Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2005
Cмело уподоблю журнал поезду дальнего следования. Он летит во времени вот уже полвека. Этот воображаемый поезд перемещается и в пространстве. Перечитайте-ка текст “Каменной летописи Петербурга” на фасаде дома три по Невскому проспекту. Там сказано, что в бывшем особняке Шишмарева “с 1955 года находится редакция журнала └Нева””. Как бы не так! Уже не находится. Там витает лишь особенный дух журнала да, вероятно, скользят ночами по лепнине Большого зала тени знаменитых авторов и сотрудников, чьи имена, увы, уже канули в историю, если, конечно, не в Лету.
Редакцию “Невы” следует искать в соседнем доме номер один.
Там же и купе, о котором объявлено в заголовке. Здесь обитают четыре редактора, заведующих отделами публицистики, поэзии, “Седьмая тетрадь” и прозы.
Не побоюсь назвать их проводниками фирменного поезда “Нева”. А что? Думаю, никто не станет на это обижаться. Вон Н. С. Хрущев, тот самый, в которого американец Гарст, если мне не изменяет память, дружески кидал на своей ферме кукурузные початки, а сам Хрущев колотил ботинком по трибуне ООН, он же ведь называл газетчиков и вообще всех журналистов “приводными ремнями партии”. И ничего. Кстати, во время хрущевской оттепели журнал и возник.
Так вот, проводники… Это — в алфавитном порядке — Давыдов, Друян, Петров и Шпаков. На двери купе все они перечислены. Это же купе проводников. Купе на четверых. Оно небольшое. В нем бывает жарко и шумно, как в общественной бане, — это когда вовсю трезвонят телефоны и многочисленные авторы, они же как бы и пассажиры фирменного поезда “Нева”, нахваливают “проводникам” свои бесценные вещи, которые они тут оставили, якобы по забывчивости, месяц, полгода, год или два года тому назад, — романы, там, рассказы, очеркишки, повестушки, эссеюшки, статейки, рецензии, мемуары, стихи, а то и целые поэмы. Век не забыть, как в стародавние времена, когда в отделе поэзии правил незабвенный Всеволод Рождественский, один древний чудак отставник принес в журнал “Историю отечественной радиолокации” в стихах — живенький такой опус страничек эдак на сто. Редакция тогда вволю повеселилась. Впрочем, и сейчас Борис Друян частенько развлекает нас графоманскими виршами, почерпнутыми им из так называемого самотека, — я, например, от смеха лежу, другие “проводники”, сдается, тоже.
Друян — человек уютный и отзывчивый. Он всех старше и основательнее. Я чуть моложе. А самый молодой у нас Владимир Шпаков. Он обыкновенно влетает в наше купе иноходью удалого улана. Я ему завидую. Я же, припадая, как лорд Байрон, на правую ногу, вползаю в наш приют шаркающей кавалерийской походкой профессора Плейшнера.
Поскольку Борис Давыдов первый по алфавиту, он исполняет у нас обязанности старшего проводника и, пользуясь своим положением, склоняет иногда Шпакова к тому, чтобы тот сгонял на ближайшем полустанке за кипятком, и тогда мы дружно пьем “капитанский чай”, приготовленный по шпаковскому рецепту. Почему “капитанский”? Потому что мы с Друяном капитаны. Запаса, разумеется, правда, давно уже списанные в тираж, а Шпаков — старлей запаса, то есть без пяти минут капитан.
О Давыдове умолчу — как-никак старший проводник. И, замечу, большой резонер! И похож на Тургенева. Один пассажир, из киношников, обещал снять его в главной роли в своей картине про автора “Муму”. Давыдов, входя в образ, иногда репетирует. Причем на роль Полины Виардо неизменно приглашает нашу самую грамотную девушку, то есть корректора, Женечку Рогозину.
Ну, кино когда еще будет! Они, киношники эти, оч-чень медленно запрягают… И потом Давыдов к своей роли классика российской словесности подходит, на мой взгляд, слишком уж серьезно.
Вот был у нас бригадиром поезда (так я называю ответственных секретарей) Володя Фадеев, человек артистичный и с большим юмором. У журнала в ту пору хватало заморочек с цензурой. Подписав номер “у цензуревичей”, Фадеев обычно ликовал так, словно одержал великую победу в неравной схватке, и даже некоторым образом безумствовал. Помню один любопытнейший его дивертисмент. Он у меня в кабинете в бывшем особняке Шишмарева изображал гамбургскую портовую проститутку — я буквально икал и давился от хохота. И тут в дверь просунулось длинное узкое лицо Александра Евгеньевича Ходорова, ведавшего тогда литературной критикой. Он мне всегда почему-то напоминал взнузданного боевого коня. Мотнув головой, так, что, как мне померещилось, звякнули удила, Ходоров строго спросил, нет ли у меня Фадеева, и тут же его и увидел — прислонившегося к стене в позе гамбургской потаскухи. Ходоров от удивления закатил глаза под лоб и одновременно скосил их к переносице. А потом всхрапнул, хлопнул себя по лбу: дескать, забыл, зачем пришел, и умчался. А Фадеев тут же запел песенку — шлягер из репертуара Олега Газманова, я ее подхватил, и мы, взявшись за руки, закружились в нелепом танце под эту песенку (“А я девушек люблю, я их вместе соберу, вдоль по линии прибоя за собой их поведу”) и выкатились на лестничную площадку. И, конечно (так всегда бывает во время приступов спонтанного веселья), наткнулись на руководство в лице главного редактора Бориса Николаевича Никольского (он же — начальник фирменного поезда “Нева”). А Никольский был настолько погружен в свои нелегкие думы, что нас даже и не заметил.
