Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2005
ДИАЛОГ В ПИСЬМАХ
В. В. Чубинскому
В августе, договариваясь с Вами возобновить наш диалог в письмах, пользовавшийся в перестроечные годы изрядной популярностью у читателей, чтобы обсудить некоторые свойства нашей властной элиты, я обещал Вам приняться за это послание в середине сентября, как только сдам срочную работу. С опозданием всего на недельку, и приступаю, но…
Мне кажется, это происходит в другой стране. Не в той, где мы с Вами жили в конце августа. И потому не только тональность, но и суть нашего разговора неизбежно должны измениться.
Говоря о другой стране, я вовсе не имею в виду ту перестройку политической системы, которую объявил президент и которую некоторые политики и публицисты окрестили “сентябрьским переворотом”. Она, на мой взгляд, лишь фиксирует и оформляет нечто давно произошедшее. Президентские ставленники проходили почти везде. Правда, избрание губернатора стоило от 500 тыс. до 10 млн. у. е. Теперь эти потекут в другом направлении. Скорее всего, не на оплату пиар-услуг, а прямо на формирование “колоссальных состояний у некоторых чиновников — ведь они будут теперь не косвенно, а напрямую определять человека, который будет назначен”. Еще меньше значение той краткосрочной, хорошо организованной митинговой активности, которую другие политики и публицисты поспешили объявить “единением нации”. Нам с Вами, хорошо помнящим советскую “борьбу за мир” и другие подобные кампании, не надо объяснять, что подобный “речевой шум” всегда прикрывает нечто иное.
Между тем сдвиг общественных настроений действительно произошел, и притом настолько серьезный, что будет иметь длительное влияние как на непосредственное ощущение нашей жизни, так и на ее осмысление, которое не может теперь не ускориться. Именно поэтому разговор о характере нашей правящей элиты, как мне представляется, не будет достаточно серьезен, если мы обойдем молчанием те ее свойства, которые проявились в острейшей кризисной ситуации, вызванной терактом в Беслане.
В сентябре, регулярно просматривая множество газет разных направлений, я составил два свода. Один — из сообщений о поступках и высказываниях высокопоставленных государственных чиновников и политических деятелей. Второй — из свидетельств спасшихся заложников, участников и непосредственных наблюдателей бесланской трагедии. В первом из них фигурирует свыше четырех десятков представителей правящей элиты. Сопоставляя то, что говорилось и делалось ими в этой кризисной ситуации, с картиной реальных событий, которая зафиксирована вторым сводом, действия представителей элиты, за небольшим исключением, можно характеризовать такими словами, как “соврал”, “струсил”, “сморозил глупость”… В самом мягком варианте: “проявил некомпетентность” или “растерялся”.
Нет смысла ворошить всю груду ситуаций, но стоит, быть может, обозначить самые яркие примеры по вышеперечисленным “номинациям”. По части сознательного вранья, то есть такого, которое не может быть отнесено на счет ошибок, неразберихи и пр., первое место принадлежит сообщениям о численности заложников. Напомню: официальные сообщения колебались от 100–120 до 354 “по уточненным спискам”. Хотя с первых же минут было ясно: если захвачена школа, в которой около 800 учеников, да учителя, да родители, пришедшие на линейку, да дошкольники, которых они привели с собою, поскольку садики в Беслане в этот день не работали, то… ну, даже у самого малограмотного менее 1000 никак получиться не может.
Всякая сознательная ложь имеет цель. Какую же в данном случае? Совершенно ясно, что при любом исходе событий скрыть подлинный масштаб беды не удалось бы. Очевидны были и негативные следствия этой лжи — не только ярость террористов, для которых заложники и живой щит, и товар для политических спекуляций, и вызванные ею дополнительные страдания заложников, но и возмущение их родственников, которых следовало бы, наоборот, всячески успокаивать, хотя бы для того, чтобы убрать из зоны оцепления. Так чем же, какими соображениями могла быть продиктована эта ложь? Либо это не рассуждающий чиновничий автоматизм преуменьшения всего, что неприятно для начальства, либо… сознательное провоцирование того “стихийного” разрешения ситуации, которое, когда на самом деле произошло, было названо “наихудшим сценарием”. В любом случае очевидно: мысль о высочайшей ценности любой человеческой жизни, о том, что главная цель в данной ситуации есть именно спасение максимального числа заложников, никому из лгавших в голову не приходила.
По части трусости пальма первенства безусловно принадлежит двум президентам и одному депутату (А. Дзасохову, М. Зязикову и М. Аушеву). Напомню: террористы требовали, чтобы все они вместе с доктором Рошалем прибыли на переговоры, но у одного срочно обнаружился грипп, другой никак не мог прилететь из Испании, а третий, хоть и был на месте, в переговоры не вступал. Почувствовав, видимо, как все это странно, нам по одному из телеканалов объяснили: эти, мол, люди и есть главные враги террористов, их приглашали, чтобы немедленно расстрелять. Может, и так. Террористы по определению твари жестокие и коварные. Но! Обязан ли взрослый мужчина рискнуть собой, если, рискнув, может спасти хотя бы одного ребенка? Обязан! На этом свет держится! И сотни нечиновных мужчин — спецназовцев, бойцов 19-й дивизии, мирных жителей, — не задумываясь, шли в Беслане под пули, чтоб заслонить собою детей, чтоб вынести из-под огня раненых, обожженных!.. Чиновные — не рискнули.
Да и сомнительно, чтоб приглашенных на переговоры ждала верная смерть. Во-первых, события как в Беслане, так и в Назрани свидетельствуют, что г-да Дзасохов и Зязиков — враги для террористов не слишком опасные. Во-вторых, есть бесспорное свидетельство, что террористы готовились именно к переговорам. Заложница Надежда Малиева рассказывала: “Сначала нас всех согнали в спортивный зал. Потом террористы стали составлять списки детей до шести лет. Таких оказалось 150 человек”. Для того, чтоб “просто так сидеть и постреливать по лежащим заложникам”, в подобных списках никакой нужды нет. Списки могли понадобиться только для переговоров, для торга…
О том же свидетельствует и успех Руслана Аушева, сумевшего освободить матерей с грудными детьми, вместе с которыми террористы передали ему заранее заготовленное письмо к президенту. Содержание его Аушев передал так: “Ну, как всегда, тот же Буденновск. Вывести войска, контроль стран СНГ за ситуацией в Чечне…” Действительно, как и следовало ожидать! И я, кстати, согласен, что на такие уступки идти было нельзя. Но уступки и переговоры суть вещи разные. Идти на переговоры с террористами нужно именно для того, чтоб не идти на уступки. Их надо успокоить, создав иллюзию близкой победы, возможного достижения их главной цели, освободить часть заложников, хотя бы тех же детей-дошкольников, а уж затем… Лишь ведя переговоры, можно было бы, вероятно, убрать и “ополченцев” из кольца оцепления — тех, чье присутствие в конце концов и спровоцировало спонтанный штурм. Короче, именно и только переговоры могли сделать развязку трагедии менее кровавой.
Для таких переговоров нужны политики — люди, действующие на основании собственных политических убеждений и программ, независимые от верховной власти, которая в этом случае (и только в этом!) может гордо заявлять, что ни при каких обстоятельствах не вступает в переговоры с бандитами. Политиков не нашлось. Наши президенты и депутаты оказались всего лишь чиновниками, для которых гнев начальства страшнее пистолета. Ведь этот гнев может лишить их самого сладкого — карьеры.
