Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2006
Несколько раз, общаясь со своими друзьями-филологами, я, в лучших традициях КВН, предлагал в преддверии 300-летнего юбилея Санкт-Петербурга назвать имя петербургского поэта “серебряного века”. Подсказки были такие: поэт родился в северной столице и выступал под псевдонимом, хотя и носил русскую фамилию. Перед Первой мировой войной он выпустил несколько сборников стихов, которые привлекли внимание читающей публики тонким проникновением в природу. Он выступал с группой поэтов, эпатирующих буржуа. В своих стихах он часто писал: “На мотив Бодлера”, “Подражание Беранже”, “На мотив Верлена”, “Памяти незабвенного Фофанова”. Он охотно употреблял новообразования, например, “экстазно-хмелевой стакан” или “юлит дорога на опушке”. После революции репрессирован он не был, хотя и был дворянином, продолжая работать, писать и печататься. В заключение я приводил начало стихотворения “Вальсетта”:
Так давно это было, но как будто недавно…
Вас увидел я в блеске опьяненной толпы.
В туре вальса скользили Вы капризно и плавно,
Вами все восхищались, как царицей рабы.
Не было случая, чтобы знатоки поэзии “серебряного века” ответили правильно. Они сразу кричали — конечно, Северянин! — и ошибались. На самом деле стихи принадлежали Дмитрию Александровичу Николаеву, который печатался под псевдонимом Дмитрий Дорин, в честь своей жены Доротеи Рудольфовны Николаевой, дочери Рудольфа Федоровича Френца.
В энциклопедическом словаре Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона я обнаружил следующую справку о ее отце: “Френц (Рудольф Федорович) — живописец животных и охотничьих сцен. Родился в 1831 году в Берлине. Окончив курс в тамошней Академии художеств, в 1869 году прибыл в СПб., где живет и трудится с того времени. Сперва исполнял картины для вел. кн. Николая Николаевича Старшего, сопровождая его в путешествиях внутрь России, и написал портрет его высочества. Потом находился при вел. князе Владимире Александровиче во время его охоты в степи и вообще много работал по заказам членов августейшей фамилии. В 1885 г. был избран Имп. Академией худ. в почетные вольные общники. Из его произведений, являвшихся на СПб. выставках, наиболее интересные: └Портрет Вел. Князя Владимира Александровича на охоте” (1867), └Уютный уголок” (1884), └Привал охотников”, └Семейство кур” (1885, принадлежит Академии художеств) и └Охотники” (1887, принадлежит также Акад.) (том XXXVIA, с. 732)”. Кстати, работы художника есть в Эрмитаже и многих картинных галереях страны. Следовательно, со стороны жены поэт был обеспечен, так сказать, знакомствами со стороны художников, которым и посвящал стихи (например, Ивану Лукашу).
Но мои друзья-филологи, говоря о Северянине, не были вполне неправы, потому что Дмитрий Дорин был приятелем Игоря Северянина и испытывал его несомненное влияние. В первом его (Дмитрия Дорина) сборнике еще более заметно влияние другого тогдашнего властителя дум — Константина Бальмонта. Сборник назывался “Полусны” и выпущен в Петербурге в 1910 году. Здесь иногда даже строфика с Бальмонтом совпадает:
Яркость света,
Песня где-то,
Чей-то шепот молодой, —
В час привета Луч бросает золотой…
(“Май”, с. 8–9)
Это, конечно, бальмонтовское:
Нет, не верю, и в потерю
Смысл иной включаю я.
Вот еще почти текстуальное совпадение:
Сквозь бледный отблеск фонарей
Златятся облака.
А я ищу, ищу смертей,
За строчкою — строка.
(“Поэт и смерть”)
Это, разумеется: “И я бегу, бегу людей / Среди людей — самум”.
Во второй сборник стихов “Тоскующий Орел” (СПб., 1914) он включил все лучшие свои произведения из первого сборника. Однако разбор этих книг будет не вполне понятен, если мы не учтем, что Дмитрий Александрович в какой-то период своего творчества примыкал к эгофутуристам, которых возглавлял “король поэтов” и его друг Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарев), тоже родившийся в Петербурге. Первую брошюру со стихами Северянин выпустил еще в 1904 году, до своей всероссийской известности, связанной с выпуском сборника “Громокипящий кубок” в марте 1913 года. Северянин напечатал несколько десятков брошюр.
