Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2007
Сергей Чупринин. Русская литература сегодня. Большой путеводитель. М.: Время, 2007; Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям. М.: Время, 2007
Честно говоря, два этих увесистых тома рассчитаны были на две типовых реакции — либо умилиться (ах, как много он сделал!), либо раздражиться (что это за “список Чупринина” и что это за новая теория литературы?).
Нормально, — умиления было примерно столько же, сколько раздражения, можно было прочитать пресс-релизы, отчеты журналистов, занимающихся по долгу службы литературой, а потом повернуться на другой бок — доспать. Но не спится.
Мне трудно объяснить еще читающим гражданам России, что такое сделал Чупринин за последние десять лет. Наверное, это у него какая-то болезнь. Типа мании величия в нераздельности и неслиянности с манией преследования. Первый проект — “Новая Россия. Мир литературы” — два огромных тома, вышедших в 2002-м, — не отражает монструозности замысла — показать всё многообразие литературной жизни России с 1985-го по 2000-й. В моем компьютере есть полная версия этого проекта — с библиографией и прочими прибамбасами (что не вошло в двухтомник); чтобы напечатать все, что мы добыли (а меня там стояло), нужно было бы еще четыре тома того же формата. Какое же издательство могло это выдержать? Но Чупринин тогда говорил мне: “Саша, я хочу сделать что-то монструозное!”
Литературная жизнь и впрямь шла какая-то вялая, было ощущение ее иссякновения, разрыва каких-то очень важных культурных связей, стагнации, а уж о том, что литературное пространство распадается, только ленивый не говорил. Так вот поэтому и хотелось большого проекта.
Чупринин (доктор наук и профессор) прекрасно понимал, что такого рода издания делаются десятилетиями и не одиночками-энтузиастами, а целым коллективом какого-нибудь специализированного института. Но он захотел сделать быстро, один (нас, помогавших ему, было немного). И сделать вовремя, а не тогда, когда вся эта информация уже станет “достояньем доцента”. Вот сейчас, на наших глазах, вся эта литература глыбится, пенится, струится, бесстыдно показывается в самых своих рискованных позах: застаньте ее здесь, дальше начнется архивирование и музеефицирование.
Чупринин прекрасно понимал, что ругать и придираться будут со всех сторон, но хотел сделать такой вот жест и сделал. Это почти заведомо достойно уважения и признания. Такой вот бобслей был — поехали с горки, а там видно будет.
Я немножко помогал автору, поэтому знаю историю проекта “изнутри”. Особых тайн выдавать не буду — да там их и не было, зато еще раз повторю: то, что издано было в 2002-м двумя чудовищного размера томами, есть лишь верхушка наработанного Чуприниным и его помощниками за вторую половину 90-х айсберга. В смысле — это не было ни аферой, ни авантюрой, это была ежедневная изнурительная работа. Кому она сейчас полезна — в наших компьютерах? Нам — очень, и почти каждый день.
Но в России еще не научились издавать айсберги целиком — не формат. Поэтому издают верхушки, да еще морщатся: как много!
Первый том свежего чупрининского двухтомника (“Большой путеводитель”) — это, конечно, верхушка от айсберга. Приятно, конечно, что именно моя творческая биография открывает раздел “Писатели России”, но я-то знаю, что это просто алфавитный принцип школьного журнала: всю жизнь меня спрашивали на уроках чаще, чем других, потому что я стоял в журнале первым.
“Писатели России” — это выжимка из предыдущего двухтомника, причем не механическая, но творческая, выражающая симпатии, антипатии, да и просто интересы автора. Первые рецензенты уже покопались в “списке Чупринина”, выясняя прежде всего, кого там нет. А там нет некоторых очень известных писателей. Маканина, например, или Распутина. Зато (на те же буквы) есть Александра Маринина или Оксана Робски. Критики спрашивают: зачем в такие игры играть, ведь Маканин и Распутин точно уже останутся в истории русской литературы, а Маринина с Робски — это две бабушки надвое сказали.
Чупринин отбрехивался вяло, — дескать, про мэтров все и так всё знают, зачем же мне писать про Битова, всеми лаврами увенчанного, лучше я напишу про Владимира Березина, которого заметили и оценили немногие. Здесь, конечно, некий вызов литературному сообществу и коллегам: вам не нравится мой список? Так ведь я делал его не по вашему заказу и не по заказу какого-нибудь денежного учреждения, а — для себя. Сделайте свой, кто же мешает?
Но до “Писателей России” в этом томе роскошная двадцатилетняя хроника — с 1986-го по 2006-й. Хроника не столько литературы, сколько литературной жизни. Для тех, кто никакого участия — личного, жизненного — в тех ситуациях не принимал, это недурное пособие по истории — даты, события, скандалы. Справочник. Полезно мальчикам и девочкам, которых набрали в отделы культуры разных газеток: чтоб они хотя бы в датах жизни-смерти не ошибались (а то достало уже меня: Пушкин, по их мнению, погиб в 1839-м на Кавказе и вообще написал “Тихий Дон”, а Лермонтов перед дуэлью покормил Дантеса не то ветчиной, не то вишней. Про современных писателей они пишут еще интереснее).