Но даже такого перерождения, мне кажется, мало для того, чтоб объяснить ту поразительную робость и нерешительность, которая околдовала представителей нашей правящей элиты в момент, когда сама ситуация требовала от них решений быстрых, мужественных, нестандартных. Чтобы пояснить это, сошлюсь на переговоры с террористами советника президента Асламбека Аслаханова в его собственном изложении: “Я им позвонил и спросил: а о чем мне с ними вообще говорить, есть ли у нас повод для разговора? Они ответили: “Повод — 1200 человек заложников, среди которых большинство — дети””. То, что для террориста живые, страдающие люди всего лишь разменная монета политического торга, неудивительно! На то он и террорист, бандит. Для любого бандита свой кошелек всегда больше, нежели чья-то жизнь. Но отчего же советник президента начисто запамятовал, что под ножом у этого бандита оказалась величайшая ценность любого государства — его граждане, его дети? Отчего он-то их даже предметом переговоров не счел?..
Не кажется ли Вам, Вадим Васильевич, что одно это уже свидетельствует о неком новом качестве нашей элиты, необъяснимом с точки зрения тех традиционных представлений о ее особенностях, которые базируются преимущественно на сведениях о происхождении ее из советской партноменклатуры и возрастающем в ней проценте выходцев из силовых структур? Не является ли это новое качество, сформировавшееся в последние 10–15 лет, вследствие, возможно, сверхстремительного обогащения, представлением большинства нашей властной элиты о собственной сверхценности и, соответственно, катастрофически сниженного представления о ценности всех других, к элите не принадлежащих? Можно, разумеется, привести и множество иных тому доказательств, не связанных с Бесланом. Вот хотя бы свидетельство профессора В. Федоровой: “Достаточно спросить студентов из богатых семей, обучающихся в любом элитарном вузе, о живущем в бедности народе, как они ответят: └пьяницы”, └подонки”, └сами не хотят хорошо жить””… В дни бесланской трагедии эта черта нашей правящей элиты впервые проявилась предельно наглядно.
Но вернусь к своему своду. О некомпетентности и “неэффективности” элиты много говорилось в первые недели после трагедии. Наиболее вопиющим ее проявлением было названо присутствие “ополченцев” в зоне оцепления. Но…
Я, как Вы помните, в свое время изучал другую кровавую трагедию — 9 января 1905 года, написал о ней довольно толстую книжку, по сю пору цитируемую многими историками. Так вот, еще тогда я понял, что самые странные и непостижимые решения могут оказаться вполне логичными, если взять в расчет, что знал и чего не знал человек в момент принятия своего решения. Тут не стоит торопиться. Тем более что наш предмет не сама бесланская трагедия, а свойства властной элиты, в ней проявившиеся. Ситуация с “ополченцами”, быть может, действительно была безвыходной для руководства силовиков, но ведь не только по ней можно судить о их профессионализме.
О. Крыштановская, лучший, пожалуй, на сегодняшний день исследователь нашей властной элиты, полагает, что неудачи силовиков в политике связаны прежде всего с тем, что им присущ “инструментальный” подход. “Например, как проникнуть в захваченное террористами здание. Или каким устройством обнаруживать взрывчатку в аэропорту”. Вполне соглашаясь, что такие методы в политике заведомо непродуктивны, хочу обратить Ваше внимание, Вадим Васильевич, что события в Беслане, как и ряд других, наглядно выявили некомпетентность силовиков и при таком, инструментальном, подходе1.
Если помните, среди убитых в Беслане боевиков были названы имена Хан-Паши Кулаева и Майрбека Шейбекханова, которые давно уже известны как люди, причастные к другим терактам, а Кулаев еще в 2001 году был осужден на 9 лет. Как же они оказались в Беслане? Не буду строить версий, связанных с коррупцией, и т. п. Возьмем самый лестный для наших спецслужб вариант: указанные лица были завербованы и вновь оказались среди террористов уже как осведомители. Так, если помните, часто случалось до революции, что позволяло предотвращать многие замыслы террористов. Тогда понятно и происхождение многочисленных “ориентировок” о возможности захвата заложников, в том числе в школах. Но расплывчатость этих “ориентировок” свидетельствует: руководство террористов переиграло наши спецслужбы, заранее выявив их агентов и надежно скрыв наиболее ценную информацию о времени и месте теракта. Значит, и при “инструментальном” подходе компетентность наших спецслужб оставляет желать много лучшего.
Быть может, дело в том, что инструментарий сыска так сложен и тонок, требует такого понимания других людей, что для успешного овладения им обычных служебных стимулов маловато. Этим надо жить, как жил когда-то знаменитый Зубатов, для которого борьба с революцией была всепоглощающей страстью, у наших же силовиков слишком много иных интересов. Да и сознание собственной сверхценности им здесь сильно мешает.
Самый сложный вопрос — насчет глупости. Первоначально пальму первенства в этой “номинации” я хотел отдать депутату от “Родины” А. Фоменко, заявившему буквально следующее: “Надо сплотить нацию, объединить людей под лозунгом └Все для победы”. Как? Для начала прекратить рекламу пива на телевидении и в прессе. (Погодите смеяться, Вадим Васильевич, дальше — круче!) Прекратить пропаганду └безопасного секса”, └мягкой контрацепции” и прочих способов └планирования семьи”. И одновременно начать столь же настойчивую кампанию социальной рекламы против узаконенных убийств младенцев в чреве матери. С четырьмя миллионами абортов в год мы никогда не сможем… стать страной, готовой не только сражаться, но и побеждать”.
Конечно, если самым эффективным средством борьбы с терроризмом человек всерьез считает запрет на рекламу пива или контрацептивов, то и врачи ему уже вряд ли помогут, но… А если он так не считает? Если все это говорится в твердом сознании, что ничто подобное осуществлено не будет, зато сам говорящий запомнится “начальству” как на все готовый “борец с терроризмом”? Если расчет таков, то ведь нельзя не признать, что он верен. Человека же, успешно манипулирующего чужой глупостью, считать глупым ни в коем случае не следует.
То же можно сказать и о других претендентах на эту “номинацию”. Не верю я, что кемеровский губернатор Аман Тулеев, предложивший смертную казнь не только для террористов, но и для их пособников (в “пособники” можно зачислить кого угодно, например, журналистов, сообщивших нечто для начальства не совсем лестное, или тех же бесланских “ополченцев”), а также “ввести ответственность для их родственников”, действительно желал всего этого или не понимал последствий. Не верю, и все!
Цель всех этих предложений вовсе не в их осуществлении. Цель — привлечь внимание к собственной персоне, продемонстрировав возможному электорату свою крутость, а возможному начальству — свою преданность и послушность. Я, дескать, готов на все, мне только моргни…
Разумеется, некоторые “побочные эффекты” сих предложений в виде погромов екатеринбургских кафе с “неправильной” кухней или петербургских убийств людей с “неправильным” разрезом глаз неизбежны. Но разве большие люди обращают внимание на такие мелочи? Избитых и правильной-то национальности наша элита никогда не жалела; а тех бритоголовых дурачков, которые слишком буквально понимают высказываемые ею идеи по “борьбе с терроризмом”, придется, конечно, хоть на немножко отправить в тюрьму, чтоб цивилизованная Европа не слишком морщилась, — но разве это можно сравнить с собственной успешной карьерой? Пожертвовать несколько пешек для собственного движения в ферзи — кто же из нашей элиты откажется от такой комбинации?..
Так что насчет глупости я, пожалуй, поторопился. Беру свои слова обратно, приношу извинения и пр. Речь следует вести о другом — о циничном, но умном использовании сложившейся ситуации, охватившего жителей страны чувства собственной беззащитности, уязвимости и готовности конвертировать остатки своих свобод в призрак безопасности.