В конце 1911 года Игорь Северянин вместе с петербургским издателем И. Игнатьевым (псевдоним И. В. Казанского), Грааль-Арельским (псевдоним С. С. Петрова), К. Олимповым (псевдоним К. К. Фофанова, сына поэта К. М. Фофанова) и Георгием Ивановым основал Академию эго-поэзии (т.н. эгофутуризм), которую возглавлял до осени 1912 года. 23 октября Игорь Северянин публично заявил о своем уходе из эгофутуризма.
Как видим, в этом списке нет Дмитрия Дорина. Это неважно. В список можно включить всех, кто сплачивался вокруг издательства “Петербургский глашатай” и где, что небезынтересно, и напечатал Дмитрий Дорин два своих сборника. Кроме перечисленных поэтов и издателя, сюда примыкали: Д. Крючков, П. Широков, Рюрик Ивнев, Василий Гнедов, Вадим Шершеневич.
Против петербургских эгофутуристов восстали московские кубофутуристы, невероятно крикливые, сторонники ярой беспредметности, чистого словотворчества и заумного языка. Они еще в 1910 году (год выхода первого сборника Дмитрия Дорина!) объединяются вокруг братьев Бурлюков. К ним относятся: Велимир Хлебников, Владимир Маяковский, талантливая Елена Гуро, рано умершая, Крученых. Они выступили с соответствующим манифестом буквально спустя несколько месяцев после образования группы эгофутуристов. Правда, скандальная полемика молочных братьев не мешала им не на публике прекрасно ладить между собой. Известно, например, что, осыпая друг друга проклятиями, в жизни Игорь Северянин и Владимир Маяковский дружили. Да только чего не сделаешь ради рекламы!
Чего же хотели эгофутуристы? Их признанный вождь Игорь Северянин в своей книге воспоминаний “Уснувшие весны”, процитировав стихотворение Валерия Брюсова, посвященное Северянину, вспоминал:
“Это стихотворение было написано Брюсовым по поводу провозглашенного мною в России, по примеру Маринетти в Италии, футуризма. В отличие от школы Маринетти я прибавил к этому слову приставку └эго” и в скобках (└вселенский”). Спустя несколько месяцев в Москве народился кубофутуризм (Вл. Маяковский, братья Бурлюки, Велимир Хлебников, А. Крученых и др.). Эти два течения иногда враждовали между собой, иногда объединялись. В одну из таких полос — полос дружбы — я даже совершил турне по Крыму (Симферополь, Севастополь, Керчь) с Вл. Маяковским и Д. Бурдюком.
Лозунгами моего эгофутуризма были: 1. Душа — единственная истина. 2. Самоутверждение личности. 3. Поиски нового без отвергания старого. 4. Осмысленные неологизмы. 5. Смелые образы, эпитеты, ассонансы и диссонансы. 6. Борьба со └стереотипами” и └заставками”. 7. Разнообразие метров.
Что же касается московского “кубо”, москвичи, как и итальянцы, прежде всего, требовали уничтожения всего старого искусства и сбрасывания с └парохода современности” (их выражение) Пушкина и др. Затем, в своем словотворчестве они достигали зачастую полнейшей нелепости и безвкусицы, в борьбе с канонами эстетики употребляли отвратные и неприличные выражения. Кроме того, они и внешним видом отличались от └эгистов”, ходили в желтых кофтах, красных муаровых фраках и разрисовывали свои физиономии кубическими изображениями балерины, птиц и пр. А. Крученых выступал с морковкой в петлице… Я люблю протест, но эта форма протеста мне всегда была чуждой, и на этой почве у нас возникли разногласия. Из эгофутур(истов) только один — И. В. Игнатьев — ходил иногда в золотой парчовой блузе с черным бархатным воротником и такими же нарукавниками, но так как это было даже почти красиво и так как лица своего он не раскрашивал, я мог с этим кое-как мириться. └Кубисты” же в своих эксцессах дошли до того, что, давая в Одессе вечер, позолотили кассирше нос, хорошо уплатив за это. Надо ли пояснять, что сбор был полный?! Из этого видно, что кубисты были отличными психологами. Однако эти причуды не мешали им быть превосходными, симпатичными людьми и хорошими, надежными друзьями”.
Правда, подобные положительные оценки не очень-то вяжутся с более ранними, например, эпиграмма Северянина после совместных выступлений с Бурлюком и Маяковским, известная “кубофутуристам”:
Для отрезвления народа,
Который впал в угрозный сплин, —
Не Лермонтова с парохода,
А Бурлюков на Сахалин…
(Целое стихотворение, из которого “выпала” эпиграмма, кстати, значительно больше.)
