Документальное повествование
Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2005
Михаил Николаевич Кураев родился в 1939 году. Закончил театроведческий факультет ЛГТИ им. А. Островского. С 1961-го по 1988 год работал в сценарном отделе киностудии “Ленфильм”. Автор 20 книг прозы. Произведения переведены на 12 языков. Лауреат Государственной премии Российской Федерации 1998 года. Живет в Санкт-Петербурге.
На блокадных весах не гирьки и кусочки хлеба, а жизнь и смерть.
И постановление, к примеру, Государственной инспекции по охране памятников Ленгорсовета о том, что вывозить, что укрывать, а что прятать в землю, не лист казенной бумаги. На весах — спасение или разрушение неповторимого лица Города.
И весы эти были не в руках богини с завязанными глазами, а в руках людей, все видевших и обязанных сознавать последствия любого своего решения.
Восемь тонн бензиновой смеси, то есть бензина, разбавленного соляровым маслом и еще какой-то пошедшей в дело дрянью, для автобусов, доставлявших 23 января 1942 года эвакуируемых к Финляндскому вокзалу, это жизнь нескольких сот ленинградцев, спасенных в этот день. И это смерть тех, для кого следующего дня уже не было.
Кому отдать сотню винтовок и пулемет “максим-ленинградский”, сделанные на Сестрорецком заводе сверх плана? Кому прибавить “лишние” пятьдесят граммов хлеба — рабочим? служащим? иждивенцам? детям?
И любой ответ — это чья-то жизнь и чья-то смерть…
Служащим, иждивенцам и детям с 19 ноября по 24 декабря 1941 года устанавливалась норма выдачи хлеба — 125 грамм. С 25 декабря — 200 грамм. С 24 января 1942 года — 250 грамм. Для сотен тысяч ленинградцев в этих цифрах приговор. Но без этих 125, 200, 250 грамм хлеба в день к февралю город бы попросту вымер. Для меня, старшего брата и мамы это было спасение. Бабушку и младшего брата они спасти не смогли…
На 27 января 1942 года план поставок продовольствия в город был не выполнен. Продовольствие уже было на нашем, на западном берегу Ладоги. На станции Ладожское Озеро на складе № 891 уже скопилось 1488 тонн крупы, 944 тонны мяса, 1004 тонны сахара и 14 тонн жиров… Решение Военного совета Ленинградского фронта о доставке в город 3270 тонн продовольственных грузов в сутки не выполнялось. От Ладожского озера до Финляндского вокзала в центре города 44 километра. И спасительный для многих тысяч людей груз преодолевал это расстояние за несколько дней, иногда от четырех до шести. Если 22 января было отправлено со станции Ладожское Озеро 144 вагона, то 23 января — 48, 25 января — 25, 26 января — 16. В отчаянии принимается решение перевезти 2 тысячи тонн продовольствия автотранспортом.
На одной чаше весов недоставленные тысячи тонн продовольствия, на другой чаше — тысячи погибших ленинградцев.
Вот такие весы…
А еще на этих весах, кроме отчетов и документов, живые свидетельства тех, кто в постановлениях и справках именовался обобщенно, их счет шел на тысячи, на сотни тысяч, но у каждого из этих тысяч был свой голос, и многие сотни голосов до нас донеслись.
ДНЕВНИК ГОРШКОВА Н. П. 1941 год
“22 января.
…Несколько дней назад распространился упорный слух, что с 21.01 после перерегистрации продовольст. карточек будет увеличена норма выдачи хлеба рабочим по 500 гр. и прочим до 350 гр. Вот прошло 21 и 22 января, а прибавки нормы нет. Население с грустью разочаровано — ведь так хочется кушать, так много умирают от голода”.
“24 января.
…Целый день погода ясная, безоблачная. Красноватое солнце как в тумане. Сегодня для ленинградцев, несмотря на анафемский холод, очень приятный день. Во-первых, радостные вести с фронта, что наши войска гонят немцев в Калининской области и уже заняты ряд городов по направлению к Пскову.
Взяты большие трофеи. На нашем Ленинградском фронте дела, видимо, так же неплохи, т. к. обстрела города не было и пальбы с фронта не слышно.
Во-вторых, и продовольственное положение в городе улучшается. С сегодняшнего дня увеличена норма выдачи хлеба, и качество значительно улучшилось. Хлеб хороший.
Рабочим вместо 350 гр. отпуск по 400 гр.
Служащим 200 гр. по 300 гр.
Иждивенцам 200 гр. по 250 гр.
Детям 200 гр. по 250 гр.
Кроме того, всюду выдают крупу, мясо, масло, сахар, правда…”
Дальше в дневнике пробел, да мы и сами знаем, что должно было следовать за словом “правда”, изголодавшихся, изможденных людей не могли спасти мизерные, в сущности, прибавки.
Пик смертности в блокадном Ленинграде наступит в феврале—марте.
Легко догадаться, что перед нами дневник ленинградского интеллигента. Николай Павлович Горшков, старший бухгалтер Института легкой промышленности. Родился в 1892 году в деревне Выползово Углического уезда Ярославской губернии, жил и работал в Питере. В дневнике о себе, о тяготах своей жизни практически ничего. Так ведут записи летописцы в ощущении своей высокой миссии. Вот и о еде “во-вторых”! А “во-первых” о настроении в городе, “сегодня для ленинградцев… очень приятный день”. Сколько сдержанности и достоинства. Потом о делах на фронте. Сначала о другом, о Калининском, потом уже о “нашем”, Ленинградском. И только потом о прибавке хлеба, и не ему, а всем. И на вкус тоже хлеб стал значительно лучше, надо отдать должное полученному в этот день кусочку в 300 граммов весом.
Не в этой ли короткой записи ответ на вопрос: почему ленинградцы выстояли, как же сумели? Преклоняюсь перед изнуренным голодом человеком, не считающим для себя возможным писать о том, как скуден и тощ трехсотграммовый кусок блокадного хлеба, как огромна холодная пустота пространства, от одного куска до следующего… Николай Павлович Горшков пишет так, словно ему просто интересно было лишь попробовать этот потяжелевший на пятьдесят граммов кусочек, чтобы запись об улучшившемся качестве хлеба была достоверна.
Живой человек не монумент, не памятник. Ему ведомы и минуты отчаяния, и черные дни тоски. И ощущение предела своих сил, и чувство безнадежности… И отчаяние было безмерным, и тоска невыносимой, все это останется в памяти человеческой, останется на блокадных весах, но на другой чаше были минуты самоотвержения, три года нечеловеческого труда, часы побежденного страха и затухавшая в одном, но не угасавшая в других и потому вновь возрождавшаяся в ослабевших убежденность: Город отдать нельзя. Потому и выстояли, что сумма мужества не одного, не героев, не избранных, а мужество, жившее во всех, перевесило и слабость, и боль, и отчаяние, не миновавшие никого.
Сегодня у нас есть больше возможности, чем когда-либо, увидеть сражающийся город в реалиях его повседневной военной жизни, где было переплетено все и люди были так непохожи друг на друга.
ДНЕВНИК КРАСНОАРМЕЙЦА С. И. КУЗНЕЦОВА. 1942 год
“28 декабря. …Эти дни живу какой-то принужденной жизнью. Так хочется уйти из этого мира. Я болен неврастенией, но лечиться не разрешают, и посетить доктора не могу, хотя и говорят, что у нас свобода и есть права и забота о человеке. Но это не для низших слоев народа, так что нижние слои людей всегда являются рабами высших своих начальников, и добиться прав и человеческого отношения к себе, так и к товарищу, пожалуй, невозможно, потому что без бедного не может быть богатый. А ведь это очень лестно, когда человек живет за счет труда других, да еще ими и распоряжается. Впрочем, в 1942 году пережил много трудностей, был в больнице, лишился отца. Сам лишился слуха и здоровья, а в последней половине жизнь моя наладилась, и пока живу хорошо. А что будет дальше — бог знает, а человеку не велено знать будущее”.
Подчеркнуты слова в дневнике Степана Ивановича Кузнецова следователем контрразведки МГБ в ноябре 1948 года, сразу же после демобилизации красноармейца и последовавшего вскоре за тем ареста.
Многие школы в преддверии 300-летия Санкт-Петербурга включили в свои программы “городоведение”, назвав этим “диким” словом доброе и полезное дело, изучение или, по крайней мере, сколько-нибудь подробное знакомство со своим городом, его судьбой. Будь моя воля, непременно включил бы в эти программы изучение блокадного дневника Николая Павловича Горшкова для постижения “феномена ленинградца”, во всей особенности этой ветви, увы, усыхающей на древе русской интеллигенции.
Он записывал ежедневно, не пропустив ни одного дня, картину блокады, открывавшуюся перед его глазами. Записывал с точностью педантичной, хочется сказать, бухгалтерской. Он записывал все обстрелы и бомбежки, обрушившиеся на город. Когда бомбежки и обстрелы длились весь день или всю ночь, делал записи в столбик, на манер расписания, обозначая начало и конец разрушения города и убийства горожан по часам и минутам. Со сдержанностью и благородством подлинного интеллигента он мог повествовать о самых страшных вещах, когда люди теряли человеческий облик, когда отчаяние и безысходность толкали их переступить последнюю черту… Не стану приводить эти трагические свидетельства, но то, что они, предъявленные честно и достойно, есть, это бесценно. Он положил себе обязанностью оставить запись о каждом дне блокады, начиная с 4 сентября, первого разрыва немецкого снаряда в городе.
Анна Андреевна Ахматова отозвалась на эти разрывы памятными стихами — “Первый дальнобойный в Ленинграде”: “И в пестрой суете людской все изменилось вдруг. Но это был не городской, да и не сельский звук…”
Николай Павлович Горшков повелел себе стать бессменным хроникером каждого прожитого дня.
В 1943 году ему показалось, что дневник закончен, перо можно отложить… Он мечтал об этом дне вместе со всеми.
ДНЕВНИК Н. П. ГОРШКОВА. 1943 год
“19 января. Весь город переживает радость победы. Утром на всех зданиях города вывешены красные флаги. На остановках трамвая группы граждан с радостью обсуждают прорыв блокады родного города. У многих на глазах слезы. Знакомые встречаются и целуются. В вагонах трамвая, несмотря на тесноту, у всех добродушное настроение, не слышно обычных перебранок.
Утром мороз — 13. Облачно.
Все время тихо. Пальбы не слышно.
Блокада прорвана, на этом следует закончить записи, начатые 500 дней тому назад после первого вражеского выстрела в начале блокады”.
Но уже следующей ночью над городом будет опять греметь канонада, и так еще 400 дней.
Это блокада глазами одного человека. Много ли может увидеть человек скромной должности, не вынужденный передвигаться из конца в конец города? Много, очень много, если каждый выстрел по городу, каждый взрыв бомбы ранил его душу. И хотя секретность в военное время — дело необходимое и естественное, в городе, как на фронте, жили и слухами, о главном знали почти достоверно, и о готовящемся наступлении, и о готовящейся прибавке хлеба.
ДНЕВНИК Н. П. ГОРШКОВА. 1942 ГОД
“26 января. Мороз — 25. Погода ясная, солнце. Дует холодный восточный ветер. Около 13 ч. враг обстреливал город из дальнобойных орудий — около 10 выстрелов. Наших орудий не слышно.
