Из писем московскому другу
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2006
1.
… Я уже писал тебе однажды о прозе вашего Юрия Полякова, и с большим удовольствием пишу вновь. На этот раз хочу поговорить о романе “Грибной царь”, и не только о нем.
Начну с того, что у нас в Питере книготорговцы категорически не спешат открывать для читателей добрые, неподдельные имена сильных авторов. Утвердилась глупая столичная мода — подай читателю с душком, со скандальчиком, с вывертом, чтобы все было, как на похоронах бандита: и не хочется смотреть на покойника, а тянет.
Ты, конечно, заметил, что влетевшие в последние годы в издательский бизнес господа ровным счетом плевать хотели на автора. Зачем нам автор? Нам нужны деньги! Автора мы придумают сами.
“Вот ты, который с челочкой, иди сюда! Писать умеешь? Хорошо. Как твоя фамилия? Слабовато… Ну, ничего, исправим. Обреешь голову и будешь Снопофф. А какую бы ты хотел? Херофф? Пока не дорос. Оправдаешь Снопоффа, будешь Хероффым.
А вот ты, бледноногая, хочешь в писательницы? Ах, ты юноша? Ничего, расширишь ориентацию. Фамилию не спрашиваем, будешь Дуней Копейкиной. Соавтором у тебя будет — Дэн Фрэй Мугли, чернокожий гермафродит, ребенок вождя африканского племени, учившегося в советском ветеринарном институте. Не волнуйтесь, писать за вас будут другие, ваше дело — тискаться в телевизоре и жаловаться на запрет свободной любви. Будете авторами школьных романов про свободную любовь в тоталитарном обществе. Серия будет называться “Большой секс в маленькой школе”. Перевод на все европейские языки обеспечен!”
Вот такая дурь вполне по душе современным издателям. И что ни год, то новые имена крупным шрифтом. Что у вас в Москве, что у нас в Питере: Стогофф! Макс Фрай! Сорокин! Уродофф! Повыпендриваются, как муха на стекле, и пропал автор. В лучшем случае, запустят книжный проект по второму кругу: “Не Уродофф”. Кстати, не удивлюсь, если “Большой секс в маленькой школе” подхватят, напишут и выпустят уже в этом году, назвав культовым романом, а его авторов — знаковыми или харизматическими. (Как не вспомнить стопку чистых листов бумаги, которую признали за гениальный роман всех времен и народов, из “Козленка в молоке” Юрия Полякова? А ведь автор угадал нынешнюю ситуацию на сто двадцать процентов!)
Этим с позволения сказать издателям кажется, что великая русская литература, задавленная цензурой и идеологией, все предыдущие годы лишь блукала в потемках, пока они не взяли ее в оборот и не заставили шагать, широко раздвигая ноги, навстречу общечеловеческим ценностям.
Кстати. Один эстонский критик собрал образ современного русского народа из произведений самих же российских авторов и получил такое, что чужая мать наплачется: “…паноптикум педерастов, лесбиянок, педофилов, наркоманов и пьянчужек” (см. журнал “Октябрь”, 2005, № 3, с. 185). Браво! Честь и хвала русским писателям начала двадцать первого века!
2.
Но вернусь к делу.
Юрий Поляков написал густой, как лесная чаща, роман о современной российской жизни. Я читал его два раза и, думаю, перечитаю еще не раз.
После первого прочтения ходил с радостной улыбкой: вот она, русская проза, — жива, афористична, метафорична, полифонична! И что ни персонаж, что ни эпизод, то наша живая жизнь на перемене веков — живее некуда!
Второе неспешное прочтение доставило мне наслаждение, схожее с наслаждением от чтения высокоградусной русской классики. Вспоминался и Михаил Афанасьевич, и Николай Васильевич… Смаковал, как смакуют хороший коньяк — маленькими глотками, с подобающими паузами, во время которых не только вдыхаешь букет напитка, но и воображаешь синюю утреннюю гору, на которой рос виноград, видишь звонкий ручеек, бегущий меж скал, и слышишь скрип телеги, на которой много лет назад ехал старый виноградарь…
Не было ни единой страницы, которую хотелось бы пропустить, не читая. Написано мощно, современно, каждое слово на своем месте, точность в описаниях поразительная! Детали — то, без чего литература превращается в беллетристику, — блестящие!
