Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2005
Дэн Браун. Код да Винчи.
М.: АСТ, 2005
Судьба этой книги в России, думается, ничем не будет отличаться от печальных судеб ее предшественниц. Книга, объявленная во всем мире бестселлером, у нас удостаивается лишь продажных рекламных аннотаций и пренебрежительных реплик со стороны критики.
Совсем недавно так было с книгами Пауло Коэльо — ни грамотный издательский прессинг, ни шумная рекламная кампания, ни даже приезд в Россию самого мэтра, объявленного едва ли не живым классиком, не произвели никакого впечатления на интеллектуальную российскую элиту. И вот уж в солидном литературном журнале мы видим ленивую критическую отповедь, — дескать, слухи, о гениальности П. Коэльо сильно преувеличены.
Еще быстрее наши просвещенные умы расправились с романами Артуро Переса-Реверте — из интеллектуального континуума они изъяты простой припиской к низкому жанру, к сугубо детективной литературе.
Чуть дольше пришлось повозиться с романами Умберто Эко. Все-таки он был первым, кто попытался имплантировать в российский духовный организм новый комплекс смысловых компонентов в виде романа “Имя розы”. Несложного, по видимости, и даже завлекающего читателя своей детективной интригой. В нишу презренного чтива труд почтенного профессора Болонского университета спихнуть не решились, несмотря на то, что и прочесть его не смогли в полной мере. Ни критики, ни писатели. То ли начала семиотики не осилили, то ли из неадекватной гордости отвергли лишнюю ценность западной культуры…
Сам У. Эко и его издатели всеми силами старались донести до интеллектуального российского сообщества важный культурологический мессидж: и турне по российским столицам устраивали, и разъяснения пространные давали, что означает словосочетание “имя розы”, и специальные словари, долженствующие облегчить понимание художественного текста, присовокупляли для предполагаемых пытливых исследователей… Все напрасно! Бросились было просвещенные россияне читать роман “Маятник Фуко”, — но он еще круче оказался. Поэтому следующие романы Эко хоть и раскупались невзыскательной публикой, падкой на раскрученные бренды, но для пишущих интеллектуалов оказались неинтересными и никак не воздействовали на современный литературный процесс.
Любой русский роман — в книге ли, в журнале ли, — появляющийся в начале XXI века, с эксгибиционистским простодушием манифестирует свою “независимость” от европейской культуры! Нет в текстах никаких следов того, что европейские послания (романы-бестселлеры) прочитаны, усвоены и обогатили новыми возможностями российскую словесность!
Удивительно ли, что и “Код да Винчи” не воспринимается литературными экспертами? Хотя он написан о том же, о чем до Д. Брауна пытались говорить с элитарными творцами СНГ Эко, Перес-Реверте, Коэльо, а также многие другие, оставшиеся вовсе не замеченными. Например, Роберто Котронео с его романом “Отранто”.
В отличие от своих предшественников, Дэн Браун написал роман столь же откровенный, сколь и печальный. Печаль эта, возможно, частично объясняется “многими знаниями”, но в не меньшей мере, видимо, греховным отчаянием, охватившим душу автора… Да сколько же можно говорить об одном и том же? В чем причина интеллектуальной российской слепоты и глухоты? Ведь все предыдущие попытки вовлечь художественный российский интеллект в общее поле европейских смыслов оказались безрезультатными! И осторожные, основанные на классическом фундаменте (Эко), и максимально осовремененные (Перес-Реверте), и максимально упрощенные (Коэльо), и максимально расшифрованные в малом фрагменте (Котронео)… Остается только один путь: говорить почти в лоб, открыто, объяснив необходимость смены умственной оптики…
Это и делает в своем романе автор “Кода да Винчи”! Прямо называет читателю ту причину, которая мешает ему воспринимать сумму смыслов, — видеть звезду, что не один год пульсирует рядом с нашей вселенной как нераспознанный источник искусственных радиосигналов! Дэн Браун даже обидное слово употребляет, которое хотя и имеет латинское происхождение, но семантически должно чуткому интеллектуалу сказать буквально прямым текстом о существе дела! “Скотома — это реакция подсознания на зрение, когда человек не видит зримое, а видит то, что ему └известно””.
Таким образом, Браун оскорбительно намекает российской гуманитарной интеллигенции, что кое-чего она не знает! Один этот возмутительный намек стоит того, чтобы ответным жестом поставить на место наглого американца! Да разве ж российский писатель или критик когда-нибудь согласится с тем, что он чего-то не знает?
Роман Брауна буквально переполнен воззваниями к читателю, от которого требуются лишь внимание, некоторое усилие и немного духовной отваги. Автор не только разжевывает, как учитель нерадивому школяру, решение задачи (демонстрирует возможный алгоритм), не только показывает, как раскрываются скобки в том или ином уравнении, но и почти выводит читательской рукой правильный ответ… При этом твердит из последних сил, как будто он и есть рупор бессмертного Леонардо: “Слепое невежество сбивает нас с пути. О! Жалкие смертные, раскройте глаза!”
