Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2006
Людмила Анисимовна Колесникова окончила журфак ДГУ (Владивосток). Журналист, исто-рик. Автор нескольких книг и многочисленных публикаций в периодической печати. Живет в -Гатчине.
Победив алчность, человек становится счастливым. А победив годы — мудрым…
Из наставлений моей матери
1
Каждый вечер, когда в эфире канала “Культура” появляется заставка с циферблатом знаменитых эрмитажных часов “Павлин”, я вспоминаю Юрия Петровича Платонова. Это был талантливый инженер, специалист-оптик, хронометрист, замечательный самородок, механик золотые руки, который последним из часовых дел мастеров прикасался к диковинному механизму “Павлина” в минувшем столетии.
Мы с ним дружили. Чем дальше в глубь времени уходит его преждевременная кончина, тем чаще всплывают в памяти наши диалоги, а правильнее сказать — его монологи. Между нами существует какая-то незримая связь. То вдруг попадает в руки его записка, то какой-то сувенир, привезенный из совместной поездки. Толчком же для этих воспоминаний послужил неожиданный визит пожилого человека, который представился как скульптор Иван Федорович и выложил передо мной что-то завернутое в льняную материю. Приподняв край тряпицы, я обомлела: передо мной лежала посмертная маска Платонова. С тех пор его торопливый говорок, его мысли зазвучали во мне так отчетливо, что, кажется, сами легли на бумагу…
* * *
“Я видел русские старинные кованые часы (теперь это большая редкость), видел русские дрожки с органом, видел инструментальный механизм XVIII века с органом, но все это в России не привилось… Где мы, русские, в технике? Как мощно в XIX веке выплеснулись таланты в литературе, поэзии, музыке, а вот техника в -России только нарождалась. Были в то время русские мастера, обучавшиеся у немцев и французов. Были мастера из обрусевших немцев. Есть свидетельства, что Екатерина II награждала людей, которые привозили из Европы станки, позволяющие рубить большие зубья для часовых колес.
Общепризнанно, что в России хранятся несметные сокровища часов, нигде в мире таких нет. Часы — это крупная ветвь в технике, это └национальный момент“. В конце XV–XVI веков еще колоколен на Руси не было, но часы уже привозили и шахты для них уже возводили. Вот привезли часы — ах, диво дивное, как тогда говорили, и все!
Однако они не характеризуют технический уровень тогдашней России, они характеризуют культуру страны, ее нутро как таковое… Они не в России, они — от России. Россия велика, но не все она может. Мы не техничны, мы более эмоциональны, более созерцательны и музыкальны. Мы математики хорошие, но вот инженеры только сейчас появились…
Обратите внимание, нигде нет православных мотивов в образе часов. Русь родила, как мне кажется, курантный звон. На Руси было много колоколов. Звонари, как правило, были народ музыкальный. С появлением часовых механизмов наши умельцы моментально приспособили, чтобы часы что-нибудь играли. Достраивался механизм четвертей уже потом, русскими. Он обязательно кривой и косой, но работает. И вот Русь — она вся такая, как эти четверти: немножко кривая и какая-то спокойная, без претензий. Вроде и так ладно. Я это явление внимательно наблюдаю. Это удивительно…”[1]
Старинные часы “Павлин” были привезены в Россию в XVIII веке из Англии в тринадцати огромных плетеных корзинах, в разобранном виде, и были куплены позже князем Потемкиным. Разобраться в этом “диве дивном” смог известный русский механик-самоучка Иван Петрович Кулибин (до сих пор хранятся в Эрмитаже замечательные произведения прикладного искусства, созданные его гением). В одном из залов Летнего дворца эта диковина и была -установлена. Затем часы переезжают в Таврический дворец. Но император Павел не любил Таврический и все, что было связано с правлением его матушки, Екатерины II: -почти вся мебель, и в том числе “Павлин”, 6 июня 1799 года были перевезены в Зимний дворец и установлены под руководством И. П. Кулибина в одном из залов Эрмитажа…
На долю Платонова пришлась последняя реставрация знаменитых часов. Он восстановил это уникальное заморское чудо, молчавшее после последнего ремонта несколько десятилетий. И теперь, как и было задумано создателем “Павлина”, известным английским часовых дел мастером Джеймсом Коксом, перед гостями Эрмитажа разворачивается незабываемое действо: под сводами воздушного стеклянного купола оживают уникальные механические часы. На глазах у изумленных зрителей приходит в движение, позванивая колокольчиками, клетка, поворачивает свою круглую голову филин, словно разглядывая собравшихся, белка грызет орешки, и вдруг красавец павлин расправляет веером свой золоченый хвост, двигает изящной головкой, задорно голосит, как бы прогоняя тьму. Наконец, в финале, как бы прогоняя тьму, -задорно голосит на разные лады петух, -завершая этот уникальный механический спектакль, поставленный гениальным мастером и режиссером!
По своему уровню реставрационные работы по воссозданию шедевров Ивана Кулибина, выполненные Юрием Петровичем Платоновым, нисколько не уступали мастерству их создателя!
Платонов вернул к жизни в Эрмитаже не только часы “Павлин”. Юрий Петрович с коллегами заставил также звучать и знаменитые часы музыкального механического оркестра, созданного Иоганном Штрассером; они снова стали показывать три точные значения времени: астрономическое, среднее и солнечное. Он блестяще реставрировал этот шедевр!
Но такова уж судьба реставратора — почти нигде имя Платонова не увековечено!.. Впрочем, посетители Эрмитажа не знают и других имен авторов-реставраторов. Не принято. А хорошо было бы знать, например, кто так искусно восстановил изуродованную варваром картину Рембрандта “Даная”. Было бы и правильно, и справедливо, если бы рядом с именами создателей шедевров стояли имена мастеров-реставраторов, вернувших их к жизни.