Авторских щедрот в романе хватает: и по богатству языка, и по разнообразию формы. (Читал и завидовал, как может завидовать писатель писателю!)
Вот литой, как латынь, абзац сменяет наивная реплика юной героини. А вот стремительный диалог, вольно летящий без ремарок, соседствует с рассуждениями автора о судьбе солдат, стоявших в войну на грибных ныне местах; и от этих неспешных авторских размышлений делается почему-то грустно.
Вслушайся, как точны слова и с какой неторопливой ритмичностью движется фраза: “Когда-то, в войну, здесь стоял пехотный полк. Стояли недолго: солдатики только и успели понарыть землянок, нарубить дров, изготовиться к зимовью и пустить дымы, как вдруг началось наступление. Что стало с полком? Дошел ли кто из приютившихся в землянках бойцов до Берлина? Воротился ли домой? Неведомо. Колхозницы развезли по хозяйствам дрова, разобрали накаты из толстых бревен, а почва принялась год за годом заживлять, заращивать военные язвины. Но рукотворность этих впадин все еще была очевидна, и дед Благушин показывал возле овражков маленькие приямки — прежние входы в землянки…”
Согласись, русская литература жива, пока пишутся такие строки!
У Полякова абсолютный литературный слух — это было заметно в его первых вещах (помнишь “ЧП районного масштаба”, “Сто дней до приказа”?..) Абсолютный!
Благословенна книга, которую тянет перечитывать.
Если взять за основу жанровую классификацию: рассказ — событие, повесть — судьба, а роман — эпоха, то “Грибной царь” — блестящий симбиоз всех трех литературных жанров.
Эпизод с рыночным торговцем (бородатый очкарик в бейсболке, который, отложив книгу Рене Генона “Царство количества и знамение времени”, продает главному герою пакет белых грибов и в разговоре обнаруживает осведомленность о Грибном царе) может быть прочитан как отдельный рассказ, от которого пробегут мурашки по коже — столь интригующе и емко он выписан. Я вижу судьбу этого грибника-интеллектуала во всех мельчайших подробностях, хотя автор и подвел к нему героя лишь на полторы страницы разговора.
Судьба Веселкина, бывшего сослуживца по армии, а ныне конкурента по бизнесу нашего главного героя, добротно укладывается в жанр повести, явись автору охота выделить его судьбинушку из хитросплетений романа.
А все многообразие персонажей, судеб, характеров, поступков, настроений, рассуждений, событий, отношений между мужьями и женами, родными братьями, начальниками и подчиненными, властью и народом, чиновниками и просителями, любовниками и любовницами, боссами и их секретаршами, матерью и пьющим сыном, батюшкой возводимой церкви и спонсором — весь набор коллизий, составляющих роман, ясно характеризует современную эпоху. Я бы сказал, яснее некуда.
3.
О чем роман “Грибной царь” с подзаголовком: “Вся жизнь и 36 часов почти одинокого мужчины”? Или, как любит спрашивать Борис Стругацкий на своих семинарах у молодых писателей, метящих в фантасты: “Про что кино?”. Не что происходит на страницах романа, а про что пишет автор?
Отойду чуть в сторону, чтобы затем приблизиться. Что в хорошей литературе значит фабула, содержание?
Замысел “Ревизора”, подаренный Пушкиным молодому Гоголю, укладывался в его рабочей тетради в несколько слов: некто приезжает в город на ярмарку, его принимают за другого, губернаторша с ним кокетничает, а он сватается за дочь… Ну и что здесь смешного или поучительного? До Гоголя комедии с подобным содержанием, когда мелкого чиновника принимали за крупного, уже писались, но следа в литературе не оставили.
Известно: один и тот же анекдот может рассмешить, а может вызвать зевок — все дело в мастерстве рассказчика, в исполнении.