Вот тут, по-моему, и следует вернуться к подлинному смыслу той политической перестройки, что была провозглашена президентом после бесланских событий, а теперь срочно, “со свистом” воплощается в законы нашим сервильным парламентом. То, что она рождена вовсе не задачами борьбы с терроризмом, для меня очевидно. Во-первых, я слышал об этих планах (назначение губернаторов и замена мажоритарных выборов партийными) еще весной. В мае, выступая в одной аудитории, я говорил, что по всем признакам задачей первой половины второго путинского срока будет поиск “мобилизационной” идеи для общества, ибо политика “подмораживания” России с одновременным построением псевдолиберальной экономики (псевдо-, ибо наша экономика лишена главной черты экономики либеральной — нерушимого права собственности и создаваемой им независимости бизнеса от государственной бюрократии) — такая политика невозможна далее вне рамок мобилизационных политических технологий (желающих проверить эту информацию адресую на сайт http://megaregion.narod.ru). Во-вторых, а чем, собственно, назначение губернаторов и избрание Думы исключительно по партийным спискам может помешать террористам? Никто этого не объяснил, да и можно ли объяснить?.. Общие же фразы об “укреплении государства”, “улучшении управляемости” и т. д. даже не слишком затуманивают суть дела. История свидетельствует, что государства, управляемые бюрократической системой, восходящей к единому центру власти, в решающие моменты, напротив, неизменно оказывались крайне некрепкими.
Суть ныне осуществляемой политической перестройки, очевидно, в другом. Чтобы понять в чем, надо вспомнить, что “взрывпакет” законов о монетизации льгот уже до Беслана вызвал заметный рост социальной напряженности в стране. Очевидно, что эта напряженность будет только расти, пик ее придется на первые месяцы 2005 года, когда люди на себе почувствуют практический смысл монетизации, то есть увидят, насколько мала полученная ими “монета” в сравнении со вставшими перед ними проблемами. Ведь у нас мало кто считает такие вещи заранее, в основном живя по принципу “упремся — разберемся”. Но когда все “упрутся”… При этом так же очевидно, что наиболее тяжелый удар будет нанесен не федеральным, а региональным льготникам (ветеранам труда, жертвам политических репрессий, просто пенсионерам…). Полностью компенсировать их право на бесплатный проезд и другие их льготы из всех регионов способна разве что Москва. А ведь, кроме возможностей бюджета, необходимо еще и желание губернаторов. Расходовать-то бюджет можно по-разному. Можно проспекты гранитом отделывать, а можно компенсировать потери пенсионерам, но тогда, конечно, на гранит не хватит… Чтоб правильно решить эту задачу, местным властям необходимо четко понимать, от кого они зависят, и не думать о предстоящих выборах, на которых пенсионеры им многое могут припомнить.
Вот Вам первая подлинная задача проводящихся изменений политической системы. Избрание Думы по партийным спискам — мера совершенно аналогичная. Партийных программ у нас отродясь не читали, а припомнить конкретному депутату, за что он там голосовал и чем это для людей обернулось, возможности отныне не будет. И надо сказать, что наши депутаты сразу почувствовали вкус этой свободы от избирателя: законы стали приниматься в Думе так бездумно, с таким “свистом”, как никогда ранее.
Наконец, следует сказать, что, с точки зрения нашей правящей элиты, освобождение ее от нужд и воли народа проведено исключительно своевременно и с большой перспективой. Ведь ограбление самых бедных будет продолжено в 2006 году при проведении жилищной реформы, притом в ситуации более тяжелой — на фоне экономического спада, контуры которого уже обрисовались так ясно, что оптимистов среди экономистов почти не осталось. Естественно, и о социальной напряженности начала 2005 года мы в 2006-м будем вспоминать как о невинных цветочках. И мы с Вами еще не раз услышим, что надо, мол, потерпеть, пережить временные трудности, вызванные, конечно же, не политикой партии (“Единая Россия”) и правительства (М. Фрадкова), а каким-нибудь “головокружением от успехов” в реформаторской деятельности местных чинуш; и потерпеть надо будет, конечно же, во имя борьбы с терроризмом, который и т. д. Насчет этого “и т. д.” каждый из читателей старше 30 лет имеет большой опыт и может расставить все необходимые слова по памяти. Для молодых многое будет незнакомым и удивительным — их-то больше всего и жалко!
И знаете, Вадим Васильевич, когда я думаю о нынешнем маневре нашей правящей элиты по укреплению ее собственной “вертикальной” независимости от народа, мне представляется некий будущий историк, который этак через полвека, вороша архивные документы, будет доискиваться правды о произошедшем в Беслане. Если доищется, его выводы будут встречены с большим недоверием…
Наиболее правдоподобная, во всяком случае не противоречащая ни одному из выявленных документов версия убийства Кирова состоит, как известно, в том, что он был убит мужем своей любовницы из ревности и отчаяния и никакой троцкистский террор ни при чем. Сталин не был ни организатором, ни вдохновителем этого убийства. Он только использовал ситуацию, весьма умело и оперативно представив убийство из ревности троцкистским терактом. Для осуществления неких, давно вызревавших у него планов. Это так, но когда эта версия впервые была обнародована, она меня возмутила. Ведь я с детства верил в другое! Шести лет на никопольском базаре услышал я от безногого и слепого защитника отечества дяди Коли:
Ох, огурчики-помидорчики,
Сталин Кирова убил
В коридорчике.
И никакие потом газеты, радиопередачи, пионерские линейки и прочие средства внушения всенародной любви не могли почему-то исправить во мне впечатления от частушки пьяного инвалида. Я так привык воспринимать все остальное как ложь, что не поверил и правде, когда она обнаружилась. Думаю, и будущему историку Беслана поверят не сразу.
К чему это лирическое отступление? А вот к чему! Мне кажется, дорогой профессор, что мы не все понимали в механизмах функционирования советской власти! И все мы, активно добивавшиеся ее демократизации, и, если угодно, мы с Вами лично. Следствием этого многие были ошибки. Сейчас, когда основные черты советского общества возрождаются столь зримо, самое время бы это додумать, осознать какие-то общие механизмы функционирования власти в нашей стране, иначе мы обречены на повторение тех же ошибок в будущем.
Что за ошибки я имею в виду? А вспомните, как мы относились ко всем, кто предлагал процедуру люстрации и иные механизмы ускоренного обновления государственной бюрократии? Как к крайним экстремистам, не так ли? Полагали, что это может вызвать излишнее сопротивление номенклатуры, даже гражданскую войну. Мирная конвертация их власти в собственность представлялась нам более приемлемым вариантом: обладание собственностью должно было автоматически трансформировать их менталитет. Увы! Что-то тут “не сработало”… Менталитет правящей элиты, конечно, трансформировался, но совсем не так, как рассчитывали, — в основном за счет появления в нем того комплекса собственной сверхценности, о котором я говорил выше. Частная же собственность почему-то оказалась у нас вовсе не частной и даже не собственностью, а лишь условным владением, ибо в случае нарушения условия этого владения, каковым является не только политическая верноподданность, но и верность интересам правящей элиты как корпорации, оно немедленно изымается.
Можно ли все это объяснить только тем, что нынешняя правящая элита есть прямой наследник советской партгосноменклатуры? Даже не наследник — это, собственно, и есть номенклатура. Процент новых людей не превышает в ней процента естественно возрастной ротации за соответствующий период при советской власти. К тому же из партноменклатуры вышел не только высший эшелон нынешней бюрократии, но и верхушка бизнеса, который потому и не может быть независим от бюрократии, что обязан ей происхождением своих капиталов. Другой слой нынешнего бизнеса формировался на основе той теневой экономики, которая процветала в последние советские десятилетия под прикрытием все той же номенклатуры, — он тоже оказался неспособен оборвать свою пуповину. Да что там! А руководители террористов откуда? Дудаев был генералом, Масхадов — полковником Советской армии, Радуев — секретарем райкома ВЛКСМ… Общее происхождение всех этих групп кое-что, конечно же, объясняет, но не так уж много.