Что касается Платонова, то он придерживался другого мнения и на мой вопрос об увековечении его имени отвечал так:
“Нет, нашего имени здесь не должно быть, если мы стали реставраторами. Реставрация — это не проявление своего └я“, это умение вернуться в ту эпоху, раствориться в ней, и — все! Для меня часы — это состояние, а не любовь. Любовь, как правило, имеет начало и конец, часы же для меня — состояние души, а душа моя всегда жила в часах…Часы обязывают очень остро думать и тонко чувствовать. Механизм спрятан, но он бывает великолепно украшен и представляет не только техническую, но ц художественную ценность. Так создавали старые мастера свои изделия…”
С приходом Платонова в Эрмитаже была создана специальная мастерская по ремонту исторических часов, и ожили, заговорили, запели на разные голоса всевозможные музыкальные часовые механизмы. Этот короткий по времени, но удивительно результативный “эрмитажный период” в творческой деятельности Платонова стал последним и, пожалуй, самым драматичным. Он, по сути, стоил ему жизни…
Я познакомилась с Юрием Петровичем в 1975 году, когда он работал в Петер-бур-г-ском институте ядерной физики им. Б. П. Константинова РАН, что находится в Гатчине. Специалист-оптик, он был приглашен в лабораторию мезоатомов, которой руководил А. И. Смирнов, для создания новейших физических приборов, основу которых составляли различные кристаллы необычной формы с заданными конкретными свойствами, для того, чтобы осуществить уникальный физический эксперимент. Забегая вперед, скажу, что приборы Юрием Петровичем были созданы и смонтированы, эксперимент физиками поставлен, научные результаты получены. Государственная премия всем основным участникам работы была присуждена, кроме… Платонова. Его фамилию по какой-то причине вычеркнули из списка лиц, представленных к награждению, в последний момент.
Платонову всю жизнь везло на интересную, уникальную работу. Было это и в бытность его работы в Пулковской обсерватории, где он после Великой Отечественной войны собирал точнейшие приборы для советских астрономов. Созданное им в те годы астрономическое оборудование, его хронометры, высочайшего качества оптические приборы, которые он долгие годы поддерживал в рабочем состоянии, теперь хранятся в музее обсерватории. Ему не везло только с заслуженным признанием результатов своей работы. Но, как говорится, кесарю — кесарево.
Слышится имя Платонова и в звоне колоколов на часовой башне Гатчинского дворца. Многие десятилетия гатчинские часы не существовали, они были уничтожены в годы войны. Юрий Петрович вос-создал заново весь механизм старинных часов, работая без оригинальных чертежей (все чертежи по восстановлению гатчинских часов были заново филигранно, на высоком профессиональном уровне выполнены конструктором В. В. Ивановым). -Исследуя аналогичные часовые механизмы XVIII века, он вместе с группой единомышленников шаг за шагом в течение нескольких лет буквально из ничего воссоздает уникальный механизм часов и возвращает в пустые глазницы башни стеклянные циферблаты, украшенные изящными цифрами и стрелками. Судьба этих часов оказалась счастливой: они попали в руки Мастера. В той незатейливой мелодии, что уже много лет каждые пятнадцать минут отстукивают молоточки по звонкому металлу колоколов-курантов, мне слышится благодарное: “Пла-то-нов Ю-рий Пе-тро-вич…”
“Любовь к историческим часам, часам Шорта, Рифлера, привела меня к новой специальности. Я стал жадно изучать историю, механизмов старинных часов. Так, первые астрономические часы Донди, восстановленные и выставленные сейчас в Национальном музее в Лондоне, помогли мне найти правильный подход к реконструкции гатчинских часов”.
2
Огромный старинный колокол “Троица” из Белозерска появился на пандусе перед главным физическим корпусом ядерного института для всех совершенно неожиданно. Его привезли из далекого монастыря поздно вечером. Роскошная, красивой формы юбка колокола была украшена затейливым узором. Зелень патины делала этот наряд благородным и вечным, а совершенные линии колокола вызывали всеобщее восхищение. Только рваная рана выдавала, что колокол болен. Его раскололи еще в те варварские времена, когда по приказу большевиков сбрасывали колокола с высоких колоколен, вырывали у них языки и отправляли на переплавку. Этот до конца погубить не посмели. Когда он ухнул на землю и раскололся с пронзительным, полным отчаяния криком и этот крик многократным эхом разнесся далеко вокруг, люди поняли, что такой голос дан колоколу от Бога, все равно как дает Он голос поющему человеку…
Платонов взялся колокол лечить. Нужно было залатать трещину специально подобранным металлическим сплавом так, чтобы тело гиганта не отторгло вставку, да еще при этом не погубить изумительный, божественный голос. Платонов колдовал у колокола несколько месяцев: составлял рецептуру сплава, что-то добавлял-убавлял, примеривался и прилаживался. Наконец Юрий Петрович свою часть работы закончил, и колокол повезли на завод доводить операцию до конца.
Когда все было закончено, а колокол отправлен назад в Белозерск, Платонов ходил по институтской площадке именинником, ему хотелось каждому встречному сказать что-то приятное. Именно в этот момент мы с ним и столкнулись.
— Вы бывали в Ферапонтове? — спросил он меня.
— Никогда.
— Тогда нужно обязательно съездить. Мы тут собираемся отправиться небольшой компанией. Поехали!
Уговаривать меня долго не пришлось: день спустя мы уже катили по Мурманскому шоссе на бывалом “жигуленке” в сторону Вологды. В машине нас было четверо: Александр Георгиевич (за рулем), его жена Яна, Платонов и я.
3
Утро следующего дня встретило нас в Устюжне колокольным перезвоном, плывущим над золочеными маковками белокаменной церкви. Накануне в сумерках мы не рассмотрели всей ее красоты. Рядом с церковью — краеведческий музей. До его открытия — целый час. У забора истошно лаял лохматый пес дворянской породы, охраняя территорию перед входом в музей. За проволокой, к которой был привязан пес, почти у самого забора лежал какой-то металлолом. Юрий Петрович, как хорошая ищейка, кругами ходил вдоль этой проволоки, с каждым кругом все ближе и ближе подбираясь к груде металла. Вдруг раздался его удивленно-радостный голос:
— Господи, откуда это здесь? Это же передающий вал часового механизма древних кованых часов.