Фабула “Грибного царя” проста, как палка: герою показалось, что на его жизнь готовится покушение, но через тридцать шесть часов страха, волнений и суровых контрмер выясняется, что он никому не нужен…
Кстати, в “Старике и море” схема произошедшего тоже немудреная: поймал старик большую рыбу, в лодку втащить сил не хватило, и, пока тянул улов к берегу, акулы обглодали добычу до скелета. За что Хемингуэю в 1954 году дали Нобелевскую премию? За такую простенькую, в общем-то, историю?
Нет! Дали за мастерство! За то, как он эту историю рассказал! За тот гимн человеку и силе его духа, что пропел бывший военный корреспондент с седоватой бородкой. В постановлении Нобелевского комитета по литературным премиям так и сказано: “…за высокое повествовательное искусство”.
Вот и роман Юрия Полякова написан так, что нет ни единой страницы, которую хотелось бы пропустить, пролистнуть, пробежать по диагонали… Проза Полякова, изящная с самых первых его повестей, в “Грибном царе” расцветает удивительной силой не растратившего себя на пустяки человека.
В романе — русская жизнь последних, “реформаторских” лет. Есть воспоминания советского времени, из которого выросли герои, — кто-то служил в армии, кто-то работал на оборонку, кто-то командовал народом, кто-то этим народом был… Жизнь настолько выпуклая, что кажется, можно дотянуться рукой до происходящего, а герои — вот они, наши с тобой знакомые, только Поляков зачем-то изменил им фамилии и слегка залегендировал прошлое. Самую малость.
А теперь вернусь к вопросу “Про что кино?”.
А про все, что случается в нашей жизни! Про любовь. Про измену любимых. Про измену самому себе. Про дружбу и предательство. Про силу и бессилие денег…
Не побоюсь сравнить роман с энциклопедией русской жизни нашего смутного времени — настолько он всеохватен. Деталей и деталюшек, эпизодов и эпизодиков, сцен и сценок — в романе великое интересное множество. Как не вспомнить, что вся большая драматургия пишется маленькими сценами!
4.
Главный герой романа вырос в рабочей семье: коммунальная квартира, пионерское детство, сбор металлолома, комсомол, армия, курсант военно-космической академии имени Можайского. Женитьба, служба в ГСВГ (помнишь Группу Советских Войск в Германии?), возвращение в Союз. Во времена горбачевской борьбы за трезвость его, капитана-ракетчика, увольняют из армии. Не пьяница, просто загремел после обмывания афганской медали своего сослуживца в комендатуру — несчастный случай такой. И через несколько лет Миша Свирельников, пройдя все ступени дикого капитализма, вписался в новую жизнь — стал бизнесменом.
Формально главный герой он, ибо с ним происходят события, занимающие тридцать шесть часов его нынешней жизни. Фактически же истинный герой романа — русская жизнь на перемене веков; тот групповой портрет общества, который добротно и не спеша выписал Юрий Поляков.
Сразу оговорюсь: “главный герой” романа не синоним “положительному герою”.
Да, Михаил Дмитриевич Свирельников, чья жизнь описана на трехстах пятидесяти шести страницах книги, вызывает некое сочувствие, его тревоги достойны сопереживания, мне интересно знать, чем закончатся его неприятности, но сказать, что мне с этим парнем хотелось бы выпить и закусить, поговорить по душам, — не могу. (И в жизни все меньше людей, с кем тянуло бы поговорить, выслушать их заботы, разделить нехитрые радости: кто-то купил машину, кто-то продал, кого-то обманули, кто-то сам сорвал куш… Разговоры все чаще становятся не по душам, а по делам; скучные в своей приземленности.)
Думаю, значительная часть женщин, прочитавших роман, вообще назовут героя нехорошим словом, добавив про кобелей-мужиков, у которых одно на уме.
Но Поляков и не тщится придумать положительного бронзовеющего героя в том пространстве московской жизни, где разворачиваются события романа. Он не ставил задачи явить обществу героя, достойного пьедестала — в белом фраке, сшитом из высоких моральных принципов. И писал он не для благосклонных улыбок слабого пола. Но писал-то честно! И коль есть женские романы, то вот вам мужской роман! “Нате!”. Получите! Посмотрите, какой бестолковой, по большому счету, жизнью живут современные русские мужчины, вписавшиеся в бизнес. Посмотрите, русские мужики, сами на себя! Узнаете, бизнесмены гребаные?..