…Сегодня многие булочные совсем закрыты, т. к. хлеб не подвезен, а на заводах не выпекается из-за отсутствия воды. С ночи стоят колоссальные очереди за хлебом у тех булочных, где есть хлеб или ожидается поступление. Покойников везут беспрерывно весь день.
Ледяной город.
…По посторонним сведениям, продовольственные грузы в большом количестве в данное время подвезены автотранспортом со ст. Званка Сев. ж. д., с. Ладоги и из других мест с восточной стороны к станциям ж. д., прилегающим к Ленинграду, откуда подлежат перевозке в город по ж. дороге. Но товарные местные поезда ходят очень плохо из-за недостатка топлива и воды для паровозов. Поездные бригады из-за недостатка питания работают вяло, хотя и получают усиленный паек. Дисциплина несколько ослабла. Поезд, который должен был пройти расстояние за два часа, как рассказывали, шел 19 часов. Главная причина таких явлений — морозы, в особенности такие, как нынче, при которых даже в нормальное время поезда опаздывают.
Местное топливо — дрова и торф — не дают достаточно пара в котлах паровозов.
Голодный Ленинград ждет продовольствия, которое необходимо доставить, невзирая на все препятствия, т. к. люди гибнут, умирая голодной смертью от истощения…”
Каждый большой город многоголос. На воображаемых весах можно и голоса взвесить.
Вот дневник красноармейца Степана Ивановича Кузнецова, уроженца деревни Крапивня Осташковского района Калининской области. Призванный в Красную Армию, он прибыл в Ленинград 14 июля 1941 года и проходил службу в различных подразделениях до демобилизации 5 ноября 1945 года.
И его дневник, так же как и дневник Н. П. Горшкова, станет “вещественным доказательством” при обвинении авторов в антисоветской агитации, клевете на советский строй, его армию и правительство. Через шесть лет после осуждения на десять лет Степан Иванович Кузнецов будет освобожден и реабилитирован. Николай Петрович Горшков умрет в лагере и будет реабилитирован так же “ввиду отсутствия состава преступления”, но посмертно.
Записи красноармейца Степана Ивановича Кузнецова лаконичны, отрывочны и ведутся не каждый день. Весь декабрь 1941 года умещается на одной странице.
ДНЕВНИК КРАСНОАРМЕЙЦА С. И. КУЗНЕЦОВА
“Декабрь. 1941 год
1-го получил письмо от жены, но оно не обрадовало, писано 1 октября, и ко всему этому голод окончательно подрывает силы.
5-го была перегруппировка, формировали автоколонну, и я теперь работаю день и ночь, товарища взяли, помогать некому.
6-го остался без завтрака — съели командиры. Голод, и каждый рвет как собака.
13 работал до упада, от голода пухнут ноги, не одолеть ходить.
23 обворовали меня свои товарищи, взяли бритву, мыло, соль и даже деревянную ложку.
Получил письмо от мамы и от брата Вани, сообщает, что 15-го пошел в бой.
Все эти дни, с 9-го по 23, работал круглые сутки, не было никакой возможности жить. Хотел пойти на самопокушение”.
Зато Новый год удалось встретить неплохо.
“Январь. 1942 год
1-го Новый год встретил в кочегарке, работал всю ночь, но спокойно. Обед получил хороший, но тоже обворовал свой товарищ: выпил пиво мое и съел 2 свеклины и унес коробку папирос… Видал во сне, что я будто с Павлом, братом, был у какой-то реки и потом пошел по большой прямой дороге, огороженной с двух сторон изгородями, и Павел прошел и потерялся.
Но 1-ое прошло в волнении, но сытно. Достал хлеба 300 грамм, 40 гр. масла”.
А еще был Город, была государственная воля, было самоотвержение не только бойцов фронта и местной самообороны. На каких весах измерить то, что было сделано для спасения города, его жителей и промышленности суховатым, сдержанным, немногословным питерским интеллигентом Алексеем Николаевичем Косыгиным. Родившийся в Санкт-Петербурге, он в тридцать четыре года стал председателем Ленгорисполкома, в тридцать пять — наркомом текстильной промышленности, в тридцать шесть — заместителем председателя Совнаркома и пробыл на этом посту с 1940-го по 1953 год.
Как поэма, как гимн жизни читается постановление Военного совета Ленинградского фронта, а именно ему принадлежала вся полнота власти в городе в эту пору, о нормах продовольственного снабжения на февраль 1942 года для детских учреждений, отнесенных к трем категориям: дома малютки и интернатные группы детских яслей, дошкольные детские дома и детские сады и школьные детские дома. Вот нормы для школьников: мясо — 1,5 кг, жиры — 1 кг, яйцо — 15 шт., сахар — 1,5 кг, крупа и макароны — 2,2 кг, хлеб печеный — 9 кг, а еще понемножку сухофруктов, чая, кофе, картофельной муки. Это постановление связано с очередным приездом в блокадный Ленинград А. Н. Косыгина, но подготовка и принятие подобного рода решений как бы входило в круг обязанностей уполномоченного Государственного комитета обороны по Ленинграду. Но Город выстоял, как мне кажется, только благодаря тому, что были люди, сами делавшие больше, чем требовали обязанности, и умевшие заставить исполнять свои обязанности тех, кто от этого уклонялся.
ПИСЬМО А. Н. КОСЫГИНА А. А. ЖДАНОВУ
О СОСТОЯНИИ РЕМЕСЛЕННОГО УЧИЛИЩА № 33
17 февраля 1942 года
Секретно
16 февраля мною лично было проверено состояние 33-го ремесленного училища.
Выявлено:
1) Все ученики ремесленного училища спят по 2–3 чел. на одной койке. Кровати без простыней и наволочек. Все ученики завшивлены, и в матрацах много вшей. В помещении грязь. Больные не отделяются от здоровых.
2) Все ученики жалуются на исключительно плохое питание. При проверке мною столовой выяснилось, что супа приготовляется в полтора раза больше, чем надо на то же количество продуктов. Это значит, что вместо супа выдается жидкая бурда.
3) Котлеты весят вместо 50 г — 35 грамм; что сахар отпускаемый не полностью попадает ученикам, а частично уворовывается.
4) Что установленные по норме жиры уже в течение 4 дней в столовую не отпускаются.
5) Контроль со стороны администрации училища над столовой отсутствует, и это создает полную возможность для неограниченного воровства продуктов из столовой.
Считаю, что в силу отсутствия должного контроля за питанием учеников ремесленных училищ создана благоприятная почва для хищения большого количества продуктов, и в результате ученики находятся на голодном пайке и не только не поправляются, а, наоборот, их состояние ухудшается.
1. В связи с этим прошу принять решение, установив обязательный контроль за питанием ремесленников со стороны администрации школ, при котором закладка продуктов в котел должна происходить с обязательным присутствием администрации училища и представителей учащихся.
2. Запретить администрации училищ содержать учеников по 2–3 чел. на одной койке и принять меры к немедленной ликвидации вшивости в ремесленных училищах путем устройства самых примитивных вошебоек.
В части работников столовой, обслуживающей ремесленное училище № 33, мною предложено городскому прокурору их арестовать и отдать под суд.
А. Косыгин
Р е з о л ю ц и я: “Тов. Двойникову. О принятых вами мерах доложить. Чересчур много у вас безобразий.
Жданов”.
Почему второе лицо в правительстве, заместитель председателя Совнаркома, знает, что делается на кухне и продскладе ремесленного училища в Ленинграде, а первое лицо в городе считает, что это не у него, а у тов. Двойникова “чересчур много безобразий”.
Здесь и без “весов” видно, на сколько тянет письмо выпускника Ленинградского текстильного института и как барственно невесома резолюция самородного партийного деятеля из Мариуполя.
Но Ленинград не был бы Ленинградом, если бы забыл о своих детях, в бессилии опустил руки перед неизбежной в условиях войны и осады беспризорностью.
Уже в декабре 1941 года Ленгорсовет принимает решение о расширении контингента в детских домах и открытии новых детских домов.
В страшном, самом голодном, жгущем морозами и пожарами январе 1942 года прием в детские дома был увеличен на 2725 детей и были открыты 23 новых детских дома с общим контингентом до 5550 детей. В марте общее число детей в детских домах достигает 14 300 человек. Прием в детские дома идет безотказно и круглосуточно. На 10 марта число детских домов в городе возросло до 98. В каждом районе города с февраля 1942 года начинают действовать приемники-распределители, до конца года через них пройдет 26 250 детей. До конца года из города будут эвакуировано 38 080 детей, находившихся в детских домах. Важнейшим средством борьбы с беспризорностью стало определение детей в ремесленные училища и школы фабрично-заводского ученичества.
Детская беспризорность в блокадном городе к июлю 1943 года была ликвидирована!
Нет, это не победная реляция. Голод, война, ошибки, подчас преступные, давали богатую жатву смерти. Да и призрак порядков, обнаруженных А. Н. Косыгиным лишь в одной столовой лишь одного ремесленного училища, не дает оснований для обольщения. И все-таки ликвидировать беспризорность, как ни трудна была эта задача, оказалось все-таки легче, чем обеспечить подростков из ремесленных училищ средствами жизнеобеспечения во время зимней эвакуации, бороться с теми, чья вороватость и душевная черствость сводила на нет усилия людей самоотверженных и щедрых сердцем.
Но у детей, у подростков, казалось, потерявших в жизни все, остался Город, их Город. И вот уже летом 1943 года началось обратное движение. Дети-подростки, детдомовцы и ремесленники, стали на свой страх и риск возвращаться, “тыриться”, как мы тогда говорили, в Ленинград из-за Ладожского озера. Их направляли в карантин, потом ребята старше четырнадцати шли на производство или в училища, дети младшего возраста возвращались в детские дома. В Ленинграде с беспризорностью было покончено, она вернется через пятьдесят мирных лет на чердаки и в подвалы десятками тысяч бездомных обитателей, но уже в Санкт-Петербург.
В 1939 году в Ленинграде было 3,2 миллиона жителей, стало быть, к 1941 году никак не больше трех с половиной миллионов, даже несколько меньше. 400 тысяч человек было мобилизовано в Красную Армию с началом войны. 200 тысяч было собрано в 15 дивизий народного ополчения. Около 1 миллиона только горожан было эвакуировано. В июле 1942 года по докладу председателя Комитета обороны города А. А. Жданова в городе оставалось 1 миллион 100 тысяч жителей. Прибегая к очень ненадежной в данном случае арифметике, пытаюсь с опорой на достоверные сведения приблизиться к реальной картине потерь в трагическую зиму 1941–1942 года. Минимальная цифра с учетом боевых потерь народного ополчения — 650–700 тысяч человек, реальная же, надо думать, приближается к миллиону, о чем говорят кладбища блокадников не только в городе, но и безучетные братские могилы на маршрутах эвакуационного потока.
Потомки чтят память горожан, испивших чашу страданий и не увидевших победных огней над истерзанным и непокоренным городом.
Неизбывна и благодарность солдатам всех родов оружия, сдержавших врага на подступах к городу, на его окраинах.
Легко затеряться одной человеческой жизни во время битвы за Ленинград, самой долгой битвы Второй мировой войны, разыгравшейся на пространстве в пятьдесят тысяч квадратных километров, да еще и длившейся три года с участием миллионов воинов и гражданских лиц.