Вспоминая прежние свои взгляды, которые я, естественно, усиленно пропагандировал в период перестройки, должен признать, что был прав лишь частично: менталитет любой социальной группы действительно подвижен, формируется не только традицией, но изменяющимися историческими обстоятельствами, но… В механизме этой трансформации я чего-то, видимо, не понимал, жизнь не оправдала моих надежд и прогнозов.
Пытаясь восполнить этот пробел сейчас, я все чаще обращаюсь к концепции “пространства власти”, выдвинутой двумя Вашими коллегами — Д. Андреевым и Г. Бордюговым. Вы с ней, разумеется, знакомы, но, поскольку я полагаю, что это письмо будут читать и другие, изложу ее вкратце. “Пространство власти включает в себя характеристику всей инфраструктуры, обеспечивающей тот или иной управленческий режим”, то есть все то, о чем можно сказать: здесь осуществляется власть. Это пространство в России имеет особую структуру, главными в которой являются три элемента. 1. “Носитель власти” — номинальный, но одновременно и фактический правитель — великий князь, царь, император, партийный вождь или президент. 2. “Элита” не просто конгломерат групп, приближенных к власти, но тот элемент пространства власти, посредством которого носитель власти исполняет управленческие функции. Она “оказывается неизбежным инструментом властвования и обретает достаточную управленческую компетентность, которая позволяет не только конкурировать с правителем в пространстве власти, но и в случае необходимости, практически замещать его”. 3. “Домен”, под которым подразумевается личная опора правителя в его противостоянии с элитой. Такая опора может быть как просто силовой, так и сложной: сословно-корпоративной или институциональной. Она может находиться как внутри пространства власти, так и (частично или полностью) за его пределами. В последнем случае она даже более эффективна.
Андреев и Бордюгов полагают, правда, что таковою структура пространства власти была в России всегда — “от Владимира Святого до Владимира Путина”. Как историческая их концепция заслуживает, мне кажется, самых серьезных возражений, но возражения я оставлю пока при себе, к нашему разговору они отношения не имеют, так как структуру пространства советской власти и ее нынешней модификации эта концепция описывает верно.
России, по мнению Андреева и Бордюгова, свойственна в основном мобилизационная модель развития, а поскольку всякая мобилизация предполагает периоды усталости и спада, то в такие периоды Россия и пытается обычно встать на путь модернизации. “На Западе модернизация └подогревалась” энергией общественной самодеятельности на базе всестороннего согласования интересов. В России же элита видела в модернизации наилучший способ собственного обустройства, торопливо осуществляющегося на энергии └остывающей” мобилизации”. И опять же попытка объяснить этим ход реформ Александра II не представляется мне удачной, но несомненно, что “обрушение советской государственности в охватившем страну после августа 1991 года хаосе не просто оказалось на руку элите, но и было ею же самой инициировано. За последние советские десятилетия номенклатуре удалось добиться монопольного господства в пространстве власти. Однако ее влиятельность по-прежнему определялась исключительно статусно-должностным положением. Она оставалась существенно ограниченной в возможностях личного обогащения. Контроль “теневой экономики”, то есть номенклатурный рэкет, не решал проблемы в силу своей нелегитимности. К получению прибылей вел единственный путь — через вхождение в рынок”.
Все это не так уж ново. Но все же свидетельствует, что модель “пространства власти”, построенная Андреевым и Бордюговым, является действующей, схватывающей важнейшие элементы в их взаимозависимости и потому позволяющей делать некоторые прогнозы. Приведу один: “В 2004 году действительно может быть сделан выбор в пользу модернизационного или мобилизационного проекта развития. Заинтересованные субъекты пока еще выжидают с предложением того или иного варианта”. С момента выдвижения концепции прошло меньше года, а выбор уже сделан! И сделан в пользу мобилизационного варианта.
И все же, на мой взгляд, чтобы служить пониманию трансформаций властной элиты, модель Андреева и Бордюгова должна быть дополнена пониманием еще одной важной взаимозависимости. “Домен, — пишут они, — может находиться как внутри, так и вне пространства власти. Главное — он не должен └сращиваться” с элитой. Когда домен тесно связан с народом, суверенитет носителя власти надежно защищен. Этого-то как раз и не хватало нашей властной традиции на всем протяжении ее существования”. Но ведь никогда и не будет хватать, вот в чем штука! Ибо домен никак не может не сращиваться с элитой, не “перетекать” в нее!
Где бы ни располагался домен, то есть личная поддержка носителя власти, его опора в противостоянии с элитой, носитель так или иначе принужден с ним расплачиваться. Доменом Ельцина, пришедшего к власти на гребне революции, была не только ясно выраженная поддержка низов, но и часть бюрократии, стремившаяся к обновлению политического строя. Первоначально в ряды элиты им были призваны некоторые выразители интересов низов, но он быстро почувствовал, что, идя дальше навстречу ожиданиям низов, потеряет поддержку “своей” части бюрократии, и пошел по пути реализации ее интересов. Соответственно, поддержка низов, то есть той части его домена, которая находилась вне пространства власти, стала стремительно таять. Это заставило его еще раз перенести точку опоры, призвав в ряды элиты наиболее успешную часть новорожденного бизнеса и, соответственно, расплатившись с ней частью своей власти. Не воля народа как таковая, а деньги и хорошо оплаченные избирательные технологии принесли ему второй срок и породили то, что обычно именуется “олигархическим капитализмом”.
Изначальным доменом Путина также была не только ФСБ, но и значительная часть избирателей, недовольная политикой Ельцина. Некоторые шаги навстречу ее интересам были сделаны, страна ощутимо продвинулась по пути плавного, стабильного модернизационного развития, обеспечившего некоторый подъем уровня жизни населения. Однако с первых же месяцев мы наблюдали и иной процесс: часть путинского домена, включенная в пространство власти, то есть верхушка силовых структур, плавно перетекала в элиту, вытесняя оттуда ельцинский олигархический призыв, захватывая все большие куски власти и собственности. Но по мере срастания этой части своего домена с элитой Путин теряет опору в той его части, что располагается вне пространства власти. Для избрания на второй срок ему уже потребовались разного рода “зачистки”, но после выборов рейтинг его продолжал снижаться. Что и предопределило выбор мобилизационного пути развития.
Таким образом, элита есть подвижная, постоянно меняющаяся общность. Трансформация ее менталитета зависит в основном от притязаний, интересов и “технологий управления”, присущих той ее части, которая приходит из домена нового правителя. Естественно, эта часть отбирается носителем власти по принципу личной преданности и полезности, что во многих случаях резко снижает общий уровень управленческой компетентности элиты. Неизбежно снижается и уровень компетентности тех институтов, откуда идет призыв в элиту.
