нашей истории невозможно найти в учебниках, они словно преданы забвению, как попытка князя Матвея Гагарина, руководившего при Петре I Сибирской губернией, поднять бунт в Сибири, провозгласить ее независимость и объявить себя ее государем, за что он и был повешен 17 июля 1721 года под окнами Сената.
Записки П. Долгорукова насыщены конкретикой, ибо пишет он частную хронику русского двора, а значит, прослеживает превратности судеб всех крупных и малых игроков на российской исторической сцене. Переменчивость и непостоянство их участи зависели не только от смены правителя, от борьбы за влияние на очередного самодержца, но и от настроения и каприза очередного венценосца. Гонениям подвергались порой целые семьи, а то и фамилии: конфискации имущества, пытки, ссылки, казни. Кого-то при новом раскладе сил возвращали в столицы, отдавали часть конфискованных богатств. Кому-то удавалось подняться через удачные браки. И снова впасть в немилость, познать разорение, ссылки, казни. Огромные богатства были предметом вожделения тех придворных, которые подстрекали к ссылкам и конфискациям в надежде получить от этого личную выгоду.
Он много размышляет о русском национальном характере. О терпеливости, о способности русского крестьянина, купца, мелкого дворянина страдать без жалоб и ропота, но также и о естественной реакции на страдания, при которой если русский однажды закусил удила, то на него трудно не только вновь наложить узду, но даже просто остановить. О воинской храбрости на поле брани и о пресмыкательстве пред власть имущими. О закономерном отвращении крепостных крестьян к труду, ибо плоды своего труда они не могли передать по наследству. О рабской натуре русского дворянина, которого только в 1762 году освободили от возможности быть подвергнутым телесным наказаниям. П. Долгоруков, ярый приверженец Конституции, неизменно уважительно относящийся к декабристам (впрочем, и тут по причине злоязычия не мог удержаться от замечания, что и среди них сыщется два-три негодяя), резок в своих оценках русской аристократии. “Людей, приговоренных служить всю жизнь, людей, которых били кнутом на конюшне и принародно наказывали розгами, нельзя назвать аристократами”. Конечно, вопрос, сколько личной обиды скрыто в упреках оставшегося без государственного служения потомка Михаила Черниговского, а что можно отнести к либеральным воззрениям князя П. Долгорукова.
Одну из ключевых подсказок, необходимых при оценке “Записок”, дает сам автор. “История России по-настоящему становится известной только в наши дни, и можно сказать, что критический взгляд на историю начал формироваться только в ХIХ веке”. Поэтому при всей потрясающей воображение фактуре не надо ждать, что у князя П. Долгорукова встретится какой-то новый концептуальный подход к истории России, сильно отличный от карамзинского, касается ли это пресловутого монголо-татарского ига, о котором, похоже, не догадывались современники этого самого ига, или оценки деятельности самодержцев российских.
А вот политическая актуальность книги неожиданна. И не потому, что она дает козырь любителям искать следы многовекового рабства в русском характере, в русской истории и не замечать ярких демократических традиций, самобытных институтов самоуправления, наличествующих в разных формах на протяжении всей истории российской. Актуальна она подробностями, которые приводит П. Долгорукий, явно не страдавший комплексом “оккупанта” из-за присоединения к России окраин. А также — употребим уже немодное словосочетание — “человеческим фактором”, сыгравшим решающую роль при формировании границ Российской империи. И в самом деле, почему Лифляндия и Эстляндия поспешили избавиться от подчинения цивилизованной Швеции и перейти под ярмо полуазиатской в то время России? Почему так легко, охотно татарская, грузинская, молдавская знать переходила на службу российским самодержцам? А почему просвещенные европейцы всех национальностей стремились к российскому двору? Ответы либерала П. Долгорукова свободны от наших нынешних предвзятостей.
Пора привести полностью и владельческую надпись на титульной странице “Записок”, сделанную внуком опального князя, полным тезкой своего прискорбно знаменитого деда, Петром Владимировичем Долгоруковым, родившимся в 1870 и умершим неизвестно когда и где. “Очень грустно, что дед, Князь Петр Владимирович, из личной ненависти к Царствовавшему со славой в России Дому Романовых, позволил себе унизиться до раскрытия перед иностранцами самых мрачных страниц нашей истории в надежде этим сделать Их, то есть Российских Императоров и Императорскую Идею, смешными и неприятными. Может быть, он цели этой и достиг, но ценою презрения и неуважения и ко всей его Родине, Ее великой и высокой Культуре. И это отношение мы несем на себе даже до сего дня. Этот страшный грех вошел в Историю еще от сынов Ноевых. Поступок князя Петра не может быть оправдан любовью к Родине; ибо человек, одухотворенный сей любовью, не стал бы трепать и волочить Любимое по навозу и смраду, да еще на посмех иностранцам и чужим, кои стремятся лишь остановить свой взор на падении и скандале. Правда, эпоха, описываемая князем Петром, мрачна и ужасна, и тем более ее не нужно было подавать на посмех, да еще русскому Князю. За этой эпохой шли года величайшей славы и духовных достижений. И об них князь Петр молчал и неужели не предвидел? Злоба — плохой советчик и руководитель историка. Для историка должна быть всегда на виду руководящая в Истории провиденциальная линия, а не анекдоты для гимназистов 4-го класса, — ибо тогда Она обратится для всех скверным и пошлым анекдотом. Внук”. Разве не вписываются эти размышления в современную дискуссию о том, какая история, какие учебники нужны подрастающему поколению?
И все-таки сегодня мы, свободные от личностных обид наследников прославленных родов, несколько по иному можем оценить “Записки” П. Долгорукова: как удивительную возможность познакомиться с потаенной историей России XVIII века через судьбы конкретных людей, неоднозначных в своих мотивациях и деяниях, как возможность в полной мере оценить роль личности в истории, неуклонно затираемую в советский период.
Елена Зиновьева