И нам уже никогда не узнать, сколько же их затерялось, отдельных человеческих жизней, сколько останутся безымянными воинов и горожан, тех, кто разделил трагическую и героическую судьбу осажденного Ленинграда. Для нас будут драгоценны свидетельства каждого участника обороны, каждого труженика и мученика блокады, каждый документ, каждая подлинная страница великой летописи.…
Трудно складывается эта летопись…
Казалось бы, мозаика частных судеб, запечатленных со всей возможной полнотой, могла бы составить исчерпывающую историческую хронику.
Нет, здесь арифметика, где целое равно сумме ее частей, не действует.
И это не единственный случай.
Возьмем, к примеру, такую основополагающую категорию, как дух нации. Можно сколько угодно спорить, что это за дух такой. Назовем для прояснения предмета имена людей, воплощающих с наибольшей полнотой дух нации, и будем вынуждены признать, что само понятие всегда будет оказываться шире, чем любой из его выразителей. Наверное, то же самое происходит и с таким огромным и трагическим событием, каким стала ленинградская блокада. Без частных судеб людей, обрученных блокадой, ее истории нет, и при всем при этом история блокады не сумма частных историй.
Была пора, когда радость долгожданной победы, выстраданной тяжким трудом и великими жертвами обретенной, ставшей общим достоянием, “одной на всех”, увела в тень частные, отдельные судьбы. Страдания, потери, боль были еще так близки, и казалось, что это лишь наши личные потери, наша личная боль и только победа — общее достояние.
А еще в памяти осталось присловье военных лет, произносившееся то лихо, то сокрушенно, то с циничным смешком: “Война спишет!”
“Списанию” подлежало все, что не служило к славе вождей, полководцев, градоначальников и начальства поменьше, так же требовавших свою долю славы. Все, что не служило этой славе, объявлялось попыткой бросить тень, принизить и т. д. подвиг героического советского народа.
Наша история тех ликующих победных послевоенных лет вольно или невольно оказалась непростительно подслеповатой, и подслеповатостью этой воспользовались те, кому в пору было бы держать ответ на вопрос, который не заглушить ни праздничными салютами, ни замаскировать лаврами победителей: почему война взяла такую страшную, огромную дань? Ответить на этот вопрос должна была власть, а не героический советский народ. Чтобы не отвечать на этот вопрос, чтобы собственную близорукость, трусость, жестокость, неумелость “списать на победу”, власть выстроила многорядную оборону, были сооружены рубежи секретности, “политической целесообразности”, идеологические надолбы и цензурные контрольно-пропускные пункты. В результате война, окутанная победными отчетами, как бы утратила человеческие измерения, предпочтительно рассматриваясь как историческое “столкновение двух систем”, величайшее событие ХХ века и т. д. Не слышны стали боль человеческая и тоска от мучительных мыслей обо всем на свете, от которых не спрячешься ни в окопе, ни в блиндаже.
Вот размышления Семена Федоровича Путякова, тридцатишестилетнего бойца батальона, обслуживавшего аэродромы в ближних ленинградских пригородах, между дачными поселками Левашово и Парголово, и даже в самом городе, в парке Сосновка, неподалеку от Политехнического института. Родился Семен Федорович в деревне Слапище Пустынкинской волости Тверской губернии, 17 июля 1941 года был призван защищать Ленинград.
ДНЕВНИК КРАСНОАРМЕЙЦА С. Ф. ПУТЯКОВА. 1941 год
“Часы показывают 5 часов утра, 19 августа, вторник. Я проснулся в 4 часа и не мог уснуть. Во сне видел свою жену, но детей не видел. Это второй раз за время пребывания в РККА. Первый раз видел 27 июля. С детьми. В тот раз я пришел к ним домой и целовал их всех. Проснувшись, я не хотел верить, что это был сон. Вчера вечером и сегодня утром слышны выстрелы из тяжелых орудий по направлению к Выборгу. Сквозь сон был слышен звук моторов авиации и автомашин. Сегодняшняя ночь была неспокойной. Товарищи мои, однако, спят спокойно. Сегодня во второй или третий раз слышал бормотание тетерева. В такое время года я не помню, чтобы я слушал его песню. Его, видно, мало беспокоят военные действия. По всей вероятности, он доволен, что люди убивают друг друга и не трогают его, поэтому, вероятно, он и поет. Прожужжало какое-то насекомое, звук которого похож на звук рабочей пчелки, пролетело два комара со своим противным визгом, одного я придавил…”
“20 августа.
…Писем давно не получал, поэтому очень скучно. По сводкам видно, что нашими войсками оставлены Николаев и Кривой Рог. Очень жаль, но в это время жальче всего живых людей.
Жизнь. Что такое жизнь отдельно взятого человека? Жизнь общества, жизнь целого государства? После отвечу на этот вопрос. А сейчас некогда. Сейчас 6 утра, 21 августа. Вчера в обед получил письмо от своего племянника. Очень рад был я этому письму. Он мне сообщил кое-что о себе и о моей комнате. Но о самом главном — о жене с детьми — ничего не знает. Спрашивал моего совета: идти или нет партизанить за свою родину? Партизанить с той целью, чтобы найти своих родных. Родных не найти у себя на родине. Если их захватили фашисты, так то же самое — отправили куда-либо. Я не посоветовал ему идти. Зачем напрасно терять жизнь.
В сводках с фронта на 18 августа: оставлен нашими войсками г. Кингисепп. Плохо, но, по-моему, это временно, для заманки. Еще за 20-е никаких новостей и выдающихся событий не было”.
“21 августа началось как обыкновенно.
Достроили землянку. Я набрал грибов и собираюсь жарить после бани. Сегодня будем мыться в бане, второй раз в этом месяце.
Время есть отвечать на вопрос о жизни. Я начну с самого себя. Если описывать свою жизнь с самого начала, это получится очень большой рассказ. Время нет на это. Да и зачем писать автобиографию; я хочу решить вопрос о цели и смысле жизни. Есть такое правильное определение: └Жизнь — борьба”, точнее, жизнь и └есть борьба за существование и продолжение своего рода”. С этим я согласен. Но это верно в отношении ко всему живому на земном шаре. К растительному миру, к животному, в том числе — и к человеку. Но неужели моя жизнь равна этой травинке, которых я много нарвал себе на подстилку? Неужели разница только в том, что мой организм гораздо сложнее растений и животных, а смысл и цель одинаковы?
Не хочется этому верить, однако это так. Думай и мысли сколько угодно, но ничего иного не придумаешь. Иной цели и смысла нет.
Обидно только за то, что все низшие организмы поедаются и уничтожаются высшими, редко себе подобными; а человек уничтожает человека.
Обидно за то, что чем культурнее становится общество, государство, тем сильнее становится насилие над личностью. Человек должен делать то, чего он совершенно не хочет. Его заставляют такие же, как он, люди”.
Слова в последнем так же подчеркнуты следователем, приобщившим четыре небольших исписанных блокнота как вещественное доказательство того, что арестованный 24 января 1942 года красноармеец Путяков, “будучи враждебно настроенным элементом к правительству и ВКП (б)… выражал недовольство политикой Советского правительства и в области снабжения питанием Красной Армии…” Военным трибуналом 6 РАБ 4 марта 1942 года С. Ф. Путяков был приговорен к ВМН — расстрелу. 11 марта 1942 года приговор был приведен в исполнение.
Вставал Семен Федорович по-крестьянски рано и делал записи в блокнотике.
ДНЕВНИК КРАСНОАРМЕЙЦА С. Ф. ПУТЯКОВА. 1941 ГОД
“23 августа. 8 часов утра
…Впервые за месяц службы стреляли. Ст. лейтенант бросил гранату в озеро. Погода облачная, дует легкий западный ветерок. Сидим у озера, и невольно вспоминаются привалы на охоте. Хорошо бы теперь побродить с └Тулкой” по родным местам, но, увы, там бродят фашисты. Там, вероятно, погибли жена с детьми или, может, мучаются в живых.
Война — таков ее закон.
Прошедшая жизнь моя не была очень красивой, я много испытал в молодости. Много перенес в отношении меня несправедливостей. Но все-таки это была жизнь. Теперь я превращен сам не знаю во что. Одно только меня утешает, что я являюсь маленькой молекулой великого организма РККА, Армии, которая будет играть победу. Смерть моя будет воспета будущим поколением.
Пусть будет, что будет”.
Не со следователем бы говорить Семену Федоровичу о жизни и войне, а с Толстым Львом Николаевичем, они бы поняли друг друга… Вот и Алексей Толстой ближе и нужней красноармейцу Путякову, чем Сталин и Молотов.
“13 ноября. 3 часа 23 мин.
Прочел сейчас статью в газете └На страже Родины” — Толстого Алексея, └Родина” и счел своим долгом сделать запись. Статья очень хорошая. Художественная, умная — очень нужная нашему народу, в том числе и мне. Она окрылила меня. Она возбудила во мне дух нашего народа — мой собственный дух. Дух русского богатыря. Ничего, мы сдюжим, — заканчивается она словами наших предков, и я уверен, что действительно мы сдюжим.
Эта статья во много раз превосходит речь Сталина, Молотова. Алексей Толстой — достойный потомок Великого Льва Толстого. К стыду моему, я не очень знаю его биографию. Постараюсь узнать…”
Но убьют красноармейца Путякова С. Ф. не за рассуждения о жизни и смерти. С крестьянским простодушием он заносил в блокнотик то, что должно бы послужить обвинениям другим.
“26 августа, 9 ч. 30 мин. утра
…Вчера получил письмо от Ани. Был очень рад этому письму. Сразу же дал ответ. Из письма видно, что два прежних письма цензура не пропустила.
Очень обидно, что мне не хотят вручать письма, боясь, что мое моральное состояние будет понижено. Глупцы. Я гораздо лучше был бы настроен, если бы получил.
…Сегодня ночь была очень горячая. Грохот орудий был слышен кругом. Мы спали спокойно в землянке. Очень плохо, что мы не вооружены. Сводки за 24 августа говорят о жестоких боях.
…Ходили на работу, погрузили бороны, а потом их разгрузили, тем и окончилась наша работа. Никакого порядка в отгрузке не видно. Только некоторые чины тщательно упаковали своих └жен” и отправили. Некоторые же, весьма ценные, грузы так до сих пор и ждут отгрузки. Все это ерунда. Не могу я как-то относиться безразлично ко всему этому. Однако сделать ничего не могу. Я рядовой. Поговаривают, что враг недалеко. Взрывы слышны недалекие, но среди нас ничего особенного не чувствуется… На вооружении у нас одни вещевые мешки. Жаль будет, если нас настигнут невооруженными”.
“5 сентября. Утро, 5 ч. 45 мин.
Усиленно поет тетерев. Погода пасмурная, но дождя нет.
Стою у тракторов. Они стоят теперь в кустах на лугу. Хороший луг, только не расчищен от кустов. Тетерев все поет. Беззаботная птица. Превратиться бы в тетерева, но не найти такого колдуна, которые превращали бы людей в птиц и зверей. Тетеревом легко бы дожил до конца этой войны, а бойцом — не знаю. Однако я пока верю, что останусь живым. Правда, сейчас наступает тяжелый момент всем окруженным в Ленинграде. Но меня такое состояние почему-то очень радует. Я полагаю, что скоро настанет момент торжества и горько поплатится враг за свои затеи”.