Но возможно ли при той структуре пространства власти, которая представлена нам Андреевым и Бордюговым, нормальное, устойчивое развитие страны без мобилизационных рывков и соответствующих спадов? Сама попытка мобилизации общества в нынешнем его состоянии подсказывает ответ: нет, невозможно! Ибо мобилизация общества “на борьбу с терроризмом” есть фикция. Она неизбежно приведет на иной путь — путь разжигания национальных обид, создания образа врага, брутальных амбиций и прочих прелестей всех фашизоидных мобилизаций. Или же попытка окажется неэффективной, мобилизации общества не произойдет, и тогда, как пишут те же Д. Андреев и Г. Бордюгов, “перспективы предугадать нетрудно. Подняться после мутаций такой (неэффективной. — В. К.) мобилизации в стагнационную модернизацию Россия уже не сможет. Ей будет уготована участь “зоны”, упоминания о которой сохранятся лишь на нескольких страницах, где говорится о месторождениях нефти, газа…”
Столь печальную перспективу для нашей страны я вынужден был бы счесть вполне реальной, если бы не одно “но”. Но вечна ли, неизбежна ли та модель “пространства российской власти”, о которой говорят Андреев и Бордюгов? Убежден, что нет. Эта модель опирается на тот тип общественной справедливости (а по сути, и формируется им), который называют “патримониальным” и при котором “равенство в бесправии” перед лицом верховной власти дополняется признанием справедливости привилегий, “положенных” ее слугам в зависимости от ранга и рода службы. Я еще помню времена (40-е, 50-е, отчасти даже 60-е годы прошлого века), когда этим “положено” в народном сознании безусловно оправдывались любые неравенства.
Но с тех пор, в том числе и за последние 15 лет, немало воды утекло, менялась не только правящая элита, менялись и те, кем она правит, не так ли? Нынче, согласно социологическим исследованиям О. Коленниковой, абсолютное большинство (две трети) россиян признают справедливыми только неравенства, связанные с уровнем образования и характером занятости в общественном производстве. Неравенство же между высшими чиновниками (властной элитой) и народом признают справедливым только 14 % граждан России. Даже новое для нашего общества неравенство между предпринимателями и наемными рабочими признает справедливым значительно бóльшая часть граждан — 48 %. Более того, неравенство между властной элитой и народом признают несправедливым 85 % наиболее обеспеченной части (верхнего дециля) нашего общества и 87 % сотрудников силовых структур, то есть и здесь существующая модель власти не имеет настоящей поддержки!
Этому можно бы и порадоваться: те правящие элиты, чьи привилегии утрачивали легитимность в глазах народа (дворянство, а затем и партноменклатура) неизбежно теряли власть. Но радоваться не позволяет память о том, что такая утрата власти элитою неизбежно сопровождается трагическими конфликтами, если и не кровавыми, то все равно приводящими к упадку культуры, снижению уровня цивилизованности… Очень бы не хотелось, чтоб России еще раз довелось переживать подобные “судороги модернизации”.
Так есть ли выход? Есть. И если б меня вдруг спросили, в чем он заключается, я бы сказал: “Правительства погибают от лжи. Может быть, есть еще время вернуться к правде. И я уверен, что народ, слепо следовавший за вами по пути насилия, с радостью просыпающегося сознания пойдет по пути возвращения к свободе. Но возможно ли это для вас? Не поздно ли, если б вы даже захотели это сделать?”
Но это — увы! — не мной сказано. Это сказано В. Г. Короленко еще в сентябре 1920 года. В письме Луначарскому. И никем услышано тогда не было. Увы, не будет услышано и сегодня.
P. S. Перечтя написанное, я подумал, что письмо мое вышло слишком уж мрачным. Хотя я всего лишь пытался быть честным. Надеюсь на Вас, дорогой Вадим Васильевич! Вы старше, мудрее, и, возможно, Ваше представление о тех, кто нынче нами правит, окажется более просветленным.
Уважающий Вас В. Кавторин
В. В. Кавторину
Я рад, Владимир Васильевич, возобновлению нашего “диалога в письмах”, начатого, как теперь представляется, в давнопрошедшие времена. Это был апогей перестройки, романтическая пора, когда пробуждавшееся общество шаг за шагом отвоевывало для себя те права и свободы, которые сейчас — искренне или лицемерно — признают даже те, кто когда-то упорно препятствовал их претворению в жизнь. Передовая и активная часть общества, к которой мы с Вами имели честь принадлежать, была исполнена прекраснодушных иллюзий, полагала, говоря словами поэта, что “лишь надобно народу… скорее дать свободу, скорей свободу дать” — и все тягостные проблемы и противоречия нашей жизни найдут разумное и благодетельное разрешение. Едва ли кто-нибудь мог тогда предвидеть политические, экономические, социальные, национальные катаклизмы, ожидавшие нашу страну, как и то, что через полтора десятка лет пора вожделенной свободы будет омрачена угрозой авторитарного реванша. Сочиняя наши “письма”, мы знали, что они будут прочитаны, так как тиражи газет и журналов достигли немыслимых ранее высот, занимавшие нас исторические проблемы волновали всех, литературные произведения, о которых мы толковали, были у всех на устах. Теперь не то. По разным причинам, о которых долго будут судить да рядить, наступила полоса безвременья. Она не продолжится вечно. Одно из условий выхода из нее — тщательное изучение кризисной ситуации, в которой оказался народ, выяснение, вследствие чего это произошло, и, между прочим, отыскание ответа на заданный в заглавии нашего диалога роковой вопрос: “Кто нами правит?”.
Простейших вариантов ответа, затрагивающих происхождение, профессию, жизненный путь, социальный статус, мировоззрение и другие отличительные признаки новоявленных руководящих персон, предостаточно. Когда-то незадачливый вице-президент России Руцкой брюзжал на реформирующих экономику “завлабов” (вариант “мэнээсов”). Сами они гордо именовали себя демократами, а их противники пустили в оборот словечко “дерьмократы”. Дальше пошли “олигархи”, чиновники (этому слову было возвращено исконное, лишенное пренебрежительного оттенка значение), члены “Семьи”, “младореформаторы”, “силовики”, “питерцы” и проч., и проч. — дефинициям и кличкам несть числа. Об их политических, хозяйственных и иных взглядах и замыслах уже много написано, еще больше пишется и будет написано (и говорено), причем, надо надеяться, умно и убедительно. Поэтому я хочу коснуться лишь одной стороны этого всеохватного вопроса, а именно — психологического облика тех, кто управляет нашей большой и многоликой страной. Вы затронули эту тему в своих размышлениях о поведении властей в связи с трагедией в Беслане, и я полностью присоединяюсь к Вашим заключениям. Постараюсь дополнить их личными наблюдениями, почерпнутыми, правда, не из экстремальных ситуаций, а из самых что ни на есть заурядных рабочих буден. И не в среде начальственных особ высших разрядов, а в сонме, как говорится, полутяжеловесов. Кстати, именно этот разряд должностных лиц определяет очень многое в нашей жизни.
Но прежде договоримся о терминах. Никак не могу принять модное словцо “элита”. И не только потому, что границы так называемой элиты расплывчаты, что самих элит множество, а где они начинаются и где кончаются, никто не ведает. Решающее — то, что в этом слове, как его ни истолковывай, изначально заложено представление о чем-то отборном, лучшем по качеству. Можно, конечно, употреблять его в ироническом смысле, но мы-то говорим о делах сугубо серьезных — об элементе “пространства власти”, как выражаются цитируемые Вами Д. Андреев и Г. Бордюгов. Не берусь судить, как в иноземных краях, но у нас я, кроме руководящей (властной) должности, ничего элитарного, отборного в этой милой компании не вижу. Они вовсе не лучшие, с какой стороны их ни рассматривай. Скорее наоборот. И я готов согласиться с В. Рыжковым, когда он в своей книге “Четвертая республика” пишет о лидирующем слое в России конца XX (теперь можно добавить: и начала XXI) века: “В народной памяти он останется скорее сообществом случайных людей, не сумевших адекватно осмыслить уроки новейшей российской истории и обуздать личные и корпоративные интересы, корысть, амбиции, — сообществом, стратегически слепым и недостаточно профессионально компетентным и в результате неспособным предложить России систему общепризнанных духовных, идейных, политических и экономических ценностей и взглядов, создать дееспособную демократическую государственность, которая пришла бы на смену 70-летней советской системе”. Хороша “элита”, нечего сказать!