Сахалин, как известно, был в начале XX века всероссийской каторгой. Вернемся, однако, от московского кубофутуризма к петербургскому эго.
В эгофутуризме, собственно, нового немного. Где это вы видели литератора, который бы не самоутверждал собственную личность? Не стремился к смелым образам, эпитетам, ассононсам? Не стремился бороться со стереотипами?
Тем не менее уже первый сборник Дмитрия Дорина несет в себе программу еще не существующего эгофутуризма: повышенное внимание к музыке и живописи, “цитатность” многих стихов: “на мотив” Ш. Бодлера, и др. “Nocturne”, “Романс”, “Акварель”; “смелые образы”; “высь опрокинулась в причудливую аль / и бриллиантятся невинные росинки”. Здесь же некоторое влияние декадентства: повышенное внимание к темам любви и, конечно, смерти: “Вас я люблю безначальной любовью”, “Поэт и смерть”, а также гордое ницшеанство: “Нет, ваши стоны мне надоели”. Как я отмечал выше, сборник отмечен несомненным влиянием Константина Бальмонта, который влиял и на Северянина. И на того, и на другого, несомненно, еще больше влиял своей богоборческой философией Ф. Ницше. Во втором сборнике чувствуется уже другое влияние — Игоря Северянина. Но с подобными оценками следует быть осторожными — ведь “приемы” эгофутуризма вырабатывались совместно, а одно из стихотворений сборника “Тоскующий Орел” (СПб., 1914) — “В северном лесу” (этюд! — Э. К.) — даже посвящено Игорю Северянину. А вот строки, точно написанные Северяниным. Приведу начало:
Графиня прыгнула газелью в фаэтон,
Окутав плечики точеною вуалью.
День утопал за задымленной далью,
И угасал тревожной жизни сон.
А он у ног ее, влюбленный не шутя,
На пледе бархатном левреткой приютился,
И счастлив был, — о, юное дитя…
(“Она и он”)
(ну и так далее)
Не говорю об общих кумирах: “незабвенном” К. М. Фофанове, Апухтине, Верлене и др., кто впервые начал воспевать всех этих графинь, маркиз и им подобных, из которых поэт (поэты) наверняка не видел (не видели) ни одной? Кто его знает. Просто в этой партии весь выигрыш записывался на Игоря Северянина. Вот еще северянинская цитата не из Северянина, а из Дорина:
Крэп кокетливо капризно
Оттенил овал плеча,
И горит, как укоризна,
Как улыбка палача.
(“Нарядная вдовушка”)
И тут же ориентир на новейшую тогда модернистскую живопись:
Колыхалась от пляски гардина.
Улыбались смешно образа —
И рыжели, как два апельсина
Мне твои, незнакомка, глаза.
Это вам не блоковская Незнакомка!
Мы достаточно много говорили о сходстве творческих почерков Дорина и Северянина. Поговорим об отличиях. “Это — настоящий, свежий, детский талант” — (А. Блок. Собр. соч. Т. 7. С. 222). Итак, поэт-дитя. Рискну определить Дмитрия Дорина как поэта-мужа, поэта-мужчину (но не рыцаря!). Женщина для него — не источник наслаждения, муки и удовольствия, как для Северянина, и не Прекрасная Дама, как для Блока, а скорее потаскуха, проститутка, падшее создание, даже не милое. Дело, таким образом, в кошельке. Цинизм? Как сказать… Скорее отчаяние.
И, прокляв мимолетность надежды,
Все, к чему я стремился и шел,
Заглянув в кошелек, я, как прежде,
В пьяный сумрак с тобою пошел.
(“Незнакомке в красном”)
Смерть для него, офицера, вещь тоже обыкновенная:
И, прорезая ночи сплин,
Читаю, умер тот
Тот принял опий, тот стрихнин
Под тяжестью забот.
Ну и что?
Зачем умершим гимны петь?
Зачем рыдать в ночи?
Безумец хочет умереть,
Пусть мрет — ты хохочи!
