Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2006
* * *
Не богом, но хирургом Баллюзеком
Я излечен и жить определен.
Сорокалетним лысым человеком,
Казалось мне, он был уже с пелен.
С глубокими смешливыми глазами,
С какой-то синеватой сединой, —
И только так, как будто и с годами
Принять не может внешности иной.
За переборкой умирала дева, —
Бескровная, но губы как коралл, —
Итак, она лежала справа. Слева
Синюшный мальчик тоже умирал.
Я наотрез отказывался сгинуть,
Вцеплялся в жизнь, впивался, как пчела,
Пока она меня пыталась скинуть,
Смахнуть, стряхнуть, как крошки со стола.
Я не хотел ни смешиваться с дерном,
Ни подпирать условный пьедестал
И, полежав под скальпелем проворным,
Пусть не бессмертным, но бессрочным стал.
И, уличенный в некрасивых шашнях
С единственной, кому не изменю,
Я предал всех. Я предал их, тогдашних.
Я всех их предал слову, как огню.
И если мы обуглены по краю,
То изнутри, из глубины листа,
Я говорю, горю и не сгораю
Неопалимей всякого куста.
* * *
Сад желто-бур, как горькая настойка,
И, чтоб не съехать как-нибудь с ума,
Мы привыкаем к осени настолько,
Что невозможной кажется зима.
Сад черно-сер. Но кажется ничтожным,
Бессмысленным явление зимы.
Ведь мы в нее не верим, да на что ж нам
И верить в то, во что не верим мы?
Так вянущая женщина прельщает
Любовника в отставке, кашлюна,
И нравится, и жизнь ее прощает,
Гуманностью своей утомлена.
И все-таки, по косвенным приметам,
Мы существуем как бы не в аду,
А в некотором времени и в этом
Засиженном воронами саду.
* * *
Образы мятежных неурядиц
Не давали Лермонтову спать.
Ну а я здоровый тунеядец,
Редко покидающий кровать.
Что ж ему так больно и так трудно?
Видно, он трудился и болел.
И не зря, описывая судно,
Он над судном парусом белел.
То ли дело Гоголь. Восклицая:
“Полюбите черненькими нас!” —
Представляю тусклый воск лица я
И клюющий рукописи нос.
Эта страсть всего неутолимей:
Растворяю кофе в молоке,
Будто бы разыгрываю имя,
Зажимая пешку в кулаке.
* * *
Как чернильную грязь ни выбрасывай —
Все равно ты никак не кальмар.
Трехволновые ритмы Некрасова
Освящают мещанский кошмар.
Слюдяная ундина из омута,
Мутноватой волною — лови.
Жаль, привычка к несчастью какому-то
У меня, точно вирус, в крови.
Я забуду свои и твои дела,
Я займусь сочинением фраз
Вроде: лучше бы ты ненавидела,
Чем жалеешь вот так, через раз.
Вроде: что ж, по куску откарябывай,
Буду нянчить, работать и клясть,
Вермишелью, по мелочи, крабовой
Пропуская нелепую страсть.
Вроде: леску срывая с удилища, —
Кто добыча и где западня? —
Доведи мою жизнь до судилища,
То есть просто до судного дня.
В сердце булькает чуть не котельная,
Оттого я и тепел, и зол,
И душа, как креветка коктейльная,
Погружается в липкий рассол.
* * *
Люблю окраины, края,
Люблю районы новостроек.
Архитектурная струя
Мощней риторик и героик.
Асфальтовый глубинный бред
Мощней булыжного мощенья.
Бесперспективен беспросвет
В конце проспекта Просвещенья.
Сюда не едет дон Альвар,
Готовя месть вдове коварной,
Но Поэтический бульвар
Процвел поэзией бульварной.
Какой глагол ни изреки —
Мощнее сутолока, склока
В предместьях жизни. Озерки
Шумят и вытесняют Блока.
Я тоже мог бы вместе с ним —
Хотя бы на правах вассала.