Все напрасно. Мы уверены: это не про нас!
Говоря брауновским языком, читатель-школяр видит “загадочную улыбку” Моны Лизы — и более ничего. И вовсе не интересуется лекарством, которое исцелило бы его от скотомы… (“Лэнгдону было известно, что статус └Моны Лизы” как самой величайшей картины в мире не имеет ничего общего с загадочной улыбкой изображенной на ней женщины. Лекцию об этом Лэнгдон читал заключенным в тюрьме Эссекса”.)
Если б российская экономическая элита пятнадцать лет назад была бы так же глуха к экономическим мессиджам европейской (и глобальной) политики и экономики, до сих пор бы наши титаны предпринимательства жили на 120 рублей! А они уж неплохо вписались в общекультурный контекст: не только банки и курорты по всему миру скупают, но и футбольные клубы, и целые энергосистемы!
Если б 200 лет назад российские аристократы не держали руку на пульсе европейского просвещения, буквально “пожирая” каждую новую книгу, вряд ли бы взошло над Россией солнце ее поэзии! А ведь Вольтер тогда был столь же куртуазен, как ныне Эко, Ричардсон столь же простодушен, как Коэльо, а Вальтер Скотт столь же увлекателен и “криминален”, как Перес-Реверте и Браун!
Почему ж возможное в тогдашней культуре — ныне стало невозможным? Почему не происходит взаимного интеллектуального обогащения? Почему орган художественного восприятия российского гуманитария оказался атрофированным? Что за китайская стена стоит между ним и европейцем? Почему чувствительной российской душой и бесспорным умом отторгаются трактаты Эко, Переса-Реверте, Коэльо и Брауна?
Роман “Код да Винчи” дает развернутый ответ на этот вопрос. Он, как индикатор, показывает низший уровень восприятия (псевдоэлитарного): даже искушенный читатель (писатель и критик) видит в этом романе только детективную составляющую. Но ведь этот же уровень без всяких усилий постигается и любой домохозяйкой! Тем более что сама детективная линия в романе настолько примитивна, что лишь с большой натяжкой может таковой называться.
Возникает вопрос: зачем же тогда в этом романе мерцают отсылки к Платону и Аристотелю, к отцам церкви и деятелям крестовых походов, к истории Столетней войны во Франции и к трагедии тамплиеров, к Юлию Цезарю и Шекспиру, к императору Константину и Исааку Ньютону? Зачем же эти все отсылки встроены в псевдолегенду новозаветной истории?
Ответ лежит на поверхности, потому что роман “Код да Винчи” не примитивный детектив, рассчитанный на массовую аудиторию! Массовая аудитория, “считывающая” лишь поверхностный слой, помогает окупить издание. Но само оно предназначено для читателя интеллектуального! Знакомого с европейской историей, с античной философией, с летописью подвигов крестоносцев, с решениями Вселенских соборов и героическими деяниями императора Константина…
Но, видимо, российские интеллектуалы, как и российские домохозяйки, с этими материями не знакомы — и пребывают в полной уверенности, что все это никакого отношения к российской культуре не имеет! А ведь Пушкин и его современники, зачитывавшиеся Вальтером Скоттом, который тоже работал с этими “объектами”, похоже, придерживались прямо противоположного мнения! И о Шекспире говорили так, что он — “наше всё”. В том смысле “наше”, что и российское тоже… Хотя и Шекспир все больше о Юлии Цезаре да о Столетней войне писал…
Так что же представляет собой роман Дэна Брауна “Код да Винчи”?
Видимо, содержание его может быть понято лишь в рамках художественно-исторических координат, которые обозначены именем, вынесенным в заглавие книги.
Видимо, следует категорически отвергнуть причастность этого трактата к “криминальному чтиву”: в эпоху Леонардо да Винчи, как известно, детективов еще не существовало. Поэтому установление жанра (формы) книги Дэна Брауна требует дополнительных изысканий в филологической сфере обозначенной эпохи, в тогдашних учебниках “Поэтики”. Возможно, в течение ХХ века рабоче-крестьянская культура России=СССР утратила вместе с элитой и представление о некоторых сугубо элитарных формах.
Видимо, от пытливого читателя требуется и восстановление утраченных знаний в области архитектоники, ибо полнота содержания романа включает в себя и смысловую нагрузку, которую несут некоторые композиционные элементы, включая число глав.
Видимо, подлинное содержание романа можно реконструировать, избрав другой масштаб зрения. (“Но это описание Грааля, упор на сходство с сосудом — на самом деле аллегория. Призванная защитить тайну истинной природы Грааля. Иными словами, легенда использует сосуд в качестве метафоры. А за этой метафорой стоит нечто более значимое”.)
Видимо, более крупный масштаб зрения (менее заземленный и более “возвышенный”) даст возможность овладеть и более масштабным языком, оперирующим укрупненными семантическими единицами. Указание на это есть в самом романе: главный герой Роберт Лэнгдон является автором книг “Символика тайных сил” и “Искусство интеллектуалов: утраченный язык идеограмм”. Навыки считывания идеограмм, несомненно, угасли в российском гуманитарном сообществе.