Следователь подчеркнул лишь то, что пойдет на чашу весов “полевого правосудия”. Святая вера бойца в то, “что скоро настанет момент торжества”, вроде бы меняет “дело”, но лучше об этом трибуналу не сообщать. А вот о слухах, распространяемых среди солдат, доложить надо.
“28 сентября. 9 ч. утра
… Среди бойцов ходят усиленные разговоры, что Тимошенко — изменник Родины. Такие же разговоры ходят и среди гражданского населения. Я охотно верю этим слухам. Иначе не могло бы быть такого положения в армии и на фронтах, как сейчас. Сильна, значит, пятая колонна Гитлера. Силен шпионаж фашизма…
Однако, несмотря на это, я уверен, что им не бывать победителями. Среди русской армии всегда было много шпионажа, измен и прочего, однако она редко была бита окончательно. Конечная победа была за нашей армией. Я уверен, что и на этот раз наша армия победит. Если устарели старые верные сыны нашей Родины, так эта война родит новых…”
Молиться бы на таких солдат, корми да оружие дай, сами вам победу на штыке принесут, памятники им ставить, а не ставить к стенке за то, что чистая душа нараспашку.
“24 сентября. 11 час. 50 мин.
…Вчера стояла хорошая погода. В такую погоду я согласился бы умереть на охоте. Такой удивительный осенний день, с ружьем в лесу, дает больше наслаждения, чем любая женщина.
К женщинам я что-то совсем остыл. Я не пользовался их ласками больше четырех месяцев, и как-то не тянет. У меня две страсти: охота и женщины. Эти страсти погашены глупой войной. Ходят слухи, что нас выручают из окружения. Будем ждать. В отношении сегодняшнего дня пока записывать нечего. Буду ждать завтрашний день, он должен быть радостным”.
“6 ноября. 16 ч. 30 мин.
Я уже на новом месте. Дежурю на новом месте близ ст. Кузьмолово, а название деревни не уточнил…
22 ч. 35 мин. Сижу на дежурстве, а другие отдыхают. Слушал в 7 ч. 30 мин. Сталина по радио. Он выступал на торжественном заседании. Ничего нового я во всей этой речи не узнал, да и вообще, это был весьма простой разбор состоявшихся событий.
Больше всего меня поразило то, вернее, не поразило, а окончательно убедило в предательстве Тимошенко.
Тимошенко не был включен в список почетного президиума. Значит, верны были слухи два месяца тому назад, которым я охотно верил.
Страдалец наш народ. Страдает из-за своей доверчивости, излишней уверенности в некоторых проходимцев. Что было бы, если бы наш народ не предали бы? Зачем, спрашивается, терпеть этих └вшей” и └блох” на своем теле? Это, пожалуй, не вши и блохи, пожалуй, это └бациллы”. Когда научатся наши люди уничтожать эти болячки в своем зародыше?
Разве мало эти гадюки причинили несчастья нашему народу? Шляпа, а не руководители! Такие вещи может переносить только наш народ. Он перенесет и выйдет победителем, к стыду и позору всех этих извергов.
…Буду надеяться на лучшее будущее”.
“29 ноября. 3 часа 23 мин. (на дежурстве).
…Сегодня слушал передачу для нас. Передавали текст речи Сталина на параде 7 ноября. Речи, к чему они. Нужны срочные действия. Решительные и умелые действия сейчас могут решить судьбу нашего народа. Речь, вяло призывающая к действию, мало дает. Нет, народ наш давно действует, и действует так, как следует, но не так действуют руководители…
…Вообще, я со своей стороны могу сказать и сказал бы Сталину его словами, он как-то говорил: └Нет плохих предприятий и организаций — есть плохие руководители”. Точно так же нет плохих государств и народов, есть плохие руководители. Наш народ — это гордость против всех народов.
Германия почему-то сумела в одинаковые с нами сроки соорудить военную машину. Конечно, не бывать ей победительницей, но при умной политике она не могла бы сделать того, что сделала”.
Вот как готов разговаривать с “полководцем четырех победоносных войн” русский солдат, не выдуманный любезными сценаристами “Саша-с-Уралмаша”, а пока еще живой Солдат, не переоценивавший врага внешнего, не робевший перед ним, но явно недооценивший врага внутреннего, имевшего в этой войне свой интерес.
“14 января. 7 ч. 30 мин. Караул
Вот и Старый Новый год. Погода морозная. Старики говорили, как святки хороши, то весь год будет хорошим. Хорошо, если так. Удивительно тихо. Звезды так и светят.
…Я должен жить. Я должен жить и бороться. Моя жизнь нужна Родине. …Неужели после войны не поймут все остальные, что мы непобедимы. Надо признаться, что наша внутренняя обстановка еще сыграла некоторую роль на пользу врагу, а если бы не это и не измены, не видать бы им ничего на нашей святой Родине.
Пусть знают наши потомки и потомки врагов, что Русь свята и нерушима.
Будет много толков, что под руководством гениев, и проч., и проч. Я лично не сторонник этого. В этой войне не видно еще было ни одного гения. Все и вся должно принадлежать народу. Народ наш силен, умен и упорен. Нас дешево не возьмешь…”
И что трудяга следователь подчеркивал и подчеркивал, даже про Старый Новый год подчеркнул, тоже крамола? Да только последних двух подчеркнутых фраз довольно для применения 58-10, ч. 2 УК РСФСР. Хотел следователь и себя, может быть, и своих начальников утешить, дескать, убивают русского мужика по делу.
Рассуждения Семена Федоровича Путякова и сегодня не пришлись бы по душе “руководителям”. Одно благо, что его просто никто бы слушать не стал, как не слышит никто и нынешних Путяковых, потому и умирают они уже своей смертью, правда, ускоренной бедностью и бесправием.
Я перелистываю страницы блокадных дневников, долгими и непростыми путями шедших к нам, ставшими доступными для чтения.
Тяжкий груз этих страниц делает трагическую чашу весов все тяжелее и тяжелее.
А что же на другой чаше?
Считалось, что на другой чаше весов официальная пропаганда, представляющая блокаду Ленинграда как дружный подвиг чуть ли не заранее изготовившихся к беспримерному самопожертвованию горожан. Да, официальная история блокады Ленинграда, казалось, была рассчитана на подростковое сознание, которое нельзя подвергать слишком серьезным испытаниям от встречи с невыдуманной реальностью, с невыдуманной историей. И вот в противовес, в опровержение казенной истории, прорвав цензурные дамбы, к нам хлынули подлинные, не отредактированные и не приведенные в согласие с интересами власти, официальными версиями и установками свидетельства частных лиц.
Честные летописи и дневники извлекаются из семейных архивов, из архивов НКВД, где служили свидетельством обвинения их авторов в мыслях и настроениях, по законам военного времени почитавшимися преступными…
Сегодня, когда мы наконец имеем возможность пользоваться не интерпретацией и изложением документов, а самими документами, когда к фактической хронике блокады мы имеем возможность приблизиться так, как не могли историки предыдущих времен, на обе чаши блокадных весов, на чашу по имени Подвиг и на чашу по имени Страдание, мы можем помещать только правду, свидетельствующую о реалиях беспримерной осады великого Города.
Сегодня без оглядки на стражу, выставленную у исторической правды, можно наконец услышать многоголосие блокады, и над голосами безвинных мучеников и граждан, явивших несгибаемое мужество, будет звучать голос Города, ведущего бой и готовящегося к новым боям.
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА ВОЕННОГО ОТДЕЛА
ГК ВКП(б) А. А. ЖДАНОВУ О РАБОТЕ ОТДЕЛА
С 15 ДЕКАБРЯ 1941 Г. ПО 13 марта 1942 Г.
14 марта 1942 г.
Длительная блокада Ленинграда потребовала максимального и строгого выявления всех ресурсов военнообязанных города и передачи их фронту…
…При переучете выявлено подлежащих мобилизации и отправлению в Красную Армию 8115 человек.
Снято с военного учета, как неправильно числящихся, 27 220 человек (по причинам: находятся в Красной Армии 8722 чел., эвакуировались из города 10 556 чел., умерших — 7892 чел.).
Ресурсы военнообязанных города после переучета характеризуются следующими данными:
Всего военнообязанных в городе 146 234 чел.
…Вместе с выявлением и направлением на фронт ресурсов военнообязанных, несмотря на трудности, связанные с блокадой, в городе не прекращалась подготовка резервов Красной Армии. Всеобщим обязательным военным обучением было охвачено 25615 чел. (кроме этого, 6000 чел. проходило обучение в рабочих отрядах). Из этого числа досрочно отправлены в Красную Армию — 9791 чел.
Окончило всевобуч в январе и феврале 1942 года свыше 7000 человек. Не могли продолжать обучение в связи с истощением 6363 чел., умерли 789 чел.
…С 10 марта с. г. приступлено к обучению второй очереди всевобуча. Охвачено 4098 человек. К 20 марта число обучающихся будет доведено до 7 тыс. человек.
Наряду с этим в школе младшего начсостава идет подготовка 200 чел. младших командиров всевобуча.
Учитывая, что большинство предприятий города не работает, Военным советом фронта принято решение — военное обучение проводить с отрывом от производства. Установлен распорядок дня: 4 часа боевая подготовка и 4 часа выполнение общественно полезных работ под командой командиров, по планам райисполкомов Советов депутатов трудящихся (уборка улиц, дворов, исправление паро- и водопроводных и канализационных систем и пр.). Для обучающихся и командиров организовано котловое довольствие и казарменное размещение…
Заведующий военным отделом
Ленинградского горкома ВКП(б) Павлов
Военный отдел занимался и формированием женских подразделений и подготовкой снайперов и радисток, мобилизацией “молодых возрастов” в МПВО, и, может быть, одним из важнейших направлений деятельности была помощь госпиталям. Отсутствие топлива, воды, электроэнергии и скудость питания создали в госпиталях тяжелейшие условия. К госпиталям военный отдел прикрепил 351 предприятие для оказания постоянной помощи в уборке помещений, стирке белья, снабжении водой и топливом. Реальной помощью стало изготовление тысяч печек-времянок. Горожане по собственной инициативе собрали тысячи одеял, простыней, матрацев, подушек, теплых вещей, передали в госпитали 125000 предметов различной посуды. Для работы в госпиталях были мобилизованы 2292 дружинницы общества Красного Креста.
Город из последних сил удерживал на весах жизни тех, кому был обязан своей жизнью.
Нельзя не слышать звучавших когда-то приглушенно, а теперь чуть не с митинговой надрывностью рассуждения о том, надо ли было защищать Ленинград, стоит ли город тех неизмеримых жертв, коими оплачено его спасение.
Наша семья участвовала в защите города, наша семья несла потери и в небе на подступах к Ленинграду, и в самом городе.
Дома, где блокаду вспоминали на моей памяти не только по красным датам, никогда не обсуждался вопрос, надо ли было защищать город.
И я не могу, мне никто не позволит отказать и своим близким, и тем, кто думал и чувствовал так же, как они, в праве защищать свой дом.
Мне ли, одному из сотен тысяч спасенных ленинградских детей, включаться в дискуссию, надо ли было нас спасать или вручить нашу судьбу и судьбу города в руки фашистского командования.