В. Рыжков предпочитает говорить не об “элите”, а о “политическом классе”. Этот термин мне тоже не по душе. В традиционном (отнюдь не только марксистском!) понимании слова “класс”, обозначающего большую социальную группу, объединенную условиями ее деятельности и статуса в обществе и производстве и общностью интересов, присутствуют, несомненно, четкость и ясность. То же можно сказать о принятом в марксистской литературе понятии “правящие классы”. А вот термин “политический класс” — нечто до предела неотчетливое. Если он обозначает всех тех, кто, как пишет В. Рыжков, определяет “историю стран и народов”, то охватывает несметное число людей разнообразных родов деятельности и профессий, в том числе не имеющих отношения к политике. Если же им обозначают только тех, кто выполняет “функции управления страной”, то, напротив, речь пойдет о сравнительно узкой прослойке, которую трудно назвать классом. По этой причине я не стал бы увлекаться заимствованием не очень удачных формул западных социологов и остался при общепринятых ранее и понятных всем “правящих кругах” и “правящей верхушке”.
Давно и не мной отмечено, какое большое место среди тех, кто нами правит, занимает и сейчас еще старая советская номенклатура. Политолог А. Либман пишет в статье, опубликованной недавно журналом “Свободная мысль — XXI”: “В середине 1990-х доля представителей партийной, комсомольской, советской и хозяйственной номенклатуры в окружении президента достигла 75 процентов, в правительстве — 74 процентов, в региональной элите — 82 процентов. В среднем и низшем чиновничестве └преемственность кадров” была еще большей”. Думаю, Вы правы, отмечая в своем письме, что “процент новых людей не превышает в ней (номенклатуре. — В. Ч.) процента естественной возрастной ротации за соответствующий период при советской власти”. Невооруженным глазом видно, что на сегодняшний день номенклатура старших возрастов (и, соответственно, более высокого ранга в советском прошлом) потеснена новым поколением — людьми несколько моложе или несколько старше 50 лет. Л. Лурье в своей августовской статье в газете “Дело” обнародовал список руководящих “московских питерцев” числом в 20 человек. Все они родились в период от 1950 до 1962 года. Многие из этих “юнцов” успели пройти школу руководящей комсомольской работы и сохранить черты, присущие комсомольским функционерам позднебрежневской поры. Но об этом ниже.
А сейчас вот о чем. В своем сатирическом романе “Номенклатор” Г. Надеждин вкладывает в уста испытанного партийного чиновника слова, обращенные к молодому энтузиасту, вознамерившемуся покончить с номенклатурой: “Не горячитесь, инструктор, царство номенклатуры не прекращалось ни на минуту. Номенклатура должна надеть покровы, но как и когда это будет и какие…” Нужно признать, что “покровы” эти вскоре не понадобились. Сейчас уже никого не удивляет присутствие, активность и влиятельность в наших правящих кругах “номенклатурщиков”. Но главное даже не в этом. Главное в том, что номенклатура возродилась как социальное явление. Способы ее формирования, пополнения, перемещения, сами методы ее работы, стиль общения с начальством, с подчиненными, с “населением” почти зеркально отражают то, что было в недавнем прошлом, несмотря на официально установленные демократические (скорее квазидемократические) порядки и формы. И какая, в сущности, разница, кто осуществляет “подбор и расстановку кадров” и играет роль кукловода — аппарат ЦК КПСС или, скажем, президентская администрация (и соответствующие структуры на местах)? Практически никакой. Так что, Владимир Васильевич, мы с Вами можем, рассуждая о том, кто нами правит, со спокойной совестью заменить красивые слова вроде “политической элиты”, “политического класса” родным, привычным словом “номенклатура”.
Заменить-то можно, но с учетом изменившихся обстоятельств. С учетом того, что номенклатура многослойна. При желании ее можно разделить на старую и новую, хотя существенного значения это не имеет. Неофиты, в том числе молодые, на удивление быстро усвоили (как, впрочем, и новоиспеченные учреждения) до боли знакомые черты. Можно классифицировать “номенклатурщиков” и по другим признакам. Например, по мировоззренческим (“демократы первой волны”, почти утратившие свои позиции, “неолибералы”, “государственники” и т. п.). Или по географическим, территориальным, так сказать, соображениям (противопоставление привыкших властвовать москвичей выскочкам из Питера), личным (дружеским, “семейным”) отношениям, наконец, по корпоративным связям (пример — бурное вторжение в последние годы в “пространство власти” “силовиков” разного рода, в первую голову — из ФСБ). Перечень вариантов можно продолжить.
Каждый из слоев, составляющих упомянутое “пространство”, обладает, наряду с общими, также своими специфическими чертами характера и поведения. Не случайно ведь смещенный с поста начальника Генштаба генерал Квашнин ознаменовал вхождение в должность полпреда в Сибири выдержанным в истинно армейском командном стиле требованием к журналистам сообщать только факты и не давать никаких оценок (оценки, дескать, даст народ, то есть, надо полагать, тот же Квашнин). Что он сунулся не в свое дело, ему в голову не пришло. Что ж, “фельдфебель в Вольтерах” именно так и должен вести себя: “Пикните, так мигом успокоит”. Выходец из другой сферы деятельности, вероятно, повел бы себя иначе. А вот был бы он другого мнения, это сомнительно: номенклатура, как правило, мыслит сходно.
Факт остается фактом: возник своеобразный человеческий тип — гибрид партийного, комсомольского и т. д. функционера с хватким и коррумпированным дельцом, чувствующим себя в рыночных условиях как рыба в воде.
Во избежание недоразумений сразу же оговорюсь. Речь идет именно о “типе”, а не об отдельных индивидуумах. Нет сомнения, что в “пространстве власти” действует немалое число добросовестных, компетентных и бескорыстных людей. Возможно, их даже большинство. Но, как показывает практика, тон сплошь и рядом задают, к сожалению, не они, а те более прыткие субъекты, о которых хотелось бы потолковать особо.
Попробую присмотреться к интересующему меня типу. Попробую составить реестр свойств его характера и особенностей поведения, начиная с самых невинных и — по восходящей — кончая теми, которые оказывают хоть самое малое воздействие на ход дел в государственных учреждениях. Опираться я буду на личные впечатления о живых людях, в том числе занимавших после пребывания на высоких чиновничьих должностях (включая партийные, комсомольские, хозяйственные) руководящие посты в близкой мне научно-педагогической, вузовской сфере.
Начну с самого невинного качества — тщеславия. У этих персон его явный переизбыток. Они необыкновенно гордятся всяческими званиями, в особенности генеральскими. Известно, что по количеству генералов мы в мире передовики. При этом, однако, подчас забывается, что и в этом деле у России особенная стать: генеральские чины стали у нас достоянием отнюдь не только военного ведомства. Еще Сталин озаботился украсить воинскими званиями и милицию, и госбезопасность, и железнодорожников. А тогдашнего шефа Министерства внутренних дел — незабвенного Берию — сделал даже маршалом Советского Союза. К нынешнему же времени генералами или офицерами стали и таможенники, и спасатели, а может быть, и еще кто-нибудь. Не удивляйтесь поэтому, если во главе вполне гражданского вуза окажется генерал энской службы, удаленный из привычной ему среды. И тем более не удивляйтесь, если он начнет и делами заправлять в соответствии с привычками, приобретенными на прежней службе.