Опять цинизм? Снова — как сказать… Ницшеанское стихотворение это напечатано впервые в 1910 году, перепечатано в 1914-м. Осталось всего полгода до того времени, когда ты уже не мог распоряжаться ни своей жизнью, ни своей смертью (эту заботу о тебе любезно взяло на себя государство). И вот этими-то предчувствиями конца и полон сборник офицера, чудом уцелевшего сначала в мировую, потом в гражданские войны. Казалось бы, путь у него прямой — в белую гвардию. Но все не так просто! Действительно, он пишет: “Сплетенный с хоралом бессмертных певцов / Я проклял бессилие лживых богов”. Но это только одна сторона его творчества (“В безграньи”). Другая, не менее важная:
И, завидя жизни пляску,
Мир безумцев и калек,
Я, одев двуличья маску,
Не поэт, а человек.
Раз ты не небожитель, не “Тоскующий Орел” (выражение К. Фофанова), ты не можешь не страдать. Отсюда и упреки к Богу:
Я слишком волен, чтобы лгать,
И слишком жаден, чтоб отдать
Свои страдания за ласку.
Виной тому не я, а Бог —
Он не дал мне для жизни маску.
И вот, я одинок.
Хорошо хоть, что упреки, а не детское богохульство в стиле Эренбурга. Что же характерно не для небожителей, а для среднего человека?
А) Зависть к богатому:
Берегись, нарядный барин,
Замараем иль убьем.
Ну-ка, братцы, приударим,
Поднавалимся плечом,
И споем!
(“Напев грузчиков”)
Б) Страх смерти (собственно, ада):
Из дорог — дорога к смерти
Всех короче и прямей
Не хотите, так не верьте,
Все равно возьмут нас черти.
Ей! Иван! Вина налей!
В) Зависть к аристократии “бедной, проклятой пехоты”:
Звон шпор, мундиров мишура.
И с выправкою спины
Царит здесь выговор на “хрра”,
Потоком льются вины.
(“Ложь”)
Г) Неясность пути, по которому пойдет государство (какое?), во всяком случае, для “человека с улицы”. Вот типичный пример:
В дороге
Колокольчик серебристый
Дрожью жуткою звенит, —
Тройка, бешеная тройка,
Словно птица, вдаль летит…
Вьюга злится. Ветер свищет.
Снег степной повис кругом.
Тройка ржет и пуще мчится,
Столб минуя за столбом.
Горы снега… Бор суровый…
Все мелькает чередой,
В злобе бури кто-то стонет,
Где-то крики, где-то вой.
Треск и лязг… Мороз-хозяин
Бродит с посохом в руке.
Обожжет, проклятый Каин,
И хохочет вдалеке.
Леденеют руки, ноги,
Тело в холоде горит…
Тройка смело, без дороги,
В даль туманную летит.
Это, конечно, гоголевская тройка, наложенная на пушкинских бесов. И вот парадоксы подсознанья в благополучном 1910 году: Мороз — проклятый Каин, то есть братоубийца. Стихотворение перекочевало в 1914 год, когда до гражданской, братоубийственной войны было рукой подать.
Наконец, для поэта (не человека с улицы!) само понятие свободы — понятие сложное. Об этом я задумался, откопав в Пушкинском доме письмо Дмитрия Дорина к неизвестному на бланке заведующего передвижением войск по железной дороге и водным путям Санкт-Петербургского — Московского района от 30 января 1914 года. Я позволил восстановить несколько слов по смыслу — у поэта трудный почерк:
Глубокоуважаемый Борис Дмитриевич!
Вчера (встретил?) весточку у И(г)оря (Северянина. — Э.К). Вашу вторую книгу Скаути (стихи) прекрасны до того, что я хочу Вам напомнить о себе в надежде, что Вы не откажете выслать мне с подписью, конечно, такую книгу. Если собр(ана) 1-я, 2-я и 3-я (будет. — Э. К). Что касается моей 2-й книги “Тоскующий Орел” — то она уже отпечатана, и, мало того, опечатана цензурой — привлеченной по 73 ст. за стих(отворение), бывшее напечатанным в “Весне” в 1909 г. — Я уже почти дело выиграл, но все же придется Вам пять страниц (не прочитать? — Э. К.) — в середине февраля, надеюсь, выйдет в продажу, и я, опять же, конечно, буду очень рад прислать Вам один из первых экземпляров.
Пишу на этой бумаге — просто другой нет под рукой.
Очень был бы рад, если бы Вы когда-нибудь собрались ко мне: Троицкая, д(ом) № 15, кв. 14, Дм. Ал. Никол(аев). Давай Бог успеха книге Вашей. Ваш Дмитрий Дорин, 30/1-1914.