11 сентября 1941 года в газете “Правда” была опубликована статья “Бесполезное сопротивление”. Вот ее текст:
“Военная обстановка под Петербургом свидетельствует о полной бесполезности для красных дальнейшего сопротивления. Но бездарное и безграмотное командование не желает считаться со сложившейся обстановкой и, увеличивая никому не нужное кровопролитие, мобилизует фабричных рабочих с их женами и детьми, отправляя одних на передовые линии и баррикады, а других — на оборонные работы под огнем противника.
Горами трупов рабочих и реками крови красные властители хотят задержать наступление немцев и тем продлить часы своего кровавого господства. Толкая впереди себя, под угрозой нагана, беззащитных женщин и их мужей, озверелые чекисты заставляют их беспрерывно гибнуть во славу Интернационала, за чуждое русскому народу дело Маркса—Энгельса, Ленина—Сталина.
Но история шагает неумолимо вперед. Ни насилия, ни террор, ни горы трупов не задержат ни на секунду ее мерной и грозной поступи.
Скованный серо-стальным кольцом германских войск, советский Ленинград падет и, сбросив с себя последние оковы 24-летнего коммунистического тиранства, возродится вновь для светлой, счастливой и мирной жизни под своим славным историческим именем Санкт-Петербург”.
Эту “Правду” издавало ведомство Геббельса для распространения как на оккупированной территории, так на территориях к оккупации запланированных. Такого же размера, тем же шрифтом набранный заголовок, полное сходство с газетой, издававшейся в Москве, вот только девиз вместо слов Маркса — на том же месте слова пожелавшего остаться неизвестным сотрудника Геббельса: “Труженики всех стран, соединяйтесь для борьбы с большевизмом!”. В своем “Дневнике” идеолог и пропагандист фашизма был более откровенен в выражении своей заботы о “светлой, счастливой и мирной жизни под славным историческим именем”. “Нам не нужен этот народ — нам нужна эта территория”, коротко и ясно. В геббельсовской “Правде” таким откровенностям места не нашлось…
Уже на Нюрнбергском процессе над главными фашистскими преступниками были предъявлены документы, из которых было ясно, какую судьбу уготовили немецко-фашистские захватчики городу и его населению. Директива Гитлера от 29 сентября 1941 года, после провала штурма на приморском направлении, была фактически приговором жителям Ленинграда и послужила руководством для указаний войскам.
Вот выдержка из секретной директивы Верховного командования немецких вооруженных сил от 7 октября 1941 года № 44 1675/41: “…Верховному главнокомандующему армией (операт. отдел).
Фюрер снова решил, что капитуляция Ленинграда, а позже Москвы не должна быть принята даже в том случае, если она была бы предложена противником.
…Следует ожидать больших опасностей от эпидемий. Поэтому ни один немецкий солдат не должен вступать в эти города. Кто покинет город против наших линий, должен быть отогнан огнем назад”. Под документом подпись начальника оперативного отдела главного командования германских вооруженных сил Альфреда Иодля.
Этот документ возвращает к давно дискутируемому вопросу, а “хотел” ли Гитлер брать Ленинград. Но до того, как в директивах появятся слова “ни один немецкий солдат не должен вступать в этот город”, “взять измором”, “тесно блокировать”, надо напомнить, что прежде всего этого не захотели и не позволили защитники города, несмотря на непростительные недостатки в организации обороны, снабжении армии и бойцов народного ополчения оружием и боеприпасами, — не позволили!
Музей обороны города хранит отпечатанные пригласительные билеты на банкет в гостиницу “Астория”, где фашисты в сентябре 1941 года собирались отметить взятие города. На карте у попавшего в плен 27 сентября 1941 года немецкого офицера нанесены городские объекты и даты овладения ими. На полях примечательная запись, на память: “Каждый третий в Петрограде — большевик, вздернуть”. Этот должен был вешать на Московском проспекте, именовавшимся в ту пору Международным, это был его участок.
По постановлению Комитета обороны города в народное ополчение записывали “добровольцев из числа передовых рабочих, служащих и студентов в возрасте от 18 до 50 лет”. Но уже 9 июля в штаб Ленинградской армии народного ополчения пришло политдонесение, рисующее горестную ситуацию с вооружением добровольцев. В 1-й дивизии нехватка винтовок 1000 штук, а то, что вручали ополченцам, доставалось из ящиков, помеченных надписью “3-я категория”. Но, кроме “третьей категории”, выдавались и мало пригодные для боя “драгунки”, винтовки выпуска 1917–1924 годов, “америкен”… При потребности в 1633 наганах получено было 600. Автоматов вместо положенных 1100 — ни одного. Ручных пулеметов Дегтярева вместо 375 только 160. Зенитных пулеметов полагалось 18 — ни одного, так же как и тяжелых пулеметов на универсальном станке, для стрельбы по воздушным и наземным целям. Минометов 82-мм вместо 54 — 8, два без прицелов. Перечень отсутствия и других средств ведения боя можно продолжить.
Когда враг подойдет к стенам города, вступит на окраины, по предприятиям будут организованы еще и батальоны народного ополчения, фактически отряды самообороны. Вот пункт из постановления об организации этих батальонов:
“4. Вооружить батальоны народного ополчения винтовками, охотничьими ружьями, пулеметами, ППД, гранатами, бутылками с горючей смесью, а также холодным оружием: саблями, кинжалами, пиками и др.”.
Читая про “сабли, кинжалы, пики и др.”, сердце кровью обливается.
А каково при таком вооружении читать наставление: “…чинить всяческие препятствия движению танков, танкеток, мотоциклистов противника”. Уничтожать, понятное дело, нечем, а как без противотанковых средств и пулеметов “чинить препятствия”, составители документа сами не додумались.
В этом же постановлении разрешалось вооружать батальоны народного ополчения оружием, выпущенным на предприятии сверх плана.
Но вот другой документ: “Справка об отправке из Ленинграда вооружения и снарядов в Москву и на другие фронты за октябрь–ноябрь и 14 дней декабря 1941 года”.
Из Ленинграда, а не в Ленинград!
За указанное время из Ленинграда отправлено: пистолетов-пулеметов Дегтярева (ППД) — 260, минометов 50-мм — 1240, 82-мм — 335, 120-мм — 279, 76-мм полковых пушек — 452, снарядов к ним — 29 382. Одновременно в справке указывалось, что, кроме уже вывезенного, подготовлено к отправке самолетами 76-мм полковых пушек — 42, 120-мм минометов — 27, а также готовы к отправке автотранспортом 20 618 снарядов 76-мм.
В осажденном городе, готовом защищаться “саблями, кинжалами, пиками и др.”, изготовлено и отправлено на защиту Москвы 2375 артиллерийско-минометных систем!
ДВЕ ТЫСЯЧИ ТРИСТА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ!
Так в окопе делятся последними патронами, последними гранатами при виде наступающего врага… Значит, Москве в эти дни было хуже.
Теперь, когда будет продолжен бесконечный разговор о ревности и соперничестве двух столиц, положим на чашу весов эти 2375 орудий и минометов и склоним голову перед боевым братством двух великих городов России.
Подвиг Ленинграда не только в беспримерной обороне, это не только подвиг самоспасения, хотя и одного этого достало бы для бессмертия.
Этот город был построен для России и служил России даже на грани собственной жизни и смерти.
Город воевал, и вклад его на чашу победы, чашу, в конце концов раздавившую фашизм, — это военная продукция, это инженерно-техническая мысль, это возвращенные в строй раненые. Это еще и музыка, стихи и книги, пробуждавшие мужество, помогавшие каждому ленинградцу почувствовать себя частицей народа, ведущего войну за правое дело. Здесь издавались книги, позволявшие нам, молодой поросли, лишь начинающей сознавать себя, почувствовать Родину своим большим домом, прикоснуться к нашей культуре. Я научился читать по самой любимой в детстве книжке “Сказки. Песни. Загадки” Самуила Яковлевича Маршака, вышедшей в Ленинграде в 1944 году 1.
И если в ноябре 1941 года возникало отставание с выпуском минометов, нужно было немедленно выяснить, почему Ижорский завод, стоявший буквально на линии фронта, прекратил выпуск проката труб для минометных стволов. Оказывается, прокатный стан перевезен на завод “Центролит” и уже с первых чисел ноября прокатывает трубы для реактивных снарядов гвардейских минометов (“катюш”), так как заводы, выпускавшие эти снаряды, встали. А еще московский завод № 69 задерживает поставку прицелов для минометов, а еще лишь 6 часов в сутки подается электроэнергия, а еще остро недостает мазута, а еще… И каждое из препятствий кажется неодолимым, но прицелы поручено изготовить заводу штурманских приборов, литье заготовок для минометных труб распределено между Ижорским заводом и заводом “Большевик” и т. д. Ноябрьский план выпуска минометов ценой невероятных усилий был выполнен.
Нехватка бензина готова остановить жизнь в городе. Из бензина изготавливается смесь с добавлением солярового масла и спиртов, каждая тонна горючего распределяется по указанию высшего руководства в Смольном. В неделю (!) в начале января 1942 года город мог израсходовать лишь 100 тонн бензиновой смеси, и это на 2424 исправных автомобилей, грузовых и легковых, пожарных, санитарных, милицейских, развозящих продовольствие… Еще 2125 автомашин стояли на консервации, из-за отсутствия шоферов и горючего, или требовали ремонта.
Для ремонта танков Военный совет Ленинградского фронта в феврале 1942 года, кроме 9 баллонов кислорода, 15 тонн горюче-смазочных материалов и 25 литров спирта денатурированного, предписал выдавать рабочим завода № 371 ежесуточно 250 фронтовых пайков передовой линии. Для строящихся и ремонтируемых танков двигатели доставлялись с Большой земли самолетами.
126 ленинградских предприятий различных наркоматов, городского хозяйства и промысловой кооперации произвели снарядов, мин и гранат во втором полугодии 1941 года в 10 (!) раз больше, чем в первом полугодии, в условиях мирного времени, а Ленинград уже и тогда работал на оборону.
27 марта Военный совет ленинградского фронта постановил организовать производство вооружения на восточном берегу Ладоги, на базе Сясьского целлюлозно-бумажного комбината и Волховского алюминиевого комбината, с планом выпуска 1200 автоматов ППД, 1000 минометов калибром 50 мм и 300 минометов 82 мм ежемесячно. Для этого в пятидневный срок был организован вывоз оборудования и рабочей силы из Ленинграда на места, ставшие филиалами ленинградских оборонных заводов им. Энгельса и им. Марти.
Штаб тыла Ленинградского фронта в марте 1942 года предложил проложить бензопровод по дну Ладожского озера с восточного берега на западный. В Москву ушли все расчеты и проектная документация. 25 апреля вышло постановление Государственного комитета обороны: проложить к 20 июню с. г. сварной подводный четырехдюймовый трубопровод с пропускной способностью 300–350 тонн горючего в сутки. (Это немного, но вспомним январские 100 тонн в неделю.) На баржах и понтонах сварные двухсотметровые “нитки” выводились в озеро, там скреплялись в плети по два километра длиной и затапливались. На мысе Кореджи на восточном берегу и в Борисовой Гриве на западном были оборудованы приемно-перекачивающие станции. Подводная часть бензопровода — 30 километров — была проверена водолазами, укреплена на дне и 14 июня испытана под давлением сначала прокачкой воды, затем керосина. 18 июня 1942 года Город получил бензин с Большой земли.