Он сделал еще движение, чтобы подойти поближе, и уже протянул руку, чтобы прикоснуться к ржавой поверхности металла, как внезапно собака яростно впилась ему в рукав куртки, чудом не задев руку. Юрий Петрович отдернул руку, а в пасти свирепого охранника остался большой кусок. Во все стороны разлетались перья из его пуховика.
Наш испуг сменился гомерическим смехом. Собака фыркала, рычала и лаяла. Видимо, перья попали ей в нос и глаза.
Служители музея появились через полчаса и впустили нас внутрь. Оставался еще целый час до открытия — предостаточно, чтобы подробно рассмотреть все экспонаты. Юрий Петрович пошел разбираться с часовым механизмом. Найденные детали действительно оказались от старинных русских кованых часов примерно XVII века. Сотрудники музея подробно рассказали, из каких мест эти детали и как они сюда попали.
А я не спеша пошла бродить по залам. Неожиданно в глубине ниши мое внимание привлекла великолепная напольная ваза из китайского фарфора. На белом фоне играл благородным кобальтом замысловатый восточный узор. Я остановилась, очарованная ее совершенством. Рассматривая старинную вазу со всех сторон, я вдруг увидела инвентарный номер, нанесенный краской на той ее стороне, что была обращена к стене. После нескольких цифр стояло сокращение — “Гатч.”. “Неужели ваза из Гатчинского дворца?” — мелькнула догадка. Я знала, что многие экспонаты Гатчинского дворца-музея летом 1941 года, когда немцы уже подходили к городу, эшелонами увозились в глубь страны. Много, очень много гатчинских сокровищ не вернулось домой, видимо, и эта “невозвращенка” осталась в чужом городе. Решив срочно продемонстрировать местным музейщикам обнаруженный мною гатчинский номер экспоната, я подхватила вазу… О, ужас! В тот же миг она рассыпалась у меня в руках!
Оказывается, ваза была склеена из сотни маленьких кусочков, в руках моих остался лишь один — с тем самым инвентарным номером. Его-то я, взволнованная до предела, и предъявила смотрительнице. Та запричитала, заохала, да делать нечего — вазы больше не существовало. Потом, успокоившись, она примирительно сказала:
— Присылайте своих специалистов-реставраторов, пусть заберут осколки. Мы давно ее хотели восстановить, а вот видите, как оно вышло.
Вот таким, можно сказать, трагическим путем началось возвращение нашей вазы домой, в Гатчинский дворец…
…Устюжна давно осталась позади, когда Юрий Петрович заговорил о Ферапонтове, о том, что связывает его с этим маленьким городом и его знаменитым мона-стырем.
— Несколько лет назад, — рассказывал Платонов, — я приехал туда с женой на экскурсию и так проникся красотой монастырской колокольни, что, когда экскурсия закончилась, просто-таки не смог уехать. “Давай-ка вернемся, хочу эту белокаменную красавицу осмотреть. Интересно, что там осталось?” — сказал жене, и она согласилась.
Автобус сделал прощальный круг на площади перед монастырем. Из окон не-давние попутчики с удивлением и любопытством наблюдали за супружеской парой, которая возвращалась назад к монастырю.
Заметив Платоновых, экскурсовод торопливо спросила:
— Вы что-то забыли?
— Да нет, — ответил Юрий Петрович, — наоборот, хотим еще кое-что здесь увидеть.
— Что же?
— Вы обмолвились, что в монастыре когда-то были часы. Могли бы вы нам показать это место? Видите ли, я часовщик и имею профессиональный интерес.
Женщина вскинула на него удивленный взгляд, потом решительно отложила в сторону книгу.
— Идемте. Только осторожно, там крутая лестница, да и, возможно, не все ступени на месте.
— Ничего, — с готовностью ответил Платонов, — с Божьей помощью поднимемся.
С верхней площадки колокольни, куда они с большим трудом забрались, открывался потрясающий вид на окрестные поля и леса, на неширокую речку, на голубую гладь чуть заболоченного озера, откуда, видимо, эта речка брала свое начало. Ветер гулял в открытых проемах высокой башни, в шатре колокольни.
Сделав еще несколько шагов, они очутились возле окутанного паутиной и засиженного голубями какого-то странного механизма. Запах пыли и древесной гнили ударил в лицо.
— Вот видите, я же говорила, что почти ничего не осталось. Только какой-то металлолом.
Тут Юрий Петрович сделал большую паузу, как бы подготавливая меня к самой кульминации момента.
— Представляете, мне, профессионалу, хватило только беглого взгляда на эти детали бывших старинных часов, чтобы понять: они еще хоть куда! Я увидел почти полностью сохранившуюся зубчатую передачу, кованую, русскую. Я увидел шахты для приводных ремней, я увидел все! Я понял, что стоит почистить, отмыть и добавите несколько недостающих фрагментов, и часы оживут. Такой находки я здесь не ожидал!
Пощупав почти каждую деталь старинного механизма, Платонов решительно обратился к экскурсоводу:
— У вас здесь гостиница есть? Нам бы надо остаться на несколько дней.
Спускаясь с колокольни, Платонов уже знал, что эти часы, чудом сохранившиеся, не отпустят его от себя. Как он был рад неожиданной находке! Немного найдется счастливчиков, кому вдруг повезет вот так нежданно-негаданно встретить часы XVI–XVII веков! Теперь оставалось заинтересовать в их реставрации дирекцию музея. Это у него было еще все впереди.