Однако, чтобы стать генералом, надо все-таки поработать в определенных ведомствах. Поэтому большинство крупных чиновников предпочитают удовлетворить свое тщеславие другим, более доступным способом: получить ученую степень, или ученое звание, или то и другое вместе. Нашествие чиновничества на эту ниву приняло характер настоящей эпидемии и подлинного общенационального бедствия. Стоит взглянуть хотя бы на список обладающих ученой степенью губернаторов и глав администраций субъектов Федерации, опубликованный газетой “Коммерсантъ” в апреле 2001 года, и душу переполняет гордость за нашу великую державу: сколько среди них докторов и кандидатов наук! В списке 27 фамилий. Сейчас их, вероятно, больше. Ограничусь лишь несколькими наиболее известными именами. Среди докторов Вы увидите Д. Аяцкова, А. Дзасохова, М. Прусака, Е. Строева, В. Яковлева, среди кандидатов — С. Катанандова, Э. Росселя, В. Стародубцева, К. Титова, А. Ткачева и даже… героя чеченской войны генерала Шаманова. Кстати, последний — кандидат психологических (!) наук. Очевидно, глубокое знание человеческой психологии помогло ему выбрать надлежащую меру воздействия (избиение) на своего давнего соратника и стать благодаря этому еще и героем газетных страниц. Это — губернаторы. А ведь, кроме них, есть еще и министры, и другие крупные администраторы федерального и регионального уровня, и военачальники, и депутаты, и прочие, и прочие. При таком наплыве в “пространство власти” “остепененных” научных работников бедная страна наша должна была бы управляться научными методами и достичь невиданных административных успехов. Увы! В немалой своей части все это — липовые доктора и кандидаты, а личный вклад их в науку — величина от силы мизерная.
Возникла целая теневая индустрия по выпечке необходимых для получения ученой степени диссертаций. Здесь утвердилось два метода: диссертация либо покупается за наличный расчет ( желательно в у. е.), либо, если начальник достаточно масштабен и “крут”, он просто-напросто дает задание подчиненному (или группе подчиненных) сочинить требуемый опус. Защита таких диссертаций превращается в постыдный фарс, что прекрасно понимают все его участники. Каюсь, мне привелось принять участие в парочке подобных защит. И каждый раз вспоминался чей-то рассказ о том, как известный немецкий политик Франц Йозеф Штраус вынужден был якобы защищать написанную им диссертацию в Швейцарии, ибо, занимая министерский пост, не имел права сделать это у себя на родине. Но такая курьезная щепетильность нам, естественно, не к лицу.
Кто сумеет, получает еще и ученое звание профессора (в крайнем случае доцента), а самые ловкие в дополнение ко всему этому становятся членами одной, а то и нескольких так называемых общественных академий наук. Таковых развелось — хоть пруд пруди, и чиновничья орда охотно к ним пристраивается.
Итак, тщеславие — неотъемлемое свойство характера новых хозяев жизни. Старые им тоже грешили, но, пожалуй (если исключить “вождей”, чье обожествление переходило все границы приличия), не выставляли это столь беззастенчиво напоказ. Справедливости ради надо, однако, сделать существенную оговорку. Для некоторых ученая степень служит гарантией на будущее. Изгоняя проштрафившегося администратора из какого-либо гражданского или военного учреждения, можно с легкостью необыкновенной превратить его или в преподавателя, или в заведующего кафедрой, или декана, или даже ректора высшего учебного заведения. Примеры есть. А что данный индивидуум, может быть, мягко говоря, не слишком компетентен в этих делах, то это еще с советских времен считалось “злом не так большой руки”.
Еще одна черта характера, опосредованно связанная с тщеславием, — преувеличенная забота о своем “имидже”. Она имеет много сторон и начинается с чисто бытовых вопросов. Что делает в первую очередь, заняв командную должность, руководящий чиновник такого типа? В первую очередь он заботится о том, чтобы поставить себя даже в мелочах в исключительное по сравнению с другими положение. Он обязательно начнет с “реконструкции” собственного кабинета, покупки новой мебели, обновления других аксессуаров интерьера. Удостоверившись, что возглавляемое им учреждение располагает только “Волгами”, он не пожалеет миллиона казенных рублей на покупку для своего личного пользования иномарки, а затем еще постарается установить на нее “мигалку”. Он обязательно выделит для начальства отдельный туалет и облагодетельствует узкий круг избранных ключами от него. Он постарается оградить себя от назойливых посетителей и создаст труднопреодолимый заслон против посещений даже ближайших сотрудников, требуя предварительной записи для доступа пред свои светлые очи. Он ни за что не станет столоваться в общем буфете, и в обеденное время буфетчица будет бегать по коридорам и лестницам с тарелками для его превосходительства.
Наблюдая за одной из таких сиятельных персон, я вспоминал поучительный рассказ своего отца. В 1915 году он, закончив краткосрочный курс Михайловского артиллерийского училища, в чине прапорщика (тогда это было первое офицерское звание, равнозначное позднейшему младшему лейтенанту) прибыл на Юго-Западный фронт на должность младшего офицера батареи. Доложился у командира батареи, по званию полковника (видимо, тогда в русской армии был еще избыток полковников, если они командовали батареями). Первый вопрос полковника: “Как ваши имя и отчество?” В дальнейшем он только так и обращался к молодому подчиненному. В ходе разговора выяснилось, что в батарее недостаток землянок, и потому полковник с извинениями предложил прапорщику временно разместиться в своей землянке. Прошло около трех десятков лет, и бывший прапорщик, ставший к тому времени капитаном Красной армии, воевал на “Ораниенбаумском пятачке” в качестве командира батареи. И однажды получил нагоняй от явившегося с инспекцией командира дивизиона за то, что он обедал не в отдельном помещении, а вместе с другими офицерами. “Вы подрываете свой авторитет в глазах подчиненных”, — назидательно молвил вышестоящий командир. Такова была разница между “буржуазно-помещичьей” царской и рабоче-крестьянской Красной армиями.
При советской власти система привилегий была, как известно, разработана детально и в совершенстве. Одним из главных лозунгов перестройки стало требование уничтожения привилегий. Именно на этих дрожжах взошла слава Ельцина. Боюсь, что тогдашние привилегии уступают по своему размаху нынешним так же, как возмущавшие всех казенные дачи воздвигнутым на сверхдоходы роскошным (“элитным”!) особнякам.
Но пойдем дальше. Забота об “имидже”, совмещенная с заботой о собственном процветании и удобствах, обретает разные формы в зависимости от уровня, на который удается взлететь той или иной важной птице. На самом верху, например, на пике дилетантски проведенных реформ, которые привели к беспрецедентному имущественному расслоению народа и обнищанию основной массы граждан, к “кризису неплатежей” и т. д., будут безмятежно вбухиваться (и частично разворовываться) сотни миллионов долларов на реставрацию Кремля, породившую поистине византийскую роскошь, которой не было ни в царские, ни в советские времена. Вот он — “имидж”! Напомним еще о “сверхокладах” высокопоставленных чиновников и привилегиях “государственных служащих”. В последнюю категорию, кстати, вопреки логике и мировой практике, у нас включаются только работники органов власти и управления (то есть номенклатура), в то время как основная часть тех, кто находится на службе у государства (в том числе врачи, учителя, преподаватели высшей школы, инженеры госпредприятий, почтальоны и т. д.), заклеймена нелепым словом “бюджетники”. Как будто чиновник получает вознаграждение за свой “титанический” труд не из бюджета (то есть не от налогоплательщиков), а от самого Господа Бога.