Летом 1942 года так же по дну Ладожского озера был проложен электрокабель, и в сентябре Ленинград стал получать электроэнергию первой гидростанции, построенной по плану ГОЭЛРО, Волховской ГЭС, продолжавшей работать во фронтовой зоне.
И в тяжких обстоятельствах Ленинград оставался важнейшим звеном в оборонной промышленности, и руководство страны просило (!) сохранить производство военной продукции, нигде больше не выпускавшейся.
Нарком Военно-морского флота адмирал Кузнецов и министр вооружения Устинов в октябре 1942 года обратились к руководству города с просьбой не допустить остановку цеха № 48 завода “Большевик”, планировавшегося к консервации. На территории завода “Баррикада” в Сталинграде шли бои, кроме ленинградского “Большевика”, некому было выпускать стволы крупнокалиберных морских орудий. Для сохранения уникального производства завод попросил дополнительно 400 тонн угля. Тяжелые морские артсистемы из блокированного Ленинграда поступали и на Балтийский, и на Черноморский, и на Северный флоты.
В апреле 1942 года ленинградскими заводами было выпущено 649 автоматов ППД и 5 пулеметов “максим-ленинградец”, отремонтировано 46 артиллерийских систем, но уже в мае автоматов было выпущено 2857, пулеметов “максим-ленинградец” 150, отремонтировано пушек 61, а также перевыполнен план по выпуску реактивных снарядов М-8 и М-13.
Это уже не охотничьи ружья, не “сабли, кинжалы, пики и др.” сентября 41 года.
Автоматов ППД за 1942 год в Ленинграде будет выпущено 34 936 штук, а станковых пулеметов “максим” — 2692.
…И снова горький безответный вопрос: но почему же так поздно?!
На заводах максимально упрощался процесс производства, в том числе и для того, чтобы им могли овладеть женщины и подростки.
Знаменательна история постройки на западном, ленинградском, берегу Ладоги флотилии барж и барж-паромов. Она рассказана Валентином Михайловичем Ковальчиком, одним из историков блокады.
Главный конструктор Балтийского завода С. А. Базилевский опасался того, что упрощенные, прямоугольные, плоскостные обводы барж вызовут значительное повышение сопротивления при движении и понижение остойчивости. Но обессиленные люди не могли делать плавные обводы, для выполнения которых требовалась просто большая физическая сила. Подгонка на плите нагретых листов обшивки и деталей набора корпуса производилась с помощью… кувалды. Людей, способных выполнить эту работу на организованной на Ладоге верфи, не было. До 23 июля 1942 года было построено 11 барж по 51 метру длиной и 9 метров шириной, способных принимать от 600 до 800 тонн груза. Кроме этого, были изготовлены три баржи-парома, принимавшие прямо на борт железнодорожные вагоны, платформы с полным грузом и паровозы.
В конце июля 1941 года Комитетом обороны города была создана специальная техническая комиссия, призванная мобилизовать научно-техническую мысль города на нужды обороны.
Председателем комиссии был назначен академик Н. Н. Семенов, в состав комиссии вошли академик А. Ф. Иоффе, академик Б. Г. Галеркин, профессор М. А. Шателен, профессор Ю. Б. Харитон, замдиректора ГИПХа М. Е. Позин, директор ЦКТИ Н. Г. Никитин.
За время с 5 августа 1941 года по 1 января 1942 года в комиссию поступило 945 предложений и непосредственно в военные организации 922. Для реализации было отобрано 420. Условия, в которых велась работа военными изобретателями, были исключительно сложными, обстрелы, бомбежки, недостаток топлива, эвакуация специалистов, инженеров-конструкторов и квалифицированных мастеров, нехватка топлива, электроэнергии, поэтому множество ценных предложений были отправлены для реализации в тыл страны.
Техническая комиссия по оборонным изобретениям наблюдала и направляла деятельность сотен ученых и инженеров, оказывала практическую помощь, согласовывала тематику, помогала избежать дублирования работ, регулировала непростые взаимоотношения институтов и заводов, помогала соединять усилия, нацеливала на практический результат.
В 1942 году в Ленинграде тридцатилетним инженером-изобретателем Александром Ивановичем Судаевым был сконструирован новый образец автомата. Пистолет-пулемет Судаева простотой и надежностью системы, малой металлоемкостью, даже своим аскетическим видом говорил о месте и условиях своего создания, воистину автомат-блокадник. Конструктор был удостоен Сталинской премии первой степени. Уже в 1942 году было освоено производство нового оружия и выпущено первых 620 автоматов, в 1943 году их будет выпущено 120 000 штук из материалов, изысканных и произведенных в Ленинграде.
На фотографии, сделанной в мае на куполе рейхстага, салютуют водруженному флагу Победы из ленинградского автомата конструкции Судаева. Как говорится, без комментариев.
Первые образцы автоматической зенитной пушки большого калибра, 137-мм, были разработаны и выпущены в Ленинграде в 1943 году, по традиции подарок к 26-й годовщине Октябрьской революции.
Впервые в стране именно в Ленинграде было освоено производство беспламенных порохов для дивизионных 76-мм орудий…
И снова задаешь себе вопрос: на каких весах измерить самоотверженную работу научной и технической мысли в самых невероятных условиях, как оценить реальный вклад ленинградской научно-технической интеллигенции, изобретателей в дело победы?
Удивляет и широта поиска средств борьбы с врагом. Их рождала живая творческая мысль не по заданию, не по программе. Надежное зажигание бутылочной жидкости предложил не Институт прикладной химии (ГИПХ), а Институт молочной промышленности. Карманный бинокль предложил не Оптический институт, а профессор Педиатрического медицинского института. Смотровое зеркальце к танку предложил не Военно-механический институт, а доцент Политехнического института. Заменитель стекла предложил не Инженерно-строительный институт, а Физико-агрономический…
Промышленность Ленинграда в результате блокады была изолирована и работала в отрыве от промышленности страны, в отрыве от оперативного руководства наркоматов, используя лишь внутренние средства и материальные ресурсы города. Несмотря на эвакуацию большого количества предприятий и оборудования, город потенциально оставался крупнейшим промышленным центром, располагающим возможностью наращивать свои производственные мощности, включаясь в государственную программу, в общий план народного хозяйства. В июле 1943 года с предложением полностью прекратить эвакуацию из города оборудования и материалов и включить ленинградскую промышленность в народнохозяйственный план страны руководство города обратится в Совнарком и Государственный комитет обороны. То самое руководство, которое после войны будет подвергнуто жестоким репрессиям с обвинением в сепаратизме и стремлении противопоставить Ленинград стране!
Понятно, Ленинград — город особо уязвимый, и защищать его поэтому было особенно трудно.
Чтобы уничтожить Государственную публичную библиотеку им. Салтыкова-Щедрина, обозначенную на авиакартах захватчиков как объект особой важности, на библиотеку непосредственно было сброшено 250 зажигательных бомб.
На одной чаше весов 250 бандитских покушений поджигателей, на другой чаше — 23 миллиона книг и уникальных рукописей. На крышах и чердаках женщины, сотрудницы библиотеки, и их дети, подростки, оставшиеся в Ленинграде. Они и склонили весы в нашу пользу. Ни одного пожара! Ни одного. А книги гибнут не только от огня, но и от воды, которой этот огонь тушат. Гостиный двор рядом, на другой стороне улицы им. 3 Июля, которой, как и всем центральным проспектам, площадям и набережным, в день снятия блокады вернут привычное старожилам имя Садовая. Гостиный двор будет гореть долго, чуть не половину января, и сгорит. Здесь они победили, а Публичку отстояли, здесь наша взяла.
Отстояли и Кунсткамеру, правда, не в схватке с врагом.
ПИСЬМО ДИРЕКТОРА ИНСТИТУТА ЭТНОГРАФИИ
АКАДЕМИИ НАУК СССР И. Н. ВИННИКОВА
ЧЛЕНУ ВОЕННОГО СОВЕТА ЛЕНИНГРАДСКОГО ФРОНТА,
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) А. А. ЖДАНОВУ
23 сентября 1941 г.
Распоряжением начальника I и II участков обороны Василеостровского района в здании Института этнографии Академии наук СССР (кстати, это здание является одним из немногих сохранившихся древнейших сооружений нашего города; в этом здании были заложены великим Ломоносовым основы русской науки и помещалась прославленная Кунсткамера, учрежденная Петром I) приступили к оборудованию и установке огневых позиций и точек. При этом позиции и точки устанавливаются в помещениях, в которых хранится огромное количество коллекций, имеющих общегосударственное и мировое значение. Эти коллекции не могут быть перемещены ни в какое другое помещение внутри здания, а сами помещения не могут быть изолированы от других помещений музея, которые в свою очередь заняты ценнейшими собраниями. Далее, неизбежное размещение в музее войсковой части для обслуживания названных огневых точек нарушит всю систему охраны здания музея и его ценностей и в значительной степени нарушит проводимую научным персоналом музея работу.
Так как музей Института этнографии Академии наук СССР является учреждением, имеющим всесоюзное и общенациональное значение, я считаю своим долгом обратить внимание Военного совета обороны г. Ленинграда на необходимость принятия всех возможных мер для обеспечения сохранности накопленных столетиями ценностей музея.
Директор Института этнографии
Академии наук СССР
Профессор И. Винников”.
Как ни трудна профессору военная терминология, но “обслуживание названных огневых точек” действительно может “нарушить проводимую персоналом работу музея”, с этим согласились партийные начальники, и секретарь ЦК пишет секретарю Василеостровского РК:
“Тов. Шишмареву.
Это верно. Жданов”.
Как хрупок, как уязвим этот город, как мужественны, талантливы и беззаветны женщины, его сберегавшие.
С началом войны была проверена документация на все значительные исторические сооружения, по которым можно будет их восстановить в случае разрушения.
Выяснилось, что царский дворец на Каменном острове, в строительстве которого участвовали великие зодчие, необходимыми чертежами не располагает. В течение половины августа и сентября сотрудниками ГИОПа были проведены полный обмер и паспортизация всего дворцового комплекса и его декоративного убранства. (Сегодня как об этом не вспомнить: районное бюро инвентаризации полгода оформляет документы на убранную перегородку в квартире или построенный стенной шкаф.) В эти же месяцы велась огромная работа по укрытию памятников, были зарыты в землю скульптуры в Летнем саду и в парках пригородных дворцов, проведена работа по маскировке шпилей и куполов, сняты декоративные скульптуры с Зимнего дворца, Адмиралтейства и других исторических зданий. К сентябрю 1942 года 200 из 300 зданий-памятников имели повреждения и разрушения, все работы по устранению завалов и угрожающих падением стен проводились под руководством районных архитекторов. Под их же наблюдением проводилось приспособление более 50 зданий-памятников к новым целям, предписанным военным временем. Не позволяя новым хозяевам заниматься варварской перестройкой, архитекторы сами изготовляли проекты “текущего регулирования”. Так были спасены от уродующих перепланировок парадный зал Мариинского дворца, помещения во дворце Юсуповых, здание на Тучковом Буяне, всего не перечислить.