Но я, увы, невытесним,
Наоборот, меня всосало.
И тут-то, всосан в глубину,
Пойму, чего мне не хватало,
Когда как следует хлебну
На страшной глубине квартала.
* * *
Не то чтобы глобально потеплело, —
Скорей похолодало. Так, подолгу
Загащиваются зимы; весны медлят;
Опаздывают лета; торопливы
Лишь осени. Их пестрый выпорх
Нам чудится то в ранней желтизне
Березы, то в трагической раскраске
Бедняги клена: будто, проигравшись,
Зеленое сукно природы забрызгал кровью.
Впрочем,
У озера, где я сейчас сижу,
Мы клена не увидим: здешний лес
Оставлен ледником. Даю подсказку:
Семь букв, но начинается на “х”,
Сосной и елью сытый под завязку,
Хотя тут есть осина и ольха.
Подозреваю, время обратимо,
И в озеро, как в след от ледника,
Хозяин вступит, мамонты вернутся.
Сказать ли вам, что с некоторых пор
Захаживаю часто в хозтовары?
Я стал себе присматривать копье.
* * *
Быть учили кратким. Оказался краток,
Но зачем-то прихватил с собой
Бывшей жизни кислый и сухой остаток,
Послевкусий перечень слепой.
Почитаю память. С памятью мы квиты.
Каждый занял комнату свою.
Только на веранде прустовы бисквиты
Размокают в липовом чаю.
Где любовь лепилась, пузырилась злоба,
Где глагол ломало от времен,
Чувствуется разве раздраженье нёба,
Да почти потусторонний звон.
Он едва ли слышен, немощен и плосок,
Точно жалкий полугласный йот,
А звучит, звучит, звучит недоголосок
И поставить точку не дает.
ОМОНИМИЯ
Однажды, пару лет тому, в подземке
Я видел двух ментов: на их телах
Сорокалетних как-то мешковато
Сидела форма, к выпуклым задам
Уныло приторочены, дубинки
И кобуры подрагивали вяло,
И в сумрачных чертах помятых лиц
Все говорило гражданам о долге.
Один из них (не граждан, а ментов)
Был женщина, и на нее мужчина
Смотрел с такой невыносимой страстью
И нежностью, ненужной даже ей,
Что я глазам сначала не поверил.
Я пригляделся. Нет сомнений. Нынче
Была их ночь, и, видимо, впервые,
Иначе как возможен этот взгляд
На рыхлую прокуренную бабу
С мясистой рожей?
Господи, так вот
Какими тропами любовь крадется!
Какими тропами любовь крадется? —
Вопрос поэта милиционеру.
Кому еще вопросы задавать?
* * *
Спросить в ларьке силлаботоника;
А что останется в конце-то?
И жить, и жаловаться тоненько —
От тенора и до фальцета.
И тонику должно быть весело
Печаль по капле источать,
И хорошо, и выпьешь весь его,
И на устах твоих печать.
Тогда до одури, до отоми,
До осени в сплошных темнотах
Ты заполняешься пустотами,
Такими дырочками в нотах,
Что ни прочесть, ни спеть, и кажутся
Так упоительно-горьки
И жижица вокруг, и кашица,
И жизнь, и жажда, и ларьки.
* * *
Не кукушка пляшет между створок,
Не птенец торчит из скорлупы —
Мы выходим в плаванье за сорок,
Как за Геркулесовы столпы.
Лунная дорога ли, тропа ли
Высветит притихшую ладью —
Здесь мои товарищи пропали,
Вышли за пределы — и адью.
Я позабываю божье имя
И прошу, забывши: “Извини,
Если пропадать, то вместе с ними,
То есть там, где сгинули они”.
Мне не нужно боли или крика,
Мне не нужно славы или книг,
Лишь бы, как сказала Вероника,
Встреча на вокзале и пикник.
А не так, чтоб, выйдя на пригорок,
Потеряться взглядом в синеве,
Как кукушка, плача между створок,
С белой скорлупой на голове.