Уже исходя из этого можно сказать о романе Дэна Брауна следующее. Эта книга — не о тайнах творчества Леонардо да Винчи. Эта книга — не о символике тайных мифических обществ. Эта книга — не о спасении француженки Софи Невё, дальний предок которой был Иисусом Христом, крупным церковным деятелем эпохи императора Константина. Эта книга — не о злокозненных происках личной прелатуры папы римского, Опус Деи (торопливые российские издатели и переводчик порядком запутали нашего читателя, называя Опус Деи сектой и, видимо, не успев разобраться в вопросе, эту сюжетную линию непозволительно замутнили). Эта книга — не о маниакальном профессоре Тибинге, который вместе со средой своего обитания троится в глазах читателя и якобы готов ради научной истины пожертвовать всем миром. Эта книга — не о масонских забавах покойного президента Миттерана и не о подвигах доблестной французской полиции, которая всегда выходит на след преступников, хотя и с досадным опозданием, позволяющим этим преступникам уйти.
Книга Дэна Брауна “Код да Винчи” — это аллегорическое повествование о совокупных усилиях всех героев сохранить главное богатство общего культурно-исторического пространства. Книга “Код да Винчи” — вслед за трактатами Умберто Эко, Артуро Переса-Реверте, Пауло Коэльо, Роберто Котронео и многих других — является манифестом европейской (мировой) культуры, напоминающим России о том, что и она должна вспомнить об общей духовной родине — о началах истории и христианства.
Поэтому в финале романа мы видим двух последних потомков Иисуса Христа. Это — персонифицированные аллегории церквей.
Одна — это западная церковь, подобно деятельной героине, взаимодействует с социумом, государством, искусством, наукой. Ей не чужда человеческая любовь.
Вторая — это восточная церковь, подобно брату героини, живущему в деревушке Рослин, находится вдали от мира, социума, вне государства и искусства. И, разумеется, ограничивается братской любовью.
Еще и еще раз повторяет эту “идеограмму” Дэн Браун — даже прямо говорит о том, что есть две линии наследования Христа, две фамилии называет, разумеется, утаиваемые в обыденной жизни…
Настойчивость, с которой в интеллектуальное пространство (и российское в первую очередь) вбрасывается одна и та же сумма смыслов, начиная с Умберто Эко и заканчивая Дэном Брауном, свидетельствует о том, что все более актуализируется: вслед за политическим и экономическим глобальным единением — единение духовное. Эта актуальность выражена с помощью “крупной” идеограммы, манифестируемой профессором Тибингом… Эпоха Рыб сменяется эпохой Водолея…
В небесной эмблематике “рыбки” хоть и вместе, но глядят (плывут) в разные стороны… То есть, говорит нам еще раз автор романа, эпоха противостояния церквей (культур) должна уйти в прошлое.
Таким образом, можно более или менее уверенно констатировать: книга Дэна Брауна апеллирует к интеллекту восточной ортодоксальной церкви (цивилизации и творческой ее элите), призывая восстановить прерванную связь времен, выйти из изоляции, явившейся следствием “столетней войны”. А значит, речь идет об усилиях, направленных на воссоздание единой христианской элиты, на помощь заблудшим европейским “братьям”, “воскрешение” интеллектуального аристократизма…
Немало возмутительных книг о Христе было написано в прошлом веке, многие из них издавались гигантскими тиражами. Но папский престол не обращал никакого внимания на эту бульварную литературу. Почему ж устами кардинала Генума Тарцисио Бертони западная церковь решила высказаться о книге Дэна Брауна “Код да Винчи”? Видимо, эта реакция Ватикана была продиктована не только желанием успокоить вероучительским словом обеспокоенную паству, но и стремлением еще раз заявить на весь мир: западная церковь хранит и будет хранить ОБЩИЕ ЦЕННОСТИ ХРИСТИАНСТВА, не имеющие ничего общего с апокрифическими и вульгарными версиями массового сознания. То есть еще раз была выражена, изящно и глубоко, крупная ИДЕОГРАММА, смысл которой должен был с помощью СМИ протранслирован на весь мир и донесен до далекого адресата.
Но ни один российский интеллектуал не подал знака, что послание услышано.
А Русская Православная церковь откликнулась в том смысле, что книга Брауна пытается “оправдать грех” ровно в той же мере, в какой и снискать “мирскую славу”.
И если это тоже ИДЕОГРАММА, то от кого ждать ее “прочтения”?
Осталась одна надежда — на журфак МГИМО. Этой маленькой финальной идеограммой будет логично символизировать ту точку, в которой сошлись все авторы, упомянутые в этой краткой рецензии на книгу, достойную, по крайней мере, одного трактата, равновеликого средневековой библиотеке.
НАТАЛЬЯ ГРАНЦЕВА