Сегодня десятки исторических зданий выставляются на продажу, так как у Санкт-Петербурга нет средств на их ремонт и содержание. Почему же в блокадном Ленинграде Отдел охраны памятников даже в самые трудные месяцы вносил в бюджет 125 тысяч рублей вместо 150 тысяч рублей мирного времени. И это при том, что многие здания, занятые военными организациями и эвакуированными учреждениями, перестали давать доход.
Сколько же весят на блокадных весах эти 125 тысяч, если деньги — эквивалент труда?
Блокадные весы… В какие странные сюжеты оказывались они вовлечены.
Эвакуация из города в конце ноября стала одной из сложнейших, требовавших незамедлительного решения проблем. В начале декабря, казалось, открываются новые возможности. Разрешение на выезд и средства эвакуации могли получить, да и то с большими сложностями, наиболее ценные для производства специалисты, люди заслуженные. Это на одной чаше весов, отмерявших жизнь, а на другой…
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА НАЧАЛЬНИКА
ГОРОДСКОГО УПРАВЛЕНИЯ МИЛИЦИИ П. С. ПОПКОВУ
О ЧИСЛЕ ГРАЖДАН, ПОДЛЕЖАЩИХ ВЫСЕЛЕНИЮ ИЗ ЛЕНИНГРАДА,
С ПРОСЬБОЙ ВКЛЮЧИТЬ ИХ В ПЛАН ЭВАКУАЦИИ.
5 декабря 1941 г.
Совершенно секретно
В соответствии с директивой НКВД СССР Управление милиции с объявлением войны провело учет уголовного рецидива и социально паразитического элемента, подлежащего выселению из Ленинграда. Кроме того, подлежали эвакуации иностранцы и лица без гражданства.
Вывоз всех этих контингентов не был нами осуществлен в связи с перерывом железнодорожного сообщения.
За этот же период в Ленинграде осело несколько сот освобожденных из тюрем лиц, прибывших без права на прописку, и тому подобных граждан, не подлежащих привлечению за нарушение паспортного режима за невозможностью выдворения их из города. Поэтому они были временно прописаны в Ленинграде.
Всего на 5 декабря состоит на учете подлежащих выселению по указанным основаниям:
1. Контрреволюционный элемент и уголовный рецидив, на которых имеются оформленные постановления УНКВД ЛО и городского угрозыска 762
2. Лиц, подлежащих выселению на основании паспортных ограничений 603
3. Лиц без гражданства 65
4. Иностранцев 84
Итого: 1514
Имея в виду, что в настоящее время имеется возможность вывоза, прошу Вашего распоряжения о включении указанных лиц в план эвакуации на следующую неделю.
Начальник Управления милиции гор. Ленинграда
старший майор милиции Е. Грушко
Нынешние милицейские генералы, опекающие Санкт-Петербург, могут лишь позавидовать старшему майору Грушко, имевшему на примете “социально паразитического элемента” и “уголовного рецидива” всего-то 762 души. Это нынче не масштаб даже самого благополучного из районов города.
По совпадению, обретающему то ли аллегорический, то ли иронический смысл, старший майор решил заняться судьбой своих подопечных “контингентов” в День Конституции. Вот и резолюция была под стать акту неожиданного милосердия.
Р е з о л ю ц и я: “Тов. Смирнову. При первой возможности надо эвакуировать машинами. Попков. 10.ХII.41”.
Люди спасали город, и город спасал людей..
Каждый из оказавшихся в кольце стал участником великих событий.
А как же дети, как же беспомощные старики?
Разумеется, здесь не может быть речи о вкладе в победу, напротив, уже готовясь к обороне и в ходе ее, город-воин старался увести фактически с поля боя тех, кто мог служить только мишенью, кто дополнительным грузом забот осложнял и без того тяжкую ситуацию.
Но блокада — это подвиг организации и проведения эвакуации более миллиона человек в тяжелейших условиях.
Это и горестные ошибки, когда из четырехсот детей, вывезенных из города в июле–августе 1941 года, почти половина была вынуждена вернуться обратно в город, так как при отсутствии оперативного руководства фактически вывозилась навстречу наступающему врагу.
Из отрезанного по суше города поезда от Финляндского вокзала до Борисовой Гривы на Ладоге шли больше суток, люди ждали погрузки на автомобили и баржи по полсуток, были нарушения в боевом охранении, санитарном и медицинском обеспечении потока эвакуированных, не справлялась с перевозками и едва не встала в апреле 1942 года и Северная железная дорога, испытывая острую нехватку в вагонах и паровозах… Но 970 тысяч ленинградцев и более 300 тысяч жителей Прибалтики и прилегающих к Ленинграду областей, оказавшихся в блокадной ловушке, были вывезены. И каждая спасенная жизнь — это труд тысяч людей, организовавших и обеспечивших эвакуационный поток. И, может быть, по вине кого-то из этих же самых людей не удалось спасти тех, кого еще можно было спасти.
Нас вывезли из города от Кушелевки до Осиновца на поезде, от Осиновца до станции Жихарево в автобусе по льду в начале февраля 1942 года. И деревянный вокзал на Кушелевке, ближе к центру города, чем Политехнический институт и Лесотехническая академия, для меня самая важная станция, откуда для нас, для меня началась дорога жизни. Мы были обречены, нас вывезли, подарили жизнь.
Попытки начать перевозки по льду через Ладогу были предприняты еще в последних числах ноября, и уже к 6 декабря под неокрепший лед ушло 126 автомашин. Риск был слишком велик, 12 декабря Военный совет Ленинградского фронта останавливает перевозки через Ладогу, возобновятся они только 21 января 1942 года.
С возобновлением перевозок по ледовой дороге на первые числа, с 23 по 25 января, была поставлена задача перевозить по 1200 человек, а начиная с 25 января — не менее 2400 ежедневно. Решение было подкреплено 50 автобусами для перевозок по льду и необходимым количеством автобусов для подвозки эвакуируемых к Финляндскому вокзалу в черте города, выделен бензин.
На конечных пунктах ледовой трассы были устроены ремонтные автомастерские, кроме них, были оборудованы еще две подвижные аварийные мастерские для оказания помощи в пути. Эвакопункты, питательные, медицинские пункты были устроены наспех, в полной мере не отвечали требованиям эвакопотока, но были. Для движения транспорта по фронтовой дороге, как теперь именовалась трасса, был составлен график, согласованный с подачей и отправлением железнодорожных составов со станции Жихарево на том, восточном, берегу Ладоги. На каждый эшелон полагались, кроме начальника и старшего по вагонам, врач и медсестра, коим надлежало сопровождать эвакуируемых до места назначения. Но медицинского персонала не хватало, далеко не все вагоны были оборудованы печками-времянками и настилами, была неразбериха, и не всегда бескорыстная, с питанием. Снабжение эшелонов кипятком требовало постоянного внимания и усилий на станциях, через которые шли эшелоны с ленинградцами…
Обстрелы, бомбежки, гибель людей в пути…
Да, нас с братом спасла мать, спас приехавший в командировку инженер Амбаров, но мать, жена коммуниста, была жива, и Амбаров мог приехать в Ленинград, потому что здесь не было фашистов, потому что была проложена Дорога жизни, город сражался, сражался все 1456 дней, это только в осаде 900.
На каких весах измерить дела человеческие, где подвиг и преступная близорукость, самоотвержение и трусость, самопожертвование и шкурничество — все было рядом, все было сплетено?
Ленинград вернул и возвысил изначальный смысл самого слова — город, град.
Град в славянских языках — это “замок”, “крепость”, и в древнем дописьменном русском языке город — это ограда, забор, укрепленное место.
Раньше города защищались стенами, в расчете на это и Петербург начался с крепости, которой по иронии судьбы не суждено было произвести ни одного боевого выстрела. А в Великой Отечественной войне выстоял именно Город, во всей полноте своей внутренней силы, куда более важной, нежели стены и даже предусмотрительный припас. Город был тем высочайшей жизнестойкости организмом, который умножался силой горожан и сам эти силы поддерживал. Изможденным он отказывал в праве на смерть, он требовал непрерывной городовой службы. Его технические, производственные, военные ресурсы требовали человеческих рук и воли. Он выстоял, потому что не распался на “очаги сопротивления”.
Все многосложное городское хозяйство, весь городской обиход существовал в новом контексте.
Все было его заботой. Сложнейшие вопросы, связанные с эвакуацией жизненно важных для страны предприятий и налаживанием работы оставшихся производств в условиях осады, вопросы военного учета и мобилизации горожан как в армию, так и в ополчение, отряды МПВО, трудовые отряды на оборонные работы и очистку города, спасение от эпидемий. Все становилось жизненно важным и требовало новых решений; функционирование рынков, бань, детских домов, парикмахерских и мастерских по бытовому ремонту.
1 марта 1942 года в городе было открыто 67 парикмахерских, 94 пункта по ремонту обуви, 91 пункт по ремонту и пошиву одежды, 33 пункта по ремонту различной хозяйственной утвари. Все это хозяйство не подснежники, сами собой вылезающие из земли, едва пригреет солнышко. Нужно было возродить, вдохнуть жизнь, сделать полнокровным городской обиход, приспосабливаясь к условиям войны и блокады, но не отступая перед ними.
Знаменателен для страшного марта 1942 года традиционный аккорд, завершающий отчет о проделанной работе заведующего отделом местной промышленности горкома ВКП(б) Г. В. Гудкина, датированный 20 марта: “Для обслуживания нужд трудящихся города сделано еще очень мало, и не использованы все возможности и резервы предприятий местной промышленности”.
В городской обиход непременно входят праздники, ни война, ни блокада календарь изменить не в силах.
ИЗ ДНЕВНИКА КРАСНОАРМЕЙЦА КУЗНЕЦОВА С. И. 1942 ГОД
“1 мая.
Первомайские праздники объявлены рабочими днями, но в городе кое-где вывешены красные флаги, плакаты и портреты большевистских главарей. Кроме этого, по-видимому, с целью украсить город, в магазинах выставлены бутафорские товары — овощи, фрукты, кондитерские и гастрономические изделия, сделанные из пластмассы. Последнее обстоятельство вызвало у населения с трудом скрываемое неудовольствие”.
“19 июля. Ездил на почту, и в честь физкультурного праздника выдали 100 гр. водки”.
“26 июля. День флота СССР. Праздник прошел хорошо, в ужин поел досыта”.
“6 ноября. Работал на заводе, исправлял отопительную сеть и в кочегарке переставлял прокладки на паропроводе. В 7 часов вечера зашел к профессору Лебедевой Л. А., где и встретил праздник Октябрьской революции, то есть принял 50 грамм водки и скушал пирожок с рисом и морковью”.
“7 ноября. Посетил проф. Лебедеву, исправил примус, и остальное время провели с нею за чайком. Я так был доволен этой живой беседой, что забыл даже, что нахожусь в Армии. Как надоело это бесполезное, кровопролитное дело. Как хочется вернуться к мирной жизни и своему очагу”.
“5 декабря. Праздник сталинской Конституции, дали 50 гр. спирта, и больше ничего. Работал на заводе. Вечером получил два письма от Жени, пока жива, деньги мои получила. День прошел без всяких приключений — и настроение хорошее”.
1943 год
“23 февраля. Праздник провел хорошо, был у проф. Лебедевой, и праздник провели с ней вместе”.
“8 марта. День провел хорошо. Послал письмо брату Ване”.