Мы остановились возле дверей кабинета художника Бориса Федоровича Семенова, на тот момент, увы, у нас уже не работавшего, и я вспомнил один эпизод, с ним связанный.
В его финале была фотография — ее мы печатали десять лет назад, но тогда из подписи выпала фамилия виновника эпизода — писателя Юрия Андреева, одно время, если не ошибаюсь, главного редактора “Библиотеки поэта”.
Так вот, этот Юрий Андреев организовал у нас встречу журнальных и издательских работников с самим собой. Его активно поддерживал в этом начинании зам главного редактора “Невы” Ростислав Борисович Корнев.
Встреча была загодя анонсирована, все ее участники — заранее предуведомлены. А гвоздем программы значился капитальный доклад Андреева “Интересное в жизни — интересное в литературе”.
— Тоска, — сказал, помнится, по этому поводу завотделом публицистики “Невы” Юрий Зубов.
— Тоска, — уверенно подтвердил его догадку Б. Ф. Семенов, к которому мы с Зубовым заглянули. — Юра Андреев нас всех занудит. А что делать?
— Как “что”? — удивился Зубов. — Толя, дуй в гастроном.
— Правильно, — оживился Б. Ф.
Мне мгновенно передалось творческое воодушевление старших товарищей.
— Борис Федорович, — говорю, — а давайте “застолбим” журнальный столик у дверей Большого зала, чтобы его кто-нибудь не занял. Напишите крупными буквами на картонке, скажем, “секретариат”, нет, лучше — “референты”.
— Толечка, вы гений! — сказал Б. Ф. — А то, что вы принесете, мы перельем в бутылку из-под боржоми.
Конечно же, никто не осмелился сесть за “референтский” столик, на котором скромно красовалась бутылка минеральной воды и лежала толстая папка для бумаг. Граненых стаканов мы не поставили, ибо ожидалось, что перед началом “форума” всем предложат кофе в маленьких чашечках и эклеры.
Юрий Андреев повел речь о разных чудесных явлениях, о загадках природы и человеческой психики, а мы трое, проглотив кофе, чинно смаковали “минералку”, закусывая ее пирожными.
Нам уже стало совсем весело, когда докладчик с таинственным видом чародея заговорил об экстрасенсах, ясновидящих и телепатах. Б. Ф. тут же в связи с этим рассказал анекдот про одного телепата, который ехал в автомобиле и у него спустило колесо. Он решил: “Вот я сейчас потелепачу, и вон у того столба меня будет ждать мужик с колесом”. Но у того столба никакого мужика не оказалось. “Ничего, — подумал телепат, — я еще потелепачу, и у следующего столба наверняка появится мужик с колесом”. Доехал до столба, а мужика-то и нет. “Странно, — удивился телепат. — Придется еще потелепатить”. Потелепатил. Подъезжает к третьему столбу, и из придорожной канавы выскакивает диковатого вида взлохмаченный мужик, трясет перед собой пустыми руками и с отчаянием в голосе орет: “Ну, нету, нет у меня колеса!”
Зубов же поведал нам о том, как он в бытность свою первым помощником капитана теплохода “Новохованск” во время стоянки в Гибралтаре пошел с боцманом покупать соску-пустышку для внучки этого боцмана. Долго ходили, разглядывая вывески и витрины, а спросить у кого-то не решались: иностранных языков не знают. И вдруг увидели что-то вроде аптечного магазина. Зашли. Продавец приветливо улыбается. Боцман пытается жестами изобразить, что ему надо. Продавец не понимает. Боцман тогда сует палец в рот и чмокает, как младенец. Продавец изумляется, пожимает плечами, разводит руками, а потом, все еще изумленный, выносит резиновую надувную женщину. Оказывается, они попали в чуждый советскому сознанию магазин “Интим-шоп”.
А я после этого спел охальническую частушку Михаила Дудина:
Председателю колхоза
Не житье, а благодать:
Выйдет за угол, насерет,
И деревни не видать.
И тут Р. Б. Корнев, председательствовавший на “форуме”, заметил, как мы веселимся, и погрозил нам пальцем, а смышленый Саша Лурье тоже захотел вдруг стать “референтом” и быстренько к нашей компании присоединился…
Однако воспоминания увели меня в далекое прошлое, а истинно деловой мужчина, говаривал Наполеон, должен более рассуждать о настоящем.
А настоящее — вот оно, наш журнал. Не только “проводники” в нем представлены, но и остальные участники бесконечного пробега фирменного поезда “Нева”.
Могут спросить: откуда взялось это “купе на четверых”? Из песни — вот откуда, пятьдесят лет назад звучавшей по радио чуть ли не ежедневно:
Купе на четверых,
А устроились в нем
Шестеро друзей,
Шестеро друзей…
В наше купе набивается гораздо большее число пассажиров. А согласно простенькому сюжету песни, шестеро друзей едут после окончания вузов “по распределению”, к местам своей будущей деятельности. Заканчивается песня мажорно:
Каждый думу, думу думает в пути
О победе, о победе впереди, впереди-и.
Правильная думка у наших ребят:
Знания и сила победят.
Мы тоже в этом не сомневаемся, сидя в своем купе. Была бы нашему поезду “зеленая улица”.