Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2005
Александр Моисеевич Городницкий родился в 1933 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский горный институт. Доктор геолого-минералогических наук, участник многочисленных научных океанологических экспедиций. Автор многих поэтических книг и популярных песен, двух книг мемуарной прозы. Член СП. Живет в Москве.
"КРАСНАЯ СТРЕЛА" Чайная ложечка бьется со звоном по краю стакана. Спит непробудно сосед, позабыв про ночную беседу. Странные мысли мне в утренний час постоянно В голову лезут, когда этим поездом еду. Канули в прошлое Тверь и за ней Бологое. От беспокойных раздумий ночных не найдешь панацеи. Этот экспресс называют недаром "стрелою": Быстро летит и всегда долетает до цели. Нет, не всегда, потому что нельзя возвратиться В дом на Васильевском или хотя бы на Мойке. В черном окне проступают знакомые лица, Как в проявителе, и исчезают, нестойки. Хмуры они и безмолвной полны укоризны. Мимо окна световые проносятся пятна. Не увязать эти две несложившихся жизни, Сколько в ночи ни мечись, то туда, то обратно. Не возместить понесенного сердцем урона, Не возвратить дорогого вчерашнего мира. Мимо конечного поезд проходит перрона Без остановки и мимо проносится, мимо. ОСТРОВИТЯНИН Мы старые островитяне. Вадим Шефнер От рождения островитянин, Я спокоен и весел, когда За трамвайными блещет путями В неподвижных каналах вода. Никогда я на море не трушу, Доверяя себя кораблю. Не люблю я бескрайнюю сушу, А бескрайнее море люблю. Мне далекие архипелаги Приносил на заре океан, Где вились разноцветные флаги Неизвестных до этого стран. От Колгуева до Гонолулу, От Курил и до Малых Антил, Привыкая к прибойному гулу, Я их в юности все посетил. Собирал деревянные маски, С аквалангом нырял между дел И на идолов острова Пасхи С суеверным восторгом глядел. Но ходившему Зундом и Бельтом, Больше дальних морских берегов, Полюбилась мне невская дельта - Полинезия в сто островов. Изучивший от веста до оста Океана пронзительный цвет, Полюбил я Васильевский остров, В мире равных которому нет. Где весною на запад с востока Проплывают флотилии льда И у Горного, возле футштока, О гранит ударяет вода. ПИТЕР Тот город, где легендой стали были, Как белым снегом черные дожди, Который императоры любили И страстно ненавидели вожди. Тот город, что не встанет на колени, Предпочитая умереть в бою. В Москву не зря бежал отсюда Ленин, Спасая жизнь недолгую свою. Корабликом на шпиле этот город Одолевает бурные года. Его не задушил блокадный холод, Не затопила невская вода. Мне - семьдесят, ему сегодня - триста, Он так же юн, а я - уже старик. Но, как мальчишка, выхожу на пристань, Услышав чаек мечущийся крик. И мне сулит немереное счастье Немереной гордыни торжество, Что сделаться и я могу причастным К суровому бессмертию его. И, до конца отжив свой век короткий, Уже не слыша пушку над Невой, Стать завитком литой его решетки И камнем безымянной мостовой. СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК Когда говорят: "Серебряный век", я вспоминаю Чайную ложечку из серебра, купленную в торгсине, На деньги, накопленные отцом ко дню моего рожденья, Как говорили тогда: "На зубок". После ее обменяли В блокадном сорок втором году на тощую пайку хлеба. Когда говорят: "Серебряный век", мне вспоминается снова Ахматовой белая голова, убранная цветами, Под низким сводчатым потолком храма Николы Морского Плывущая в открытом гробу над всхлипывающей толпою. Когда говорят: "Серебряный век", я вспоминаю небо, Червленым пылавшее серебром над крышей соседнего дома, В проеме распахнутого окна узенькой комнатушки, В которой ютились мы после войны с родителями моими, И подоконник перед окном, крашенный белой краской, Со стопками уцелевших книг, не знавших переизданий. Серебряный век не дошел до нас. Он канул в черную Лету, Как эта ложечка из серебра, сточенная зубами. Минувший век поседеть успел в самом своем начале, Предчувствуя две мировых войны, Освенцим и Хиросиму, Когда поэты будут молчать и разговаривать пушки. О нем вспоминаем мы невзначай, когда в июньскую пору Расплавленной полночи серебро затопляет собой каналы, Над которыми шпилей и куполов горят поминальные свечи. ПОЭЗИЯ ПЕСНЯ Начинается все с вакханалий, С буйных оргий сатиров и нимф, Где кифара уместна едва ли, А затем превращается в миф. Начинается с пенья свирели, Что веселый ведет хоровод, А кончается все на дуэли, Где от пули судьба не спасет. Начинается все же с верлибра, С голых танцев