“Вторая половина XVII века отмечена эпохальным событием в области механики часов. Одновременно, почти ноздря в ноздрю, Галилей с сыном и Гюйгенс сделали величайшее изобретение — маятник. Но Галилей как-то замелъчил, стал скрывать, а Гюйгенс полыхнул на всю Европу! Я всегда восхищался этой удивительной фигурой. Гюйгенс — это прекрасно дисциплинированный гений… Это ученый с необыкновенной самоотдачей, уважающий свои способности и стремящийся реализовать их в полной мере. Единственное развлечение, которое Гюйгенс позволял себе в промежутках между математическими расчетами, — занятия физикой. То, что для обыкновенного человека было занятием утомительным, для Гюйгенса являлось развлечением…”
4
Директор музея Марина Сергеевна Серебрякова выслушала Юрия Петровича спокойно, словно она каждый день встречала здесь часовых дел мастеров. Но в целом реакция ее была положительной..
— Мы подумаем о возможности начать работы по реконструкции часов, но пока у нас нет на это денег, — сказала она.
— И не надо, — торопливо выговорил Юрий Петрович. — Если найдете возможность как-то устроить мой быт, я согласен трудиться бесплатно и весь свой отпуск проведу в Ферапонтовt. Я немедленно начну работы по экспертизе, составлю перечень утрат и план восстановления часов…
С директором местной гостиницы руководство музея договорилось быстро, и теперь у Платонова была небольшая комнатка. Народу в гостинице было то густо, то пусто, но его жилище пока было неприкосновенным.
Теперь каждый день он поднимался на колокольню. Обмерял, расчищал механизм часов, составлял список утраченных деталей, обдумывал, где взять недостающие. Пройдет время, и в своем отчете Платонов запишет:
“Часовой механизм часов Ферапонтова монастыря Вологодской области находится в шатре собора Рождества Богородицы (1490 г.).
Часы имели и после реставрации имеют 9 колоколов: один — боя, восемь — курантных, бьющих каждую четверть. В настоящее время часы настроены на исполнение каждые 15 минут Акафиста XVI века в девять ударов на пяти колоколах. Часы без циферблата. Реставрация не закончена…”
В местном поселке Платонов уже прижился. Когда он шел по улице, сбегающей от монастыря под горку, а потом к мосту через речку с коричневой водой и дальше к околице, его узнавали, громко здоровались, называя его по-дружески Петровичем.
Его день был расписан по часам. Вставал он рано. Пока солнце не набрало своей силы, он энергично поднимался по старым шатким ступеням наверх, переводил дух только под сводами шатра монастырской колокольни. И прежде чем приступить к работе, что-то шептал себе под нос: то ли присказку, то ли молитву, а потом работал, не спускаясь с колокольни, по несколько часов кряду. Только сумерки заставляли его оторваться от любимого дела.
Жена Платонова уехала: ее отпуск заканчивался. Почти на месяц Юрий Петрович оставался в Ферапонтове один. Работы по расчистке часов продвигались медленно. Вековая грязь и голубиный помет, покрывающие механизм часов, превратились в какое-то окаменевшее органическое образование, внешне похожее на вулканическую лаву.
Его каждодневный труд на колокольне был замечен. Уже появились первые помощники, из местных. К нему поднимались любопытные мальчишки, но с приближением сентября их становилось все меньше и меньше. Теперь только мужики помогали ему. Но они, как известно, без стакана не работают, а его пятилитровая бутыль с -домашней наливкой, к большому сожалению, заканчивалась. В общем, дело обстояло так, что пора было всю работу приостановить на зиму, а все сделанное законсервировать.
За время его работы отношения с музейным начальством у Платонова становились все теплее и добрее. Они уже вместе подумывали о восстановлении не только часов, но и всей звонницы со всеми ее колоколами. Директор музея и Юрий Петрович неоднократно ездили в Вологду, где обращались к местным властям, в Комитет по культуре, в надежде выбить деньги на их реконструкцию. Перспективы были неплохие, так что дело пошло.
“Колокольные звоны — это сама Россия. Петербург ли европейский, древний ли Суздаль — все это дыхание и ритм России, от средневековья до сегодняшнего дня. Часы всегда у меня вызывают чувство озабоченности, чувство времени, конечно же, и чувство радости, что ты живешь…”
5
Дальнейшая реставрация должна была пройти в несколько этапов: прежде нужно было довести до рабочего состояния часовой механизм, затем уже собирать звонницу. В часовом механизме не хватало нескольких блоков. А так как все детали были кованые, пришлось искать хорошего кузнеца. И такой мастер вскоре нашелся. За зиму решили выковать недостающие детали, а уже ближе к лету все смонтировать прямо на месте.
С монастырским “карильоном” было сложнее. Платонов понимал: со звонницей без музыкантов никак не обойтись. Но, как известно, кто ищет… Так случилось и на этот раз. Идея возрождения звонницы очень понравилась братьям Михаилу и Виктору Огородновым, известным в Гатчине музыкантам. Оба они окончили Ленин-градскую консерваторию, а старший, Виктор, — композиторский факультет. Возникла у него идея сочинить музыкальное произведение специально для торжественного открытия часов и звонницы.
Огородновы, Юрий Петрович и участник работ Михаил Гурьев приступили к самому трудному — поиску колоколов для звонницы. Несколько колоколов получили они с благословения местных жителей сразу и даром, какие-то пришлось выкапывать… на конюшне, а в одном селе пришлось выменивать колокол на бутылку.
Была и еще одна история. Рассказали Платонову, что якобы в соседней деревне есть старый колокол со звучанием изумительной чистоты, а используется он для деревенских сходов. Пришлось Юрию Петровичу вместе с Гурьевым идти в ту деревню, собирать сход и просить жителей отдать колокол на благое дело. Не сразу, но все ж таки вняли люди просьбе и подарили колокол реставраторам. А те тащили его потом в Ферапонтово на толстых палках через болота, а потом затаскивали на колокольню. Самым высоким и чистым тоном звучит он теперь в колокольном ансамбле Ферапонтова монастыря.