Вы справедливо пишете о “комплексе собственной сверхценности”, которым одержимы власти предержащие в нашей стране. Этот комплекс включает в себя также патологическую амбициозность и неуемную тягу к авторитарным решениям. Мне приходилось встречать некоторых бывших руководящих чиновников, вторгшихся в вузовское “пространство власти”. Что ни говори, высшим учебным заведениям издавна были присущи кое-какие традиции коллегиальности и демократизма во взаимоотношениях. Этому способствовали выборность руководителей, конкурсы на замещение должностей, привычка к дискуссиям. И хотя высшая школа у нас пережила вместе со всей страной невероятно тяжелые времена, ростки этих традиций оживали вновь и вновь с каждой “оттепелью”, “перестройкой”, реформами. Но они неприемлемы для матерых бюрократов, пытающихся насадить на чуждой им по духу ниве совсем другой стиль работы, занесенный извне. В глубине души те считают себя самодержцами, законы для которых не писаны. При вынужденном соблюдении внешних форм они утверждают себя как истинных “глав” и “гарантов”, словно они президенты какого-либо государства. Ученый совет отпихивается на обочину. Его заседания превращаются в производственные совещания, где громче и дольше всех звучит голос председательствующего, произносящего вводную речь, прерывающего и комментирующего каждое выступление и делающего по каждому пункту повестки дня заключение, которое играет роль указующего перста. Руководящий бюрократ звереет не только от возражений, но и от элементарных вопросов, обращенных к нему. Железная формула “Вопросы здесь задаю я” отобьет раз и навсегда желание спрашивать его о чем бы то ни было. И это при том, что по всем законам и положениям общее руководство вузом осуществляет именно ученый совет, а прерогатива ректора — непосредственное управление. (Для более узких совещаний имеется еще одна железная формула: “Решение принято и обсуждению не подлежит”. Принято, разумеется, начальником.)
Я упомянул о законах. Но что такое закон в наше время?! В 1847 году “неистовый” Виссарион Белинский высказал в письме к Гоголю “среди самых живых, современных национальных вопросов в России” скромное пожелание: “…введение по возможности строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть”. В 1847 году! А в 1993 году Питер посетил один из видных тогда государственных деятелей, ныне, как многие другие, ушедший в тень. Он слыл большим демократом. Доставил радость своим визитом и нашему вузу. В разговоре, возражая ему на какое-то суждение, один из моих коллег сказал: “Но ведь это противоречит закону”. Тот, не задумываясь, парировал: “Ну и что?” И он был прав. Действительно, ну и что? Вот почему приходится чувствовать себя неловко, когда в спорах по поводу, скажем, очередных сногсшибательных предложений высших исполнительных и представительных органов звучат голоса, что предложения эти противоречат Конституции. Ну и что, господа? Неужто мы с Конституцией не управимся? И не с таким управлялись!
Значит, амбиции, значит, авторитарность (выливающаяся порой в неприкрытое хамство).
Но вот еще — лицемерие, лживость, склонность к пусканию пыли в глаза.
Все, что бы ни делали интересующие нас лица, будет облекаться в покров красивых слов. Модернизация. Упорядочение. Реформирование. Усовершенствование. Инновация. Система координат. Вектор развития. А если персона более или менее поначитанней в сегодняшней прессе, то она вспомнит бренд, тренд, парадигму, слоган, драйв, тот же имидж и еще что-нибудь в таком роде. Но коль скоро начитанность у многих из них условная, то порой случаются и осечки. Тогда сделанный ректором генерал может ляпнуть что-либо вроде: “Все преподаватели будут перлюстрированы”. Бедняга имел в виду — аттестованы.
Примите, Владимир Васильевич, практический совет. Если Вы слышите высокопарные рассуждения об огромной проделанной работе и достигнутых успехах, верьте им от силы наполовину. Если услышите отзывы о людях (все равно — положительные или отрицательные), верьте им разве процентов на 20. А если Вам будут расточаться обещания, не верьте им вообще. Лживость — вторая натура этого социального типа. Вы пишете о лжи, которой нас потчевали во время трагических дней Беслана. Не ищите в ней рационального начала. Нам лгут даже тогда, когда это не имеет смысла. Даже тогда, когда это вредит самим лжецам. Нам лгут потому, что не могут не лгать. Вот тут-то и задумываешься, наследие ли это старых времен или качество новоприобретенное. Думаю, первое. В Советском Союзе фактически все было построено на лжи, а для номенклатурщиков умелая ложь была существенным элементом их деятельности. Причем для партийно-комсомольских вожаков, ни во что не веривших, не имевших убеждений, но беспрерывно козырявших своей идейностью, в особенности. А соединение лжи с рынком сделало ее еще более оголтелой, циничной и наглой, ибо абсолютно безнаказанной.
Мы не успели еще установить у себя подлинно демократическое правление, не научились еще пользоваться преимуществами демократии, тем более не научились оберегать ее от неизбежно подстерегающих опасностей, издержек и извращений. Зато наши носители власти с беспримерной быстротой овладели искусством ставить себе на службу именно эти самые издержки и извращения. Опыт лживой практики советских времен оказал им неоценимую помощь. Выборы все больше превращаются в фикцию. Место политической борьбы занимают “политтехнологии”. Делается обратное тому, что обещано. Отчеты о свершениях далеки от истины. Восстанавливается господство того, что я назвал выше пусканием пыли в глаза и что можно по-старому назвать показухой. На социальных нуждах экономят. А на показуху средств не жалеют. Достаточно поглядеть на вошедшие в моду дорогостоящие церемонии и ритуалы по разным поводам, греющие номенклатурные сердца. Обладателям этих сердец, лишенным элементарного вкуса, вовсе не кажется смехотворным извлекать из музейной пыли образцы военных одеяний более чем вековой давности и совать куда только можно шутов гороховых, долженствующих изображать Петра Великого, а на деле демонстрирующих карикатуру на него. Что церемонии эти, по меньшей мере, неуместны на фоне затянувшегося кризиса и лишений, номенклатурщиков, как говорится, не колышет. Главное и здесь — “имидж”, маскирующий ложь.
Ну, да ладно. Может быть, все это извинительные слабости, которые перекрываются делом, деловыми достижениями?
К несчастью, если присмотреться повнимательней, дела-то настоящего часто нет. Причина — в некомпетентности многих “руководящих кадров”, которая заставляет их делать не то, что надо, а что попроще и полегче. А некомпетентность, в свою очередь, опять-таки коренится в старой и до сих пор неизжитой номенклатурной методе. Сегодня “бросать” один и тот же кадр на промышленность, завтра — на сельское хозяйство, послезавтра — на культуру. Ныне следование этой методе облегчено тем, что, как я уже сказал, современные номенклатурщики без труда приобретают либо ученые звания и степени, либо (явление довольно частое) целые наборы дипломов о высшем образовании, становясь “специалистами” на все руки.
По моему разумению, то, что называется работой, сводится у этого социального типа к нескольким незамысловатым действиям.
Первоочередное из них — создание собственной “команды”. На пути у этой процедуры серьезных препятствий нет. Это в Западной Европе, куда мы столь часто и столь бесплодно обращаем взоры, в государственных учреждениях есть так называемые политические чиновники и чиновники-специалисты. В случае прихода к власти новой партии чиновники политические (то есть верхушка министерства, ведомства и т. п.) уходят в отставку, а основной костяк чиновников (специалисты) остается на своих местах; уволить их практически невозможно. У нас же — страна неограниченных возможностей, надо лишь уметь ими пользоваться.
Мне привелось наблюдать за процессом “зачистки” в одном высшем учебном заведении, где главным лицом стал по настоянию высоких инстанций выходец из административных кругов (ранее он, разумеется, побывал также на комсомольской и партийной работе). Сначала был период относительного затишья, когда новый ректор еще только входил во власть и готовил свою победу на безальтