Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2006
Рискуя вызвать возмущение и жесткий отпор со стороны молодых читателей, неприятие политкорректной части аудитории и несогласие многих единомышленников с резкостью формулировки, скажу прямо: молодежь — точнее, значительная ее часть — представляет сейчас реальную угрозу для существующего общества. Думаю, что такой ситуации не было в России с предреволюционных времен начала прошлого века. Опасность усиливается тем, что молодежные настроения во многих западных (и мусульманских, но это особый разговор) странах после почти сорокалетнего перерыва становятся столь же, если не более радикальными и антиобщественными.
Разрушительный характер образа мыслей и поведения проявляется по-разному в разных социальных слоях молодежи. Пожалуй, можно выделить три вида молодых врагов общества: идейные бунтари, нацистские штурмовики и уголовники. Деление это весьма приблизительное — в идейных акциях протеста обычно принимают участие “непрошеные” нацисты и хулиганье, а побуждения у тех, кто избивает и убивает инородцев, как правило, не только нацистские, но и примитивно грабительские… Однако сформировать представление о том, что происходит в молодежной среде, такое деление помогает.
Идейных, в свою очередь, можно разделить на левых и правых революционеров. К ним примыкают многие молодые деятели так называемого актуального искусства, радикально настроенные (или, чаще, демонстрирующие наигранную радикальность ради привлекательного для молодой аудитории эпатажа) журналисты и писатели, наиболее бескомпромиссные правозащитники, вообще молодые интеллектуалы-гуманитарии. Штурмовиков (что то же самое — скинхедов) можно условно поделить на антикавказцев, антисемитов и расистов, ненавидящих и преследующих черно- и желтокожих — впрочем, как правило, каждый из них ненавидит всех “нерусских”. Что касается молодых уголовников, то среди них выделяются футбольные фанаты и обычные хулиганы, “гопники”, в основном жители пригородов, просто завидующие обитателям мегаполисов, их “богатой жизни” — однако и эти категории перемешиваются и сливаются.
Получается, что молодые протестанты представляют две категории населения, равно опасные, как показывает исторический опыт, для социального и политического статус-кво: инакомыслящую интеллигенцию и люмпенизированный “народ”. Такое сочетание никогда не приводило ни к чему хорошему. Следует признать, что вообще культурная молодежь, студенчество в особенности, начиная с ХIX века постоянно бунтует. В России перерыв был только на семьдесят лет советской власти, которая любому инакомыслию успешно противопоставляла превосходство силы (и о которой с ностальгией непострадавших “вспоминают” теперь как раз юные бунтари). Однако российские народовольцы и безумные бомбисты из юных дворян, парижские гошисты шестьдесят восьмого из буржуазно-интеллигентских семей проявляли некоторую — не афишируемую ими, но глубоко сидевшую — брезгливость. Они не смыкались с “народом”, то есть с пьяной швалью, уличной шпаной, погромщиками, всегда готовыми разбить витрину лавки и ограбить несчастного лавочника, пустить красного петуха и покалечить толпой полицейского. Именно в этом высокомерии упрекали интеллигентских революционеров революционеры настоящие, вполне бессовестные. Именно объединения инакомыслящей интеллигенции с толпой мародеров и насильников добился Ленин — известно, чем это кончилось.
Нынешние беспорядки во Франции пугают как раз трогательным единением молодой интеллигенции и злобных, завистливых пригородных недорослей. Те, кто требуют сохранения привилегий для молодых специалистов и не прекращают дебоширить, несмотря на то, что президент часть этих привилегий восстановил, и те, кто жег автомобили осенью, шагают в одних рядах. Хочется надеяться, что их пока не дергает за ниточки ловкая рука какого-нибудь ленина, иначе дело совсем плохо.
В России, как обычно, расклад еще более опасный. Маменькиным сынкам, собранным под почти гитлеровские знамена престарелого фюрера Лимонова и с обдуманным вызовом безобразничающим в госучреждениях, сочувствует гуманная, просвещенная и всегда готовая сочувствовать видимой слабости русская интеллигенция. Негодяям, убивающим иностранных студентов и среднеазиатских детей, сочувствуют типичные представители “простого народа”, набранные в присяжные и оправдывающие убийц, поскольку сами ненавидят “черных”. Хулиганью, громящему стадионы и отбирающему дубинки у ОМОНа, и налитым пивом мерзавцам, затаптывающим пожилого человека, пожурившего их за мат, профессионально сочувствуют правозащитники, всегда готовые сочувствовать поганцу, разбившему в кровь свой кулак о милицейский шлем: ведь это же дети, их надо воспитывать, им надо создавать социальную перспективу… Теперь дело за малым: свести всех этих идейных и безыдейных в одну стройную колонну — и на райотдел милиции, на Кремль, на очередной Зимний… Проблема вполне разрешимая, тем более что время от времени такие колонны уже выстраиваются для общих шествий, “оппозиционных” и “в защиту русских”.
Естественно, все эти страхи покажутся преувеличенными тем, кто привык анализировать бесконечную партию в политические шахматы или даже шашки, — если Кремль пойдет туда, а олигархи сюда, то, проигрывая в темпе, N. выигрывает качество, а S. проходит в дамки, но на битое поле… Однако еще раз напомню: именно с молодежного, в сущности, протеста началось сползание России в самую страшную в ее истории со Смутного времени катастрофу, в революцию, в которой коренились все мировые беды ХХ столетия.
Молодежь наследует мир, уже поэтому ей дано быть победительницей предшествующих поколений. Но сыновьям — еще с древних, мифологических времен — не терпится перехватить власть у отцов раньше, чем это произойдет в силу житейских причин. Неприятие молодыми того устройства жизни, которое им предлагают старшие, совершенно естественно, если бы молодежь всегда была довольна, ничто на свете не менялось бы, в том числе и в лучшую сторону. Но жажда перемен может быть плодотворной только в том случае, если не дать ей возможности революционного выхода. Либерализм поощряет свойственную юности любовь к свободе, поднимающую давление в общественном котле, но встроенные в либеральный механизм предохранительные клапаны не всегда срабатывают вовремя, а контроль прочности стенок отторгается либеральным сознанием. В какой-то момент может рвануть…
Скажу честно: я не знаю точно, что со всем этим можно поделать. Могу указать только на два мощных и почти не использующихся фактора сдерживания — подкуп и жестокое подавление. На предотвращение молодежной опасности не следует жалеть никаких денег. Их надо щедро тратить на организацию безобидных дискотек, рок-клубов и фестивалей (хорошо контролируемых), на адаптацию истэблишментом (попросту говоря — покупку) формальных и неформальных лидеров, на улучшение материальных условий молодежного быта (всякие субсидии и создание карьерных перспектив)… Думаю, на такие расходы можно пустить и толику стабилизационного фонда, этого виртуального национального клада. Сейчас пожадничаем, потом поздно будет. И — приговоры. Никаких судов присяжных по делам об убийствах на националистической почве. Скинхедов брать при любом появлении и неуклонно отвешивать рядовым срок за сроком за разжигание национальной розни, лидерам националистических партий — за пропаганду. За убийство из нацистских побуждений — пожизненное. Молодость должна служить не смягчающим, а отягчающим обстоятельством, как алкогольное или наркотическое опьянение: юный выродок за долгую жизнь может еще много натворить. Молодым хулиганам за преступления против личности ни в коем случае не давать условные сроки: это их смешит. Продемонстрировать в действии статьи за оскорбление государственных символов, за унижение по религиозному признаку, за оскорбление личности. Пусть это будет похоже на цензуру — “актуальное искусство” и эпатажная публицистика бывают слишком похожи на фашистскую пропаганду. Если нет соответствующих законов, принять, ориентируясь на опыт других государств, вполне либеральных, но не отступающих перед варварами.
Многие, уверен, сочтут эти заметки проявлением патологического старения, фобии по отношению к молодежи. Что ж, я готов принять упрек — но только от того, кто не переходит на другую сторону улицы, увидев толпу подростков.