Музыкальный ряд постепенно составлялся. Но для идеи Платонова нужны были еще колокола с определенным звучанием. Задумал Юрий Петрович создать впервые в России ни много ни мало — концертную колокольню! Но для того, чтобы исполнить настоящую музыку, нужно иметь не меньше чем две октавы.
Обратились к академику Дмитрию Лихачеву с просьбой выделить из его фонда деньги на отливку колоколов. Лихачев откликнулся и выделил 50 тысяч рублей. Вот на эти-то деньги заказали два новых колокола, и их предстояло отлить на заводе в Воронеже.
В Ферапонтовом монастыре все тоже складывалось удачно. Монастырский двор, окруженный высокой каменной стеной, представлял собой готовый концертный зал с естественной великолепной акустикой. А тут и еще одна удача: в один из приездов Огородновы обнаружили на колокольне монастыря новое колокольное “пианино”, сделанное кем-то из местных умельцев! Вот теперь действительно можно было исполнять на колоколах сложные музыкальные произведения. По заказу Платонова Огородновы приступили к сочинению колокольной музыки. Прежде всего стали сочинять варианты мелодий для четвертей, а пока сочиняли, в музее Ферапонтова нашлись ноты греческого акафиста одноголосной мелодии “Славление Богородицы”. Виктор и Михаил отобрали для комиссии десять произведений, в том числе несколько — из акафиста. После нескольких дней прослушивания колокольных благозвучий члены комиссии остановили свой выбор на одной мелодии — она и оказалась той самой, подлинной, из акафиста. Потом родились “Ферапонтовы звоны”, зазвучавшие именно так, как и мечтал Юрий Петрович. “Ансамбль душ!” — прослушав их, сказал он. После такой его оценки мелодия была переложена на ноты.
В конечном итоге в шатре колокольни установили двадцать колоколов. Это была богатейшая на тот момент концертная звонница в России.
6
Наконец “жигуленок” привез нас в Ферапонтово, где местный люд пребывает в ожидании установки новых колоколов. Их должны были вот-вот привезти, так что дел ожидалось много.
Мы подъехали к гостинице и сразу почувствовали, что Платонов здесь свой человек. Александра Георгиевича с Яной ждала забронированная комната, мне тоже нашелся номер, хотя свободных мест в гостинице не было, ну а у Юрия Петровича здесь было постоянное жилье. Мы стали распаковывать вещи и устраивать свой быт: ведь здесь нам предстояло прожить всю ближайшую неделю.
Через полчаса Юрий Петрович заглянул ко мне:
— Я на часок поднимусь на колокольню, посмотрю, как там дела, а потом, если хотите, по музею пройдемся или пойдем в гости.
Вечером вся наша компания отправилась к Ларисе Реональдовне Петраковой, той самой женщине-экскурсоводу, которая провела Платонова на полуразвалившуюся звонницу. Она уже нас ждала — на столе дымилась рассыпчатая картошка. Хозяйка встречала нас в темном платье, с наброшенным поверх ярким расписным павлово-посадским платком. Нитка бус из сушеных зерен кукурузы чудно гармонировала с ее нарядом. Гладкие каштановые волосы были расчесаны на прямой пробор и затянуты на затылке в тугой узел, схваченный костяной ажурной заколкой, казалось, будто она сошла с полотен Васнецова.
Разговор наш, конечно же, весь вечер крутился вокруг реконструкции часов и будущей установки колоколов. Мы оживленно обсуждали насущные проблемы, связанные в основном с отсутствием денег на восстановительные работы. В какой-то момент все вдруг затихли, и раздался взволнованный голос Юрия Петровича:
— Глубокоуважаемая Лариса Реональдовна, — слегка высокопарно обратился он к хозяйке, — прочтите нам свои стихи.
— Действительно хотите послушать? Ну ладно.
Сто подарков, сто встреч, сто
звонов!
Колокольни облиты светом…
Сто вдогонку земных поклонов
Я тебе отсчитала, лето.
Читала Лариса распевно, голос у нее был звонкий и чистый.
Остатки стен в траве до плеч
Еще надеялись на что-то.
И русская звучала речь
С могильных плит среди болота.
Здесь памяти сдавалась в плен,
Здесь знала путь кратчайший к
цели —
Прожить, как камни этих стен,
Что и в забвенье уцелели.
На следующее утро мы встретились с Ларисой у входа в монастырскую церковь, известную сохранившимися в ней знаменитыми фресками Дионисия. Мы вошли. С прекрасных фресок отрешенно смотрели на нас лики святых. Там, где время пощадило живопись, лики были столь теплыми и живыми, что, казалось, сделаны мастером совсем недавно.
Юрий Петрович все дни проводил на колокольне. Со своими помощниками он готовился к поднятию колоколов. Была смонтирована настоящая лебедка, сделав специальный помост, к мощной балке были привязаны толстые канаты, перекинуты через блок. К подъему все было готово.
Приехали Огородновы, они сопровождали от ворот воронежского завода до монастырского двора два новых колокола. Сплав, из которого они были сделаны, разработали совсем недавно, сплав этот был новый, экспериментальный, но специалисты завода утверждали: звук у колоколов будет прекрасный.
У колокольни собрались мужики, помощники Юрия Петровича. Первый колокол привязали толстыми веревками за уши. Платонов громко скомандовал: “Вира!” Колокол оторвался от земли и, слегка раскачиваясь, стал плавно подниматься вверх. Потом, добравшись до нужного места, колокол завис. Нам снизу казалось, что своей юбкой он накрыл рабочих, встречающих его там, наверху.
Мужики ловко перебросили веревки через перекладину, морскими узлами привязали колокол и наконец вздохнули с облегчением. Второй поднимали уже более уверенно.
Когда оба колокола заняли свое место, на звонницу поднялась Лариса. Она перекрестилась на все четыре стороны, потом, поклонившись колоколу, твердой рукой стала звонить.