Тут хочется заметить, что в русском языке слова “работа” и “бизнес” вроде и синонимы, но далеко не синонимы. Работа — она для денег, но и для дела, для души, для общества, для некой общей цели. Бизнес — однозначно для денег и ради денег. Главный критерий успешности в бизнесе — финансовый результат. Красота, которую создает садовник или отыскивает в хаотическом мире фотограф, — пустяк, если не имеет солидной материальной оценки. Обманутого или обездоленного утешают: “Бизнес есть бизнес!”. Иными словами, правят миром деньги, и если тебя “просчитали” и выбросили, то был на это высший финансовый смысл. “Это бизнес, старик!..”
Говорю это к тому, что большинство героев романа — ушибленные бизнесом люди, потерявшие в свое время работу.
Но какие, однако, симпатяги встречаются среди доброй сотни персонажей! Пусть иногда и мельком, но как греет душу их взгляд, улыбка, фраза, жест, поступок, вынужденное молчание… Это люди работы, дела, не бизнеса. Мы видим их в каждодневной жизни, и, если бы не они, пришлось бы сто раз на дню кричать “караул!” и лезть в петлю.
Попытка слепить положительно-идеальный образ там, где его быть не может по определению, не удалась и Гоголю. Вспомним искусственно взращенного Штольца, вспомним судьбу третьего тома “Мертвых душ”.
Вспомним, наконец, Драйзера и его трилогию о финансисте-титане-стоике Фрэнке Каупервуде со стальными глазами, написанную сто лет назад… У них невозмутимый бизнесмен Фрэнк, шагающий к успеху по головам, у нас — бывший капитан ракетных войск Миша, переженившийся в сорок лет на подружке своей дочери и не знающий по большому счету, на хрена ему эти огромные деньги. По бл…м ходить?.. На джипе по Москве разъезжать? Расширять свое унитазное дело? Помогать церковь строить?.. Ему бы не бизнес — ему бы хорошее дело, работу.
5.
Поляков силен выдумывать и складывать новые слова, придавать им неожиданный смысл, отчего филологических жемчужин — мелких и крупных — на страницах романа хватает.
Вот, например, об умилительном восторге позднего отцовства: “Ведь подумать только: от тебя, полузаморенного пенька, вдруг отпрыскивается новый, зеленый побег, маленький и живой!”.
Или: “Глядя на эту красотку, вздыхали даже седые режиссеры, давно растратившие свои мужские пороховницы на блудливых помрежек и ногозадиристых студенток ВГИКа”.
А вот еще: “Милиционеры оглядели двор, пожали плечами и, решив, наверное, что драка умордобоилась сама собой, утарахтели”.
Или: “выдвиженец” — сам догадайся, про какой орган сказано.
Хорошо, что в романе нет политики в том плоском смысле, когда автор устами своих героев знакомит читателей с личными взглядами на происходящее в стране и мире. Удержаться от морализаторства и прямого осуждения тех или иных вывертов власти удается немногим современным писателям. Литература жива характерами, героями, и у Полякова государственная политика (как и ее отсутствие) прослеживается в их судьбах.
Если говорить не о сверхзадаче, а о сверх-сверхзадаче творчества, то романы, подобные романам Полякова, выполняют важнейшую для литературы роль — они поддерживают планку, задают высоту. В черные смутные дни кто-то должен печься о сохранении литературы как вида искусства. Так медицина во времена нашествия Чумаков и Кашпировских, лечивших по телевизору ото всех болезней сразу, сохранила себя как науку. А соблазн вылечить весь народ стаканом “заряженной” воды был, и нешуточный!
Кто в России пишет сейчас столь художественно, смачно, ярко? И чтобы пять лет класть на роман? Разве что русские классики так писали. Зато и папиросная бумажка не влезет между словами, между эпизодами. Швов не видно — ручная работа, монолит! Пять с плюсом!
Юрий Поляков положил в здание русской литературы двадцать первого века изящный и крепкий камень — роман “Грибной царь”. Что приложится рядом? Кто напишет лучше?..