на теплых ветрах, Где какую подругу ни выбрал, Все прекрасно на первых порах, А кончается в русской метели, И, пройдя этот горестный путь, Как Волошин в своем Коктебеле, Невозможно назад повернуть. Начинается с пьяного пира И плетенья веночков из лоз, А кончается драмой Шекспира, Где актер погибает всерьез. Начинается с пляски по кругу, Возлияний на белой скале, А кончается зимнею вьюгой И свечой, что горит на столе. ПАМЯТИ ТАТЬЯНЫ ГАЛУШКО Все не верится глазу: неужто Там, где листья легли на гранит, Поэтесса Татьяна Галушко Под плитой запыленной лежит? Разоряет осинники осень, И становятся дали ясней. Двадцать лет уж, как в общем доносе Упомянуты были мы с ней. И заложены в памяти прочно В те поры поразившие всех Эти звонкие юные строчки, Этот звонкий девчоночий смех. Только рак в наше время не лечат, И не стало Татьяны, увы. Этих нет, а иные далече От крутящейся мокрой листвы. Сблизив даты разлук и свиданий, Дышит стужею Гиперборей С перевалов Армении дальней, От арктических ближних морей. Не затем ли друзей мы хороним На пороге грядущей зимы, Чтобы в мире том потустороннем Одинокими не были мы? 1988 ЦАРЬ ДАВИД Первый бард на планете, пастух иудейский Давид, От восторга плясавший во время общения с Богом, Отчего и сегодня еврей в лапсердаке убогом При молитве качаться вперед и назад норовит. И тебе, говорят, с сыновьями не слишком везло, Ты чужую жену возжелал, несмотря на запреты. Научи различать, где добро обитает, где зло, - То, что тысячи лет различать не умеют поэты. Научи меня счастью коротких любовных минут, Темной ярости боя и светлому пенью кифары, Научи меня стойкости, если друзья предадут, Потому что, как ты, скоро немощным стану и старым. Мой сородич таинственный, царь моей давней страны, Завершая свой срок, о тебе вспоминаю сегодня. Научи меня петь, не щадя ни себя, ни струны, А порвется струна, - так на это уж воля Господня. Пусть тучнеют стада меж библейских зеленых полей, Где звенят твои песни, земным не подвластные срокам, И склонились посланцы у пыльной гробницы твоей Трех враждебных религий, тебя объявляя пророком. ПАМЯТИ КОНВОЯ PQ-17 ПЕСНЯ Аргумент в неоконченном споре - Злой сирены пронзительный вой. Для похода в студеное море Корабли собирает конвой. Им волна раскрывает объятья, Им поют, провожая, гудки. Это ваши друзья или братья, - Помолитесь за них, моряки. Каждый твердо в звезду свою верит. Только знать никому не дано, Кто сумеет вернуться на берег, Кто уйдет на холодное дно. Не дожить им до скорой победы, Ненадежной мечте вопреки. Это ваши отцы или деды, - Помолитесь за них, моряки. Вспомним тех, кто стоит у штурвала, Чтоб погода нелетной была, Чтобы бомба суда миновала И торпеда в пути обошла. Отлетают их светлые души, Словно чайки в полете, легки. Никому не добраться до суши, - Помолитесь за них, моряки. Над водою, соленой от горя, День полярный горит синевой. Для похода в студеное море Корабли собирает конвой. Там грохочут салюты прибоя И намокшие тонут венки. Это те, кто закрыл вас собою, - Помолитесь за них, моряки. СЕРГЕЮ БЕЛОМУ Крутые волны сталкивались лбами У стонущего борта корабля. Мы мылись с командиром в финской бане У берега Гусиная Земля. Корабль был стар, а командир был молод, И, усмехаясь, жаловался он, Что надоели темнота и холод, Что звезд не прибывает на погон, Что капремонт на судне делать надо, Но все его старанья - ни к чему. Я на полкe сидел с ним молча рядом И бешено завидовал ему. Его крутым плечам и юной прыти, Уверенности, что всегда он прав, Тому, что он на мостик может выйти И взяться за машинный телеграф. А я старик, и, что теперь ни делай, Мне времени назад не повернуть. Где ты плывешь сейчас, Сережа Белый? К каким краям прокладываешь путь, На старом судне выйдя за Рыбачий И свой нехитрый покидая дом? Дай Бог тебе здоровья и удачи И восемь верных футов под килём. МОЯ ПЛАНЕТА Мала планета, названная мной, - В диаметре - пятнадцать километров. Она между Ураном и Луной Летит в потоке солнечного ветра. Моей заслуги в том особой нет, Но полагаю - радоваться стоит, Что между малых солнечных планет И этот затесался астероид. Когда с Землею оборвется нить, Приятно все же, что ни говорите, Свой образ для потомков сохранить, Летя всегда по собственной орбите. Когда-нибудь, во времени ином, Такими же вот звездными ночами, Ее найдет на карте астроном, Прочтет названье и пожмет плечами. А кто захочет встретиться со мной, Поставит диск и поглядит в окошко, Где над Москвою в темноте ночной Сияет ярко млечная дорожка.