Ожидание не обмануло нас. Мощный, с богатыми обертонами звук стал распространяться по округе, извещая о большом событии. Все присутствующие на монастырском дворе и у колокольни стали громко аплодировать. У Ларисы по щекам текли слезы. Да, эта была первая победа всех, кто был причастен к этому празднику.
Постепенно люди разошлись, монастырский двор опустел, а Юрий Петрович все стоял там, на колокольне, обдуваемый ночным холодным ветром. Это была его победа. Теперь он был уверен, что недолог тот час, когда исполнится его заветная мечта: оживут древние часы. Не знал он только, что эти часы начнут неотвратимо отмерять и его время…
“Как и все хронометристы, я давно отошел от древних часов, хотя раньше -занимался такими часами и много знал о них. И вдруг эта последняя встреча. Тогда я еще не знал, что часы эти русские. Было видно, что они кованые, что XVII век. Они еще имели остатки шпиндельного хода. Интересно, что у них был ход боя, правда, он был снят, а не сломан. И это удивительно… Я могу на ощупь сказать, он был снят, по-видимому, где-то в XVIII веке, чтобы переделать его в маятниковый. Видимо, работа была только начата, и ход не был разрушен. Но мы — русские — еще не умели тогда делать это как следует.
И вот мы снова занялись этими часами. Когда запустили их, это поразило нас! Представляете, слушать звук хода с интервалом 6,4 секунды и знать, что это есть настоящий звук средневекового хода часов”.
Наша командировка заканчивалась. Намеченные работы были завершены, и мы засобирались в обратный путь. Целый день собирали свои пожитки, укладывали их в машину. Наконец сборы окончены. Юрий Петрович, довольный и деловитый, проверив, все ли на месте, с шумом закрыл багажник. Наша компания покидала эти святые места, некоторые из нас, как оказалось, навсегда…
На открытие звонницы в Ферапонтово приехали звонари-профессионалы из Вологды. Чудесный колокольный звон разливался на всю округу. Народ, подогретый алкоголем и торжественностью момента, стал петь песни, праздник набирал силу. Телевизионщики, отсняв начало события, спешно сворачивали свою технику, зачехляли камеры и убирали микрофоны.
В этот раз гатчинцы приехали без Платонова — Виктор и Михаил Огородновы и с ними еще один музыкант, Леша Киселев, тоже всерьез увлекшийся колокольными звонами. И вот весь этот праздник, все поля и луга буквально накрыла красивая и мощная колокольная симфония в их исполнении. Впервые здесь слышали полифониче-скую музыку большого колокольного -оркестра!
“В русской музыкальной культуре стремления создать православные музыкальные инструменты никогда не было. Я попытался впервые собрать большое количество колоколов для целого оркестра. Иногда для некоторых особо выдающихся звонниц отливали колокола с определенными заданными тонами. Отливали эти колокола для Ростова Великого и для Московского Кремля. Этим колоколам давали собственные имена: └Сысой“ (2 тысячи тонн), └Полисной“ (1 тысяча тонн), └Лебедь“ (500 тонн). Основу колоколен составляли колокола, которые давали до-мажорное трезвучие (до, ми, соль большой октавы). Остальные колокола — случайный набор. Незаданностъ мелодии, импровизация выражали дух народа. Похоже, что импровизация колокольных звонов — древнее русское изобретение: └Как звонится, так и звони“…”
7
Между тем круг единомышленников Платонова разрастался. Интерес к старинным часам проявляли не только его коллеги по лаборатории, но и научные сотрудники Ядерного института, где он продолжал трудиться.
Все, что касалось механизмов старинных часов, Юрий Петрович к этому времени основательно изучил, и обретенное им знание требовало анализа и обобщения: научный подход к исследованиям всегда одинаков. Вот этим-то в группе, где работал Платонов, занялась научный сотрудник, физик Светлана Сергеевна Василенко. Месяцами она работала в архивах, изучая историю часовых механизмов по хранящимся там документам. Так накапливался ценнейший фактический материал истории русских старинных часов. Работа над документами приводила порой к интересным открытиям.
Известно, что создателем Гатчинского дворца по заказу Екатерины II для Григория Орлова был итальянский архитектор Антонио Ринальди. Он же проектировал и, как бы мы сказали сегодня, осуществлял авторский надзор и при строительстве для того же графа-фаворита Мраморного дворца в Петербурге. Оба здания отличаются наличием часов на своих фасадах.
Заметим, что до своего появления в Петербурге Ринальди некоторое время провел в Англии. Английские замки и пейзажные сады, эта гармония природы и архитектуры, видимо, так увлекли архитектора, что в России он начинает воплощать этот стиль в своих ставших знаменитыми шедеврах, выполненных “в новом вкусе”, в частности, в Гатчине. В проектах были учтены и различные пристрастия будущего хозяина дворцов: Григорий Орлов был человеком, очевидно, неравнодушным к технике и ко всему новому. Известно, что после смерти М. В. Ломоносова он выкупил у вдовы -архив ученого и хранил его в отдельной комнате.
В Гатчинском дворцовом ансамбле доминантой являются две башни. На одной из них, южной башне, отбивали часы, она так и называется — Часовая. А на левой — северной — был установлен громоотвод. -В этой Сигнальной, или, как ее еще иногда называют, Астрономической, башне был установлен телескоп. В Мраморном дворце Ринальди, видимо тоже по желанию будущего хозяина, сооружает дополнительно помещение для часов и располагает на их фронтоне циферблат. Естественно было предположить, что часы для обоих дворцов были заказаны одним и тем же мастерам. Светлана Сергеевна стала искать в фондах исторического архива свидетельства на этот счет. Ее поиски наконец-то увенчались успехом — догадка оказалась верной. Имена часовых дел мастеров значились в обоих случаях. Это были французские мастера Авраам Сандос и Иосиф Басселье, работавшие в Петербурге в последней трети XVIII века.