Если судить по Гамбургскому счету, к которому в литературе призывал Виктор Шкловский, то Юрий Поляков без всяких натяжек стоит в современной литературе очень высоко. Я бы назвал его лидером. Но не продаж (впереди него Веллер, пошедший на спад Пелевин и еще пара имен, меняющихся от степени нахрапистости рекламных компаний), а качества письма. Что касается продаж, то Поляков уверенно входит в пятерку самых продаваемых и читаемых современных прозаиков, а значит, русский народ не потерял интереса к вкусной, хорошо написанной прозе.
…Ты ведь знаешь, как можно проверить литературное произведение на вшивость: надо вынуть из него сюжет и посмотреть, что осталось. Если с вытаскиванием сюжета сухой остаток отсутствует, то говорить не о чем. Если что-то осталось, значит, это литература…
Удачный сюжет, который движет в “Грибном царе” действие, можно опустить, но ощущение от романа останется. Останутся живые люди, останется ощущение радости и горя, надежды и безнадежности, ностальгические мотивы и радостные улыбки от удачных фраз…
6.
Писать рецензии стало немодным. Читатель все равно не верит, что каждая выходящая книжка или журнальная публикация — новый “знаковый роман культового писателя”, в котором “зашифровано дерзкое послание человечеству”. “Сколько их может быть, знаковых и культовых? — чешет затылок бедный читатель. — Из каких щелей вылезают эти дерзкие шифровальщики? Какие тайные знаки подают человечеству и что шифруют?”
Литература и беллетристика усиленно скрещивается с таблоидами и кроссвордами для умственно отсталых.
Листая “шифрованные тексты”, ловишь себя на мысли, что с таким же успехом можно листать стопку чистых листов бумаги, которая в сатирическом романе Юрия Полякова “Козленок в молоке” успешно выдавалась за шедевр мирового масштаба и в конечном итоге получила престижную международную премию. Как ни шифруй нуль, он все равно останется нулем.
Общий книжный вал выглядит столь мутным, словно и не в России с ее славными литературными традициями происходит дело. Более того, в Россию, в ее историю, в наш народ чаще всего летят плевки этих “культовых писателей” и дерзких шифровальщиков.
Почему так происходит?
Потому, что чем гаже такой писатель выскажется о России, тем больше шансов напечататься на Западе, стать “культовым”, получить приглашение на международную книжную ярмарку, а то, глядишь, и премию. Прозудеть эдаким чертом, потусоваться хотя бы годик-другой, чтобы имя запомнилось, а дальше как карта выпадет: можно стать грантовым демократом и ездить по европейским университетам с лекциями о своей роли в русской литературе или пристроиться при какой-нибудь партии ковать деньгу и сочинять предвыборные обещания.
Если коротко, то суть, мораль их произведений в том, что нынешняя Россия, которую изволили победить великие цивилизованные государства во главе с США, есть страна ничтожная, амбициозная, населенная народом бестолковым, сильно пьющим, ленивым, трусливым, жадным, коварным, далеким от креатива и, естественно, зараженным биологической ксенофобией, ненавистью и подозрительностью ко всему нерусскому, что отчетливо проявляется в нелюбви к богатейшим людям собственной страны, которые сподобились иметь не простые, как лапти, фамилии, а международные. Посмотрите, господа, до чего докатился этот народец! Злобно завидуют олигархам, усердием и смекалкой в короткие сроки нажившим миллиарды и возглавившим списки самых богатых людей планеты! Не гордятся, понимаешь, ими, а наоборот — готовы продать и предать. Сброд, а не народ! (Думаю, именно из таких произведений эстонский критик и создал свой паноптикум современных литературных героев, населяющих российскую литературу.)
О чем мы, цивилизованные райтеры, болеющие за демократию в этой дремучей стране, и сигнализируем в своих произведениях. Без наших произведений цивилизованный мир, чего доброго, впал бы в заблуждение, будто разорена приличная страна, а не империя зла, как назвал в свое время СССР товарищ Рейган.
Именно такого рода произведения и переводят на Западе. Западному читателю, который не в последнюю очередь налогоплательщик-избиратель, внушается: видите, какую сволочь мы победили и теперь на ваши деньги приучаем к демократии!