Брат Ваня, как отмечено в дневнике, будет четыре раза ранен и четыре раза после госпиталя отправлен на фронт, после пятого ранения уже на фронт не пошлют.
Дневник Степана Ивановича Кузнецова немногословен и потому загадочен. О дружбе с профессором Лидией Александровной Лебедевой, как она возникла, чем держалась, ничего не сказано. Мало что проясняет и запись от 11 июля 1943 года: “Неожиданная радость: меня в 12 ч. посетила Лидия Александровна, я и не знаю, какую она ко мне питает привязанность и называет сыном. Я даже и не знаю, чем я так оказался для нее хорош. Она все последнее отдает для меня. Сегодня принесла 6 шт. белых пирожков и 2 бутерброда с колбасой, а я знаю, что она ради меня обидит себя”.
Красноармеец, рядовой Кузнецов, Степан Иванович, аккуратно вносит в дневник записи обо всех приобретениях и о том, кому и сколько выслал денег. Так только за вторую половину 1942 года за 5 кило крупы приобрел коверкотовый костюм, пальто купил за 600 рублей, маме послал 2000 рублей, сестре Дусе 600 рублей, жене 1500 рублей. И при том, что и в январе 1943 года матери будет послано 1000, брату 600 и жене 500. За 1100 рублей куплен отрез черного сукна, 3 метра. Вот цены на Кузнечном рынке в феврале 1942 года. Хлеб при государственной цене 1 рубль 25 копеек за кг — 40 рублей за 100 грамм, но это если повезет, на рынке хлеба мало. Пачка рублевых папирос “Звездочка” — 40 рублей, “Беломор” — 60. За стограммовую пачку табака просят 300–400 грамм хлеба. В средствах Степан Иванович, судя по всему, не очень стеснен, но это его не утешает: “Проклят тот, кто рядовой, его не считают ни во что, невзирая на образ”.
Чтобы хоть как-то изменить свою жизнь, решил вступить в партию. И чистосердечно записал 3 сентября 1943 года: “Утром узнал, что меня будут принимать в партию. А в 12 ч. дня я уже был принят кандидатом в члены ВКП(б). Хотя бы после войны мне найти полегче работу и поспокойнее, а то изныл я под тяжестью трудов”. “7 октября. Мне вручили билет кандидата партии, но не знаю, что из этого я получу, а волокиты было много…”
Следователь контрразведки подчеркнет эти записи, но судьба будет милостива к Степану Ивановичу Кузнецову: он доживет до девяноста лет и будет с воинскими почестями похоронен у себя в Вышнем Волочке как почетный гражданин города.
Очень важно, чтобы наша память хранила, каково было каждому из тех, кто был приговорен врагами к уничтожению, оказался в осаде, кто оказался лицом к лицу со страшным, нечеловеческим испытанием и сумел запечатлеть эту жизнь… Блокада — это не выставка добродетели, не смотр доблести и геройства, не марш победителей. Не все выдержали испытание, не всем довелось прожить и умереть по-людски. И не мне быть судьей. Пока сам не окажешься испытан огнем, голодом и сжигающим душу морозом, как знать, хватит ли у тебя сил все это вынести.
У каждого, в конце концов, свои будни и свои праздники.
ИЗ ДНЕВНИКА Н. П. ГОРШКОВА. 1942 ГОД
“8 марта. Воскресенье (Международный женский день). Весь день ясная, хорошая, солнечная погода, небольшой ветерок. Утром мороз –12. Днем на солнце –14.
Пальба на фронте с 5 ч. утра и с перерывами в течение всего дня. Неприятель несколько раз с утра до позднего вечера (раз 5–6) обстреливал город снарядами… Обстрел мирного населения — не что иное, как наглое хулиганство врага, т. к. никакой пользы для себя неприятель не достигает. Обстрелом не сломишь и не запугаешь ленинградцев, мужественно и стойко переносящих все тяжелые обстоятельства вражеской блокады.
В городе по случаю Международного женского дня очень много организованных женщинами воскресников по уборке и приведению в порядок города. Бригады скалывают лед на улицах, на трамвайных путях, очищают дворы от вылитых и замерзших нечистот. В остальном жизнь города без перемен”.
“1 мая. Хорошая ясная погода. Проходящие редкие облака. Утром в 6 ч. температ. +2. Ночью и утром пальба на фронте и обстрел.
Днем вражеские самолеты несколько раз пытались прорваться в город, но шквальный огонь наших зениток заставлял повернуть их обратно. Весь день великого международного праздника прошел спокойно. Повсюду на предприятиях и в учреждениях работа шла обычным порядком, как и в будние дни, но все почистились, помылись и приоделись по-весеннему. На улицах и в домах всюду наведена чистота, вывешены флаги. Город имеет приятный праздничный вид, ходят трамваи. Погода теплая, +12 (в тени). Солнечно. У населения были опасения, что враг в праздник сделает воздушный налет, но это не удалось, немцы ограничились обстрелом, который начался в 14 ч. и продолжался очень короткое время”.
Ни День физкультурника, ни День флота СССР не помянуты, лишь обычные в эти дни записи об обстрелах и о погоде.
А это уже 1 мая 1943 года: “С утра погода холодная, пасмурная, t +5. По радио передают приказ Верховного главнокомандующего т. Сталина № 195. В это время злобный враг уже производит арт. обстрел города крупными снарядами, выпуская по 3–4. Враг через некоторый промежуток снова возобновляет обстрел. Днем обстрел был несколько раз. На улицах заметно больше народа, чем обычно в будние дни. Жизнь в городе идет обычным порядком: трамваи идут полными, в кино очереди за билетами, радио не умолкает. Передаются └последние известия”, гремит музыка и т. д.
Вечером прошел дождь. Обстрел прекратился. Ночь прошла спокойно”.
“7 ноября. ХХVI-я годовщина Октябрьской социалистической революции. Сегодня и завтра нерабочие дни, кроме работы на беспрерывно действующих предприятиях и на транспорте.
Погода с утра облачная, холодная, сухая.
Враг рано начал обстрел. Временами слышна сильная канонада. Несмотря на военную обстановку, повсюду много народа: на улицах, в кино, в трамваях. Заметно праздничное бодрое настроение.
В 19 ч. 30 мин. объявлен приказ маршала Сталина о взятии нашими войсками гор. Фастова. Вечером шел мокрый снег”.
Вот так и дожили до 27 января 1944 года, день за днем, час за часом, минуту за минутой. Этот день ждали все, и все знали, что он войдет в летопись и календарь города навсегда. Не знали только, что ждать придется так долго, у многих сил не хватит, так и не дождутся…
ДНЕВНИК НИКОЛАЯ ПАВЛОВИЧА ГОРШКОВА. 1944 ГОД
“27 января. Пасмурно, t +1. Тишина. В городе уже с раннего утра начинается спокойная жизнь без опасений внезапного артобстрела. Враг местами сильно сопротивляется натиску наших войск, но вынужден отступать, оставляя груды трупов своих солдат, вооружения и технику. Трофеи, захваченные у врага, огромны. Местами немцы бросают все и бегут в панике. Приезжающие с фронта рассказывают много эпизодов. Пленных захвачено около 3 тысяч, а убитых с 15 января свыше 40 тысяч.
Вечер приносит необычайно радостное сообщение о ликвидации блокады Ленинграда.
В 19 ч. 45 мин. радио оглашает приказ командующего Ленинградским фронтом генерала Говорова и членов Военного совета генерал-лейтенантов Жданова А. А. и Кузнецова о разгроме немецких войск, осаждавших Ленинград.
Конец блокаде, конец бесчеловечным арт. обстрелам.
Смерть немецким захватчикам!
В 20 часов город Ленинград сам салютует войскам своего фронта, освободившим город от осады. В воздух летит бесчисленное множество разноцветных ракет в разных сторонах города. От блеска ярких разноцветных ракет становится светло как днем. Множество лучей прожекторов упираются в небо. Гремит мощный артиллерийский салют в 24 залпа из 324-х орудий.
На Невском проспекте множество публики наблюдают необычайное зрелище салюта. До сего времени салюты в честь побед нашей армии производились только в Москве — столице нашей Родины. Сегодня разрешено хождение по городу до 1 часу ночи. Город ликует”.
Битва еще не завершена.
“28 января. На Невском осматривают уличные фонари. Готовят к включению освещения. Полностью освобождена Октябрьская железная дорога, прямая связь Ленинграда с Москвой восстановлена. К билету прилагаются талоны на три бутылки пива и бутерброды!”
“29 января. На Ленинградском фронте идет успешное наступление, занято много населенных пунктов и станций жел. дороги”.
“30 января. …Еще третьего дня, в связи со снятием блокады, все трамвайные остановки переведены на прежнее место, т. к. более нет опасности обстрела”.
В доме надо наводить порядок, все расставлять по своим местам.
“31 января. Ясное зимнее утро. t –2. Редкая облачность. Днем и вечером подсыпал снег.
Настоящие записки о днях блокады Ленинграда полчищами гитлеровцев, начатые 4 сентября 1941 года с первого вражеского артиллерийского выстрела по городу, закончены”.
Блокада завершена, можно и блокадные весы сдать в музей… Но они никогда уже не успокоятся, они будут раскачивать нашу душу, тревожить совесть, напрягать ум…
Что же с нами было?
Мы ли это были?
Как же можно было такое допустить?
Как же можно такое вынести?
За эти три года мы с братом подросли. Живем под Мурманском, в Кандалакше, живем в чужой избушке между забором 310-го завода и берегом Кандалакшского залива.
Взявшись за руки, чтобы не потеряться, мы ходим с братом на станцию, смотреть, как разгружаются войска. Солдаты, прибывшие с уже освобожденной Украины, весело смотрят из теплушек на валуны, скалы, сопки, лес… “Да у вас тут и три года воевать можно, не убьют!” В октябре немцев вышибут из Заполярья, как пятьсот лет вышибали отсюда всех, кто незваным приходил на эту землю устраивать “светлую, счастливую и мирную жизнь” на свой манер и со своим интересом.
Брат старше; не вставая на цыпочки, он может видеть всю скатерть на столе. После того как мама убрала обеденную посуду и ушла мыть ее на кухню, мы, не сговариваясь, подходим к столу, я приподнимаюсь на носках, одной рукой держусь за край и, послюнив палец свободной руки, цепляю на него оставшуюся на скатерти хлебную крошку. Брат может действовать двумя руками, ему не надо держаться за край стола, но это будет нечестно, можем и подраться. Иногда попадается целая крошища! Тогда мы хвастаемся друг перед другом удачным трофеем.
Мама застает нас за этим занятием и сразу в слезы: “Прекратите! Я сколько раз вам говорила?! Вы что, голодные? Не рвите мне душу! Вы есть хотите?!”
Мы знаем, что хотеть есть после обеда неприлично.
Молча, как пойманные за дурным делом, отходим от стола.
Мама сдергивает скатерть, чтобы ее вытрясти.
Разве маме объяснишь, какое это невесомое счастье — крошка хлеба!
Когда хлеб резали и взвешивали на весах, на плоской чашке с погнутыми краями всегда оставались крошки…
Март 2005 года
1 Замечу уж попутно, что в книге, на треть заполненной стихами о гремящей за окном войне, не было ни одного упоминания “полководца четырех победоносных войн”, как назовет “кремлевского горца” Валентин Катаев в знаменитой книжке для детворы “Сын полка”.