Но иметь документы — это еще полдела. В научном исследовании нужен еще и поиск, в данном случае был нужен поиск прототипа механизма башенных часов. Осмотрели часы Адмиралтейства и башенные часы Эрмитажа. Наконец, обратились к дирекции Мраморного дворца и предложили начать раскопки в шахте курантов и на чердаке здания, заваленных всевозможным мусором.
Вот здесь и начинается самое интересное. Слой за слоем приносил исследователям исторические свидетельства. Это были обрывки газет и гильзы военной поры, когда на крыше Мраморного дворца в дни ленинградской блокады был пункт ПВО, и, наконец в ведре с очередной порцией культурного слоя, поднятого на поверхность из шахты, собравшиеся увидели то, что искали,— фрагменты механизма часов. Всего их было найдено девятнадцать деталей. Юрий Петрович сразу же узнал их: золоченый бронзовый конец часовой стрелки, несколько шестеренок, рычаг боя и стопорный рычаг, золоченую, редкую для таких механизмов раму… История поиска и находок завершилась научным отчетом, где были впервые собраны исторические сведения о часах, казалось бы, потерянных навсегда! Но самый главный результат всей этой работы — достоверное воссоздание исторических часов XVIII века для Гатчинского дворца.
Изучение старинных часов так увлекло группу, что поисковые экспедиции последовали одна за другой. Были обнаружены старинные часы в Суздале и Львове. В Зимнем дворце были возвращены к жизни башенные часы. Национальным достоянием Республики Беларусь после реконструкции стали часы на башне костела в Гродно. Работу по возвращению к жизни гродненских часов завершил талантливый ученик Платонова Александр Наливайко. Несколько лет молодой человек изучал стиль его работы, особый метод реставрации старинных часовых механизмов. После запуска часов Александр подготовил научный отчет о проведении реставрационных работ, а на титульном листе он начертал посвящение своему учителю — Юрию Петровичу Платонову.
Группа Платонова работала очень результативно. Теперь в нее входили, кроме С. С. Василенко, конструктор В. В. Иванов, благодаря чертежам которого идеи Платонова воплощались в жизнь. Работали с ним также инженер М. П. Гурьев (это он помогал Платонову по болотам тащить колокола до Ферапонтова монастыря) и фотограф Т. Н. Качанова, запечатлевшая на пленку все этапы реставрации.
Фортуна не раз ему улыбалась. На сей раз местом его дополнительной работы стал Эрмитаж. Дополнительной ли… А может, главной?
Под лабораторию, которую начал создавать Платонов, дирекция Эрмитажа выделила помещения в левом крыле здания Главного штаба (именно здесь, всего в нескольких шагах от лаборатории Юрия Петровича, решал когда-то государственные вопросы председатель Кабинета министров царского правительства Сергей Юльевич -Витте). Для успешной работы музеем было приобретено уникальное оборудование: сверхточный шведский автоматический токарный станок для изготовления деталей часов, подлежащих реставрации, современные компьютеры и многое другое. Платонов загорелся новой работой.
Юрий Петрович стал подбирать себе помощников. По его планам в группу должны были войти специалисты, которые сотрудничали с ним в последние годы. Но это, как оказалось впоследствии, было только его идеей… Не всем участникам его группы было суждено работать в новой лаборатории Эрмитажа: у дирекции были свои планы на этот счет. И все же пока часть группы работала внештатно, практически безвозмездно.
“Я работал всегда в коллективе. -С юности вокруг меня были дети. Я постоянно организовывал кружки, какие-то соревнования. Работал увлеченно, я бы сказал, самоотверженно. Что поделаешь, я — трудоголик. С помощниками работаю всегда очень напряженно. Признаюсь, что в работе я жесткий человек, даже жестокий. Я воспринимаю мой коллектив как хорошую тройку. Если кореннику пристяжные будут мешать, буду отстегиваться…”
На торжественное представление отреставрированных часов Штрассера в парадном Александровском зале Эрмитажа 20 февраля 1995 года собрался весь питерский бомонд. Произведения Моцарта, -Гайдна и Эберла, записанные на старинные валики, зазвучали вновь в тот памятный вечер после почти двухвекового молчания. В роскошном зале дворца опять давали концерт механического оркестра! Важным было то, что во время фиксации музыки на валики был сделан точный интонацион-но-временной расчет мелодий, приближенный ко времени их создания компози-то-рами. Технически это выглядело так: в -нужное место на валике вбивались штырьки, валик вращался и в расчетное время -задевал -рычажки механизма органа. -Со-временного слушателя этот эффект старинного -звучания совершенно завора-живает.
Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский торжественно открыл вечер и представил публике реставраторов: Юрия Платонова (часы), Юрия Семенова (музыкальная часть органа), Владимира Кащеева и Владимира Градова (реставрация корпуса часов и органных труб).
Платонов в тот вечер чувствовал себя именинником, он вдохновенно рассказывал собравшимся о том, как его лаборатория участвовала в реставрации часов Штрассера. Он изучил их досконально, знал всю их историю.
А история эта — удивительна! В течение двух веков, начиная с 1805 года, когда владельцем часов стал император Александр I, это механическое чудо восхищало людей и своим внешним видом, и гениальной инженерной конструкцией… Футляр часов был выполнен краснодеревщиком О. Г. Гамбсом в виде древнего храма с фронтоном, панелями и колоннами с бронзовыми украшениями. С тех пор они не покидали стен Зимнего дворца. Восемь лет жизни кропотливого, изнурительного труда отдал мастер Иоганн Георг Штрассер, создавая в Петербурге свое детище. Все эти годы ему помогал сын Томас Август, Фома Иванович, а затем внуки Иоанн и Александр, которые ремонтировали и обслуживали механиче-ский инструмент. Но поначалу это чудо техники никто не мог купить. Заказчица часов Екатерина II к тому времени скончалась, а ее преемник Павел I не желал выкупать заказ нелюбимой матери. Пришлось его создателю организовывать лотерею. В пригласительном билете мастер писал: “В течение многих лет я представлял его (механизм. — Л. К.) как идеал, к которому приблизился в результате многих больших и малых поисков и который имею честь представить для оценки уважаемой публике… Я льщу себя надеждой, что все знатоки и друзья искусства после исполнения моих замыслов и после того, как увидят механизм, который я имею честь представлять здесь, поддержат меня”.