Одна из бывших соотечественниц, после того, как помыкалась по свету и устроилась в Голландии, вдруг вспомнила на одном литературном сайте, как ее не приняли в Союз писателей Санкт-Петербурга (причем с формулировкой “до следующей книги”, о чем она умолчала), и слепила из этого обыденного факта жуткую историю про угнетение по национальному признаку, закончившуюся шипением в адрес бывшей родины: “Не добили гадину Россию в начале 90-х, пожалели, а зря!” По типу — прогрессивная русская писательница в изгнании учит своих читателей гуманизму, толерантности и политкорректности…
Помнишь, в СССР любили издавать западных авторов пусть не всегда даровитых, но антибуржуазных, прокоммунистических, осуждающих войну во Вьетнаме, неофашизм, реваншизм и поддерживавших борьбу венесуэльского народа с нефтяными монополиями. Авторам иных взглядов и убеждений угодить на советский книжный прилавок почти не удавалось.
Сейчас в таких диссидентах по отношению к западным книжным прилавкам оказалась большая часть российской литературы. Сейчас, чтобы тебя перевели на Западе, надо не ведро с чистой водой предъявить, которой в России еще хватает, а цистерну зловонной жижи…
7.
Ты видишь, я коснулся не только литературы. Жизнь задает вечные вопросы. Кто окажет духовное сопротивление? Где люди духа? Куда мы идем? Где отцы нации?
Кто даст ответы на эти вопросы? Писатели? Но писатель не лечит, он лишь обнаруживает болезнь.
Да и много ли сделают писатели, если литература профанируется по всем каналам телевидения? У нас в Питере, например, на 5-м канале образ русского писателя, властителя дум, представлен лысым псевдохулиганом с придуманной, как бы заграничной фамилией с окончанием на “офф”, вся известность которого заключается в том, что он прилюдно татуировал свои гениталии, и теперь, настрадавшись, как бы (это “как бы”, признак неуверенности в себе, повторяется в его тирадах через слово, как и вопросительное “да”) завоевал право публично рассуждать на любые нравственные темы.
И похоже, лучшая петербургская проза по понятиям власти — это бандитские саги в декорациях Петербурга.
То, что еще недавно казалось дурным тоном, гадостью, нонсенсом, сегодня процветает в телевизионном экране, захлестывая безвкусицей миллионы людей от мала до велика. А ваши две московские тетки! Даже говорить не хочется…
У каждого писателя-фронтовика была биография: война, блокада, великий труд во имя Отечества. Что у большинства нынешних? В беллетристику хлынули люди без биографий, асфальтовые мальчики, обкуренные девочки, сбиваются бригады литературных рабов, серии, сериалы, проекты.
Злоба, жестокость, кичливость, хвастовство, чувственность, гордыня. Где увеличение любви посредством искусства, к которому призывал Толстой? Подделками под искусство зарабатывали во все времена. На этот факт сто лет назад особо гневался Лев Николаевич в статье “Что такое искусство?”. И главный признак искусства приводил, и четыре основных приема подделки под него — читаешь, как про сегодняшний день.
Литература, как одна из форм самосознания народа, нынешнее растерзанное самосознание русского народа и отражает. Старые смыслы уничтожены, новые не предложены.
Ренессанс русской литературы начинается и никак не начнется. (Навскидку назову несколько добрых имен — старых и новых: Валентин Распутин, Юрий Козлов, Петр Алешкин, Сергей Андреев, Олег Павлов, Владимир Личутин, Борис Екимов…) Процесс идет, но его давят.
Кто давит и по каким причинам, я напишу тебе в следующий раз. Главное, не унывать. Нас мало, но мы в тельняшках и потому в большинстве!
— Должен понимать: вчера коммунизм строили, сегодня — капитализм, завтра еще чего-нибудь придумают… А мы должны Россию строить, как бы это ни называлось! Понял?
Так говорит один из героев Юрия Полякова, относящийся к происходящему в Отечестве, “как к какому-то дурному партийному уклону вроде хрущевской кукурузомании, который когда-нибудь обязательно исправят и осудят…”
Твой Дмитрий Каралис