ВСЕ, КРОМЕ ПРАВДЫ
оследнее десятилетие прошлого века было полно значительными и в значительной степени неожиданными событиями — достаточно вспомнить крушение коммунизма. Однако общественная дискуссия по поводу этих событий шла без особых сюрпризов, противоречия были стабильными, принадлежность дискутанта к тому или иному лагерю определялась однозначно, было известно, чего от кого можно ждать в любом споре. Левые жаждали справедливости, правые — свободы, крайние левые требовали справедливости для всех, кроме правых, а крайние правые — свободы, не распространяющейся на левых. Либерализм и гуманистические ценности одними принимались, другими отвергались, и роли были распределены таким образом, что антилибералы всегда выступали как нападающая, но логически и этически слабая сторона. Им приходилось доказывать недоказуемое: что тирания лучше демократии, рабство лучше свободы, нищета лучше богатства… Поэтому, что бы ни происходило — войны, теракты, перевороты, выборы, экономические кризисы и культурные прорывы — все становилось торжеством либерализма, даже если либералы проигрывали (что бывало редко).
В новом веке ситуация начала меняться и понемногу, к началу второй пятилетки, стала совершенно иной. Прежде всего нарушаются привычные правила игры, нельзя предугадать, кто на какой стороне окажется. В полном соответствии с законами диалектики главные течения общественной мысли, развиваясь, породили внутри себя противотоки. Как обычно бывает в такие смутные времена, возникли альянсы, немыслимые в идейно стабильной ситуации. В нашей стране появилась, например, лево-правая оппозиция право-левой власти, обвиняющая, среди прочего, эту власть в том, что она избрана слишком большим большинством народа — будто правильная демократия обязательно должна побеждать с преимуществом максимум в один процент. В Соединенных Штатах распространилось и укрепилось мнение, что ради сохранения демократических свобод и человеческих прав, которым угрожает терроризм, можно отказаться от многих из этих свобод и прав, что, в сущности, есть оправдание тоталитаризма, если еще не тоталитаризм. Европа сильно испугалась иммиграционного нашествия и готова на все, чтобы уменьшить опасность иммигрантского бунта, — и появляются новые законы, раздражающие приезжих, но ничего не делается, чтобы уменьшить сам их наплыв. Все вместе страшно боятся терроризма и отчаянно с ним борются — однако методы борьбы такие, что терроризм усиливается, а террористы в этой борьбе не уничтожаются, а ожесточаются.
Соответственно, расплылись и помутнели позиции идейных и политических противников. Сторонники диктатуры, прямо, в программах и манифестах объявляющие установление ее своей целью, из соображений политической прагматики требуют соблюдения демократических процедур и гражданских свобод. Революционеры не воюют с законом и существующим порядком, а, не желая рисковать и лишаться удобств мирной жизни, добиваются легализации революции, что равно борьбе за присвоение красному цвету звания белого. Власть, вместо того, чтобы применять свою власть, как следовало бы, считай хотя бы она сама себя легитимной, безуспешно хитрит и там, где могла бы взять силой, неловко и очевидно пытается взять хитростью и обманом… А либералы, отбрасывая в соответствии со своими либеральными принципами любые ограничения и запреты, отчаянно сопротивляются попыткам без ограничений и запретов проанализировать сами эти принципы и не смущаются таким тоталитарным либерализмом.
Несколько недавних событий — в самых разных областях и не только у нас в стране — заставили обратить внимание на трусость, которую проявляет средний, умеренно либерально настроенный человек в оценке современных проблем и их проявлений.