(ИРЛИ, Ф.123, опись 1, ед.хр. 592. Собрание Бурцева А. Е)
У этого письма карандашом сделана приписка, очевидно, Александром Евгеньевичем Бурцевым: “Дмитрий Александрович Николаев — поэт-новатор-лирик. Пишет под псевд(онимом) └Дмитрий Дорин”, автор книги └Тоскующий Орел”, изданной в 1913 (1914. — Э. К.) году в Петрограде, с портретом автора. Талантливый лирик. Из кружка Игоря Северянина”.
Итак, из письма Дмитрия Дорина к своему коллеге следует, что книга опечатана цензурой, — из-за какого стихотворения? Убежден, из-за “Свободы”, стихотворения, на которое цензура не обратила внимание в первом сборнике Дмитрия Дорина “Полусны”. Во втором сборнике стихи, естественно, выпущены (вырезаны). Приведу их целиком. Слово “свобода” автор пишет с большой буквы.
Песнь Свободы
Ты — волшебная, гордо-прекрасная,
Ты — томительный майский разгул.
Ты — вечерняя песнь сладострастная,
Грозный гул…
Ты обняла меня звучным трепетом,
Обожгла леденящей струей,
И зову я тебя детским лепетом
В час святой.
Опрокинуты силы голодныя,
Кровью темной залита земля. —
Посмотри, эти трупы холодные
В честь тебя.
Под напевы житейской беспечности
Месть и злобу веками тая,
Они, страшные, встанут от вечности
За тебя.
Разобьет сны животно-умильные
Их могучий, терзающий вой.
И пойдем мы — великие, сильные,
За тобой!
Ты — волшебная, гордо-прекрасная,
Ты — томительный майский разгул,
Ты — вечерняя песнь сладострастная,
Грозный гул.
Тут и предчувствие революции, ее “грозного гула”, и ее оправдание. Поражает точность эпитета свободы — “сладострастная”. И мне хочется сказать несколько слов о творчестве поэта уже после революции (революций): то, что мне удалось установить.
В 1923 году в Петрограде вышло три альманаха “Стожары”, в двух из которых был напечатан Дмитрий Дорин. “Стожары” — издательство, помещавшееся тогда в Чернышеве переулке, 18, кв.1. В первом и третьем альманахе — Дмитрий Дорин. Начнем с третьего. Там напечатана симфония-поэма “Цветы” с характерным посвящением: “Бездонным глазам любивших женщин пою я эту симфонию-поэму”. Это, конечно, музыка. Автор, кстати, не изменился — просто после войны его пессимизм углубился, и было от чего. “И в страхе, как от чумы, бегу я от людей, боясь обернуть свой взор на извивающуюся в судорогах кровавого кошмара жизнь!
И опять я иду к тебе, о, море!
И сквозь эротические фантазии вновь всплывает любимое: └Лунные цветы? — Любовь?.. Смерть?..”” (Стожары. Книга третья. Альманах. СПб., 1923. Дм. Дорин. Цветы. С. 41–46, февраль 1922 года).
Завершить свой разбор (свои раскопки) мне хотелось бы разбором стихов Дмитрия Дорина “У ската” в альманахе “Стожары” I. Четыре поэта: Н. Барышев, Дмитрий Дорин, Н. Каменский, Грааль-Арельский, Петербург, 1923. Автор (или составитель-редактор) определил жанр этой поэмы как “рассказ в стихах”. На этот раз чувствуется влияние Блока: “От работы отвыкшие руки / Уж не слушают воли моей”. Или: “Меж колючих камней пробирался / Я неслышно, как кошка, как вор”.
Если передать содержание поэмы топорным языком прозы, то вот оно: “Дед и внук у моря живут ловлей рыбы. В ураган корабль подает сигналы бедствия, но выйти в море невозможно. Когда буря стихла, рыбаки подбирают молодую женщину, которую удается спасти. Ее подбирает фрегат (заморский, очевидно). Переживания лирического героя. Как всегда, в произведении много планов. Вот один, опирающийся на подсознание: дед — это старая Россия:
Гей, к челну! — крикнул дед, открывая
Дверь, и дерзко горел его взгляд,
Но какая-то сила шальная
Отшвырнула нас с свистом назад.
Тонущий корабль — это царская (дореволюционная) Россия, лирический герой — это все, “нейтральные и равнодушные”. Но тогда молодая женщина — это свобода, которую они упустили? Поразительно еще, что эгофутурист резко попятился назад: в поэме (рассказе в стихах) нет ни одного нового слова!