А вообще, “Памятные даты” читаются как мартиролог — это, в сущности, хроника смерти советской литературы. Умирают люди, умирают институции и организации. Новое тут же нарождается, но ощущение блокадного дневника Тани Савичевой (“умерли все”) остается. Вот самое начало 1992 года: “7 января. Умер Федор Григорьевич Сухов. Февраль. Публикация повести └Омон Ра“ открыла имя Виктора Пелевина широкой читательской аудитории”. Но дальше опять: “30 апреля. Умер Олег Евгеньевич Григорьев. Умер Георгий Васильевич Семенов”. На этом фоне возникают какие-то эфемерные организации, кратковременные писательские содружества, идет скандальный раздел собственности бывшего ССП, возникают и исчезают премии. Страсти, но не роковые. Роковые — это когда “30 сентября. В Санкт-Петербурге умер Дмитрий Сергеевич Лихачев. 7 октября. Умер Генрих Вениаминович Сапгир. 22 ноября. В Париже умер Ефим Григорьевич Эткинд”.
Короче говоря, хроника смерти, но куда же денешься — так это все и было. Когда Чупринин в 1989–1990-х издавал замечательный трехтомник-антологию “Оттепель”, там тоже в каждом томе была “Хроника важнейших событий”. Смертей, помнится, там было гораздо меньше, там как раз восходили к литературной известности многие из тех, кто отмечен датой смерти в новом мартирологе.
Между прочим, нужно сказать, что вот такого типа хроники — это фирменный чупрининский жанр. Не им, конечно, придуманный, потому что всякий филолог прочитал множество толстых томов под именем “Летопись жизни и творчества имярека”, но удачно пересаженный на современную почву, развитый, расширенный, оживленный. Летопись не одной, пусть даже гениальной жизни, а летопись эпохи. Наверное, много случайного, а что-то важное не попало, но попробуйте сделать сами такую летопись — со всеми сносками, ссылками, цитатами и ответственностью за достоверность фактов.
Второй том дилогии Чупринина — “Жизнь по понятиям” — рискованная попытка инвентаризации новых смыслов и явлений, возникших на нашем литературном пространстве в последние пятнадцать-двадцать лет.
Это парадоксальная книга. Я точно знаю — по опыту личного общения и многолетнего чтения сочинений автора, что у него есть четкие и жесткие “взгляды”, если уж не называть их “убеждениями”, “позицией” и прочими фронтовыми словами. Здесь же, определяя то или иное “понятие”, Чупринин пытается быть бесстрастным и беспристрастным, хотя писать приходится иногда о вещах, очень сильно автором не любимых. Логично отстраниться — хотя бы в языке, выбрать академически-объективную стилистику, она в таких случаях самая удобная. Однако Чупринин пишет не справочник (под справочник он свой труд только стилизует), он пишет книгу для чтения. Обычным своим, не самым плохим в России пером. Язык так или иначе выдает авторские симпатии и антипатии, хотя все правила политеса вроде бы соблюдены. Так что справочник становится полем для полемики и сам, без всякого сомнения, вызовет полемику.
Читать эту книжку можно как угодно — фронтально и выборочно, спереди назад или сзаду наперед. Это не сплошной текст, это несколько десятков эссе, выстроенных в алфавитном порядке. Этакий, по видимости, простодушный отказ от композиции, которая всегда есть производная от концепции. Значит, и концепции нет?
Есть. Она, во-первых, релятивистская — не так важно, хорошо или плохо то, что описывается в очередной “словарной” статье, важно то, что оно существует и уже тем самым любопытно. Во-вторых, она конвенционалистская — вот перед нами некое новое явление или понятие, так давайте говорить говорить о нем, договариваться, искать консенсус. Как пишет Чупринин в предисловии: “…искать консенсус, запускать договорный процесс, опираясь по преимуществу не на Аристотеля и Чернышевского, а на то, как и что пишут современные литературные и книжные критики, непосредственные участники споров о том, что представляет собою рынок книг, идей и творческих инициатив начала XXI века”. Пожалуй, статья “Конвенциональность в литературе” — центральная и особо любимая автором в этом томе. Именно сюда он заложил ненавязчивую, но настойчивую формулировку своей концепции: “Разница между └просто“ читателем и экспертом лишь в том, что читатель вправе не только держаться своих мнений, но и считать их единственно верными и соответственно универсальными. Тогда как эксперт, с любой степенью настойчивости отстаивающий свое понимание законов литературы, обязан все время осознавать всю условность, относительность, изменчивость и этих законов, и своего миропонимания. По крайней мере, так кажется автору этой книги, где, как нетрудно заметить, идея конвенциональности играет смыслонесущую и смыслопорождающую роль, а эстетическая толерантность лежит в основе подхода к самым различным, в том числе и глубоко неприятным для автора литературным явлениям”.
Я не буду здесь устраивать пробежку по статьям этого тома — какие-то мне нравятся, какие-то нет, какие-то кажутся лишними (ну, очень много научной и ненаучной фантастики!). Странно как-то писать путеводитель по путеводителю.
Я лучше вот про что скажу: сдается мне, что мы вступаем в новую эпоху упрощения всего (называется это энтропия — переработка сложной системы в простую, после чего система умирает). Готов или не готов я принять принципы конвенциональности или ту степень эстетической толерантности, которую предлагает Чупринин, я все равно чувствую: такие вот книжки реально противостоят энтропии. Они пишутся в защиту сложности системы. Тут простая штука: человеку всегда проще решить проблему по принципу “или — или”, но очень трудно по принципу “и — и”.
Александр Агеев