Далее в билете И. Г. Штрассер подробно описывал механизм часов-оркестра. Это чудо техники поражало современников. “Вам кажется, — писали газеты того времени, — что вы слышите виртуоза, который благодаря его отточенным ударам заставляет возрастать и замирать звуки до полной тишины, от форте до легчайшего пиано; как будто вам дали узнать кусочек собственной жизни, и потому каждый слушатель этого оркестра удивлен и восхищен…”
Вот это-то чудо техники попало в руки Платонова. Не каждому мастеру в жизни выпадает такая удача. И мастер безупречно справился с реставрацией.
Он был полон новых планов и идей: мечтал восстановить башенные части многочисленных храмов и старинных дворцов Петербурга, мечтал наполнить великолепные залы Эрмитажа звуками оживших по его велению исторических часов, и тогда гости музея, переходя из зала в зал, смогут наслаждаться еще и музыкой минувших веков… Ведь во дворце раньше никогда не затихал малиновый перезвон музыкальных часов и шкатулок. Он мечтал и строил планы на будущее…
Его группа заканчивала работы по реставрации часов “Павлин”. Молчавшие десятилетиями, они вновь пошли. Юрий Петрович уже иногда выходил в зал, для пробы заводил роскошные часы, приводя в восторг всех присутствующих, вызывая аплодисменты, а порой и крики “браво!”. В такие моменты у него наворачивались на глаза слезы. Старый мастер впервые слышал в свой адрес слова признания и чувствовал такое неподдельное восхищение. В ответ он смущенно улыбался и как-то неумело кланялся… Казалось, это запоздалое признание и было его первой высшей трудовой наградой.
“Когда я утром иду по залам Эрмитажа, я прежде всего ничего не вижу. -Я бегу посмотреть часы. Почему-то волнуют…
Заметным Эрмитаж становится в понедельник. Когда я иду, в залах никого нет и можно видеть действительно Эрмитаж. Тишина, работать легко. Я двигаюсь, а мощная, обнимающая тебя интеллектуальная сила заставляет вновь и вновь восторгаться!
Любой завиток лепнины, любой узор на паркете, украшения интерьеров, архитектурные линии — все это такой сгусток человеческих знаний и умения! Все это я очень остро чувствую.
Я никогда свои изделия не показывал, а здесь, в Эрмитаже, — все для людей. И в этом смысле я стал музейщиком…”
Теперь в его ближайшие планы входила реставрация знаменитых часов-яиц конструкции Ивана Кулибина. Но вдруг раз-ра-зился скандал. Стиль работы Платонова группе лиц из его окружения явно не -нравился. Грандиозные планы Платонова стали мешать сложившемуся в отделе -бронзы и часов Эрмитажа вяло текущему -распорядку жизни, он явно не вписывался в общую картину в золоченой раме. Юрий Петрович все понял и… заболел. Этот стресс в итоге и стоил ему жизни.
Он скончался в ночь на православное Рождество. Его отпевали долго, по полному чину под высокими темными сводами вестибюля Гатчинского дворца.
Послесловие
Два или три раза виделись мы пятнадцать лет назад, слишком мало, чтобы узнать друг друга. И я не узнала себя в этих диалогах: не так строю фразу, не моя лексика… Безоговорочно точно — мое имя и мои стихи. И мне важно это засвидетельствовать.
А теперь два эпизода.
В один из своих последних приездов, когда я в Ферапонтове уже не жила, Юрий Петрович и Тамара встретились со мной на вокзале в Вологде.
Платонов положил мне на ладонь два драгоценных кольца — кованые детали старинных часов Ферапонтова монастыря. Одна деталь принадлежала 1636 году, вторую ковал он сам. “Я хочу, чтобы эти детали хранились именно у вас. Без них часы не пойдут. Когда я приеду запускать часы, вы мне их вернете”. Я не осознала тогда этот его поступок. Дома я положила два этих железных кольца во чрево большой деревянной птицы, живущей на книжной полке… И пока Платонов был жив, я редко вспоминала о его странном даре. Но когда он ушел, беспокойство поселилось во мне: я ощутила себя хранительницей каких-то очень важных вещей, важных не в масштабе моей жизни, а гораздо шире…
Мерный ход этих старых Ферапонтовых часов должен был привнести в жизнь Севера, а может быть, и всей страны новый ритм, новую энергию, новый призыв — перемену. Но часы так и не пошли… А два удивительных маленьких кольца (именно так и выглядят эти детали) и сейчас покоятся во чреве моей деревянной птицы… Так Платонов привязал меня к этим часам, и не только к ним…
И мне еще придется в жизни как-то завершить эту историю…
И наша последняя встреча. Март, 1995 год, Петербург. Мы идем по Эрмитажу под руку. Служители почтительно здороваются с Платоновым. Идем мы к “Павлину”. Юрий Петрович открывает дверцу, заходит внутрь и заводит часы. Посетители аплодируют, а я запоминаю эту картину, как скоро выяснится, на всю оставшуюся жизнь.
Потом мы идем на кровлю Эрмитажа, и он позволяет мне завести башенные эрмитажные часы. Это незабываемо, а я прошусь выше… Еще шаг вверх, и дух захватывает: яркое мартовское небо, внизу Дворцовая площадь, и прямо в лицо смотрит ангел Александрийского столпа… Больше здесь, на земле, мы не виделись.
Лариса Петракова