Остается досказать немногое.
Поэт так и не покинул своей страны, хотя это было чревато вынужденным молчанием (после 1923 года он перестал печататься). Стоит ли только жалеть о гибели замечательного таланта, который в других условиях мог бы сделать много более? “Времена не выбирают” — сказал другой поэт (Кушнер). Но неожиданным комментарием к судьбе Дмитрия Александровича Дорина прозвучали строки его друга, Игоря Северянина, который “в изгнании”, “в рассеянии” написал в середине тридцатых годов:
От гордого чувства, чуть странного,
Бывает так горько подчас,
Россия построена заново
Другими, не нами, без нас.
Уж ладно ли, худо ль построена,
Однако построена все ж:
Сильна ты без нашего воина.
Не наши ты песни поешь.
И вот мы остались без родины.
И вид наш и жалок, и пуст,
Как будто бы белой смородины
Обглодан раскидистый куст.
Кого же жалеть: рядового Игоря Северянина, которого сослуживцы считали идиотом, или профессионального военного-офицера, занятого настолько, что у него не хватало времени вычитать собственные сборники стихов?
P. S.
Эта статья была закончена и провалялась в письменном столе несколько лет. Но поскольку я интересуюсь всеми достижениями литературоведения и теми, кто изучает “серебряный век” русской культуры, мне не могло не попасться в конце концов исследование А. В. Крусанова “Русский авангард”: 1907 — 1932 (исторический обзор). Из трех томов меня, собственно, интересовал том второй “Футуристическая революция (1917–1921)”. Кн. 1 (М.: Новое литературное обозрение, 2003), где я обнаружил много нового о Дмитрии Дорине.
Перескажу своими словами факты, которые с трудолюбием муравья собрал Крусанов. В марте 1921-го по инициативе братьев Смиренских было создано литературное объединение “Кольцо поэтов имени К. М. Фофанова”, которое должно было изучать творчество Фофанова, знакомить участников с современными литературными течениями, устраивать вечера, издавать сборники и альманахи. Любопытно, что поэты “Кольца” должны были иметь “влечение к высокому и непонятному”. Решено было состав “Кольца поэтов” определить в 50 действующих членов. Артисты, художники и музыканты, как предполагалось, должны были составлять еще 50, так сказать, соискателей. Но хотя на предложение вступить в объединение согласились такие значительные литературные величины, как Ахматова, Белый, Вагинов, Замятин и другие, никакого участия в работе “Кольца” они не принимали. Кто же работал? Дмитрий Дорин — казначеем. В организованное при “Кольце…” книгоиздательство вошли В. Смиренский, Грааль-Арельский, Б. Смиренский, Дм. Дорин и К. Маньковский. Правда, Грааль-Арельский и Дм. Дорин вскоре были вычеркнуты из списка объединения. В издательстве остались только молодые эгофутуристические волки.
Дорин не сдавался. Вместе с группой товарищей он попытался организовать “Книжную лавку кольца поэтов”. Разрешение на книжную торговлю было дано, но возникла проблема с помещением для магазина.
Издательство выпустило несколько книг и даже портрет Фофанова работы Репина, но меня в рамках темы интересует лишь заявление “Кольца поэтов” в отдел печати Госиздата от 10 апреля 1922 года:
Настоящим сообщаем, что постановлением президиума от 10 апреля литератор Дмитрий Дорин исключен из состава членов “Кольца”. Находящиеся на просмотре в цензуре Политотдела книги Дм. Дорина “Солнечный луч” и “Урны” поэтому в издательстве “Кольца поэтов” изданы быть не могут, о чем и ставим вас в известность.
Литературовед Крусанов приводит источник: ЦГАЛИ. СПб. Ф. 35 Оп. 1 Ед. хр. 8. Л. 41. В указ. соч. примечание 123 (с. 708).
За что такая немилость? Вспомнили дворянское происхождение Дорина? И его офицерскую службу в годы Первой мировой? Впрочем, “Кольцо поэтов” вскоре было закрыто как не прошедшее перерегистрацию. Не рой другому яму…
Не это интересно. Интересно другое. Внутренними эмигрантами не становятся — ими заставляют становиться. Свои же коллеги. “У поэтов есть такой обычай — в круг сойдясь, оплевывать друг друга” — не мной сказано. Кто же страдает больше всех? Думаю, читатель, потерявший в данном случае две прекрасные книги.