В Петербурге, Воронеже, Москве, чуть ли не по всей стране и едва ли не каждый день молодые нацисты бьют и убивают людей, прокуратура при малейшей возможности переводит дела в разряд хулиганства, присяжные оправдывают убийц. А упорно отстаивающие свои представления либералы твердят (и сами верят), что власть искусственно раздувает проблему национализма и ксенофобии, пугает обывателя фашизмом, чтобы он, обыватель, тверже поддерживал власть как меньшее из двух зол. Так, зажмурившись, жить спокойнее: и власть остается в своей отведенной ей либералами роли главного врага, и о реальном кошмаре, к которому пришло общество, не надо думать. Не надо подвергать сомнению и пересмотру свои иллюзии относительно того, что свобода не несет опасностей, не надо отдавать себе отчет в том, что свободный человек свободен во всем, и в своей мерзости в том числе. Не надо даже замечать прямого нарушения собственной логики: если власть и так поддерживается неразумным и подавляющим большинством, то зачем ей, власти, идти на провокационные ухищрения? Сомневаться можно в чем угодно, кроме заведомой вины власти во всем.
Русская Православная Церковь обнародует свою позицию относительно прав человека. Казалось бы, что тут может задеть либерала? Все имеют право на мнение и высказывание. Если любая организация профессиональных правозащитников должна иметь возможность говорить, то почему другой негосударственный институт обязан молчать? Но это логика нормального человека, не боящегося слышать отличное от собственного мнение, не придающего оппоненту образ хитрого врага. А те, кто подгоняет действительность под давно им известный ответ, немедленно поднимают крик: наступление клерикализма, вмешательство церкви в общественную жизнь… Даже не замечая лежащего на поверхности противоречия: вы же не признаете святости Церкви, считаете ее обычной общественной организацией, почему же вы отказываете ей в причитающемся любому объединению граждан праве вмешиваться в общественно-идеологическую дискуссию? Потому, что представители высшей власти не скрывают своей приверженности Церкви? Так в их частную, как вы говорите, жизнь не следует вмешиваться, это их право ходить в храм, а все претензии за демонстрацию стране президента и премьера со свечками — к телевидению… Но либерал стоит на своем: Церковь должна не высовываться из-за ограды; показывать, как чиновник нос чешет, — это свобода информации, а как крестится — религиозная пропаганда.
Двойной стандарт давно стал универсальным методом в идейных, политических и социальных противостояниях по всему миру.
Поддерживающие борьбу свободолюбивого палестинского народа левые всего мира возмутились: как же так, США и Евросоюз отказывают в помощи автономии, избравшей террористов “Хамаса” в правительство?! Это противоречит гуманистическим принципам… И ведь сознательно привирают: прекращается помощь по правительственным каналам, которая и раньше вся разворовывалась, а неправительственные организации как жили со времен создания автономии на иждивении, так и будут жить. Но такая реальная картина не укладывается в пропалестинскую схему. Зато в нее уложилась бы шизофрения, которая должна овладеть американцами, чтобы они дали денег организации, выведшей 11 сентября своих сторонников на улицы для плясок по поводу победы над “американским сатаной”. Ей соответствовал бы идиотизм, который должен помрачить умы израильтян, чтобы они приняли как нормального партнера по переговорам тех, кто официально называет своей целью уничтожение Израиля. И, не веря ни одному своему слову, гуманисты настаивают: вы поговорите с “Хамасом” по-человечески, он и исправится…
Не меньше жеманного вранья по поводу французских событий. Принято среди приличных людей жалеть мирных демонстрантов и ненавидеть полицию, сочувствовать бедным студентам и почитать людоедами министров, работодателей и прочих начальников — и приличный человек стоит на своем. При этом в глубине души он отлично знает, что студенты борются против закона о первом контракте потому, что хотят для молодых специалистов привилегий, а не равенства с другими работниками; что в одних рядах с ними идут пригородная шпана и мародеры; что правительственный законопроект может уменьшить безработицу, а выполнение молодежных требований ситуацию усугубит… Но признать все это невозможно, иначе пошатнутся лево-либеральные убеждения — и, значит, всего этого нет, а есть злой премьер-министр и несчастные милые мальчики и девочки.
…И стоит кому-нибудь “из своих” открыть рот и сказать то, что все знают, но стесняются знать, как его немедленно наряжают в предателя. И даже самый либеральный либерализм кончается там, где начинаются сомнения в либерализме. “Не могу молчать” — жанр, равно противный и коммунистам, и фашистам, и государственникам, и либералам. В сущности, говорить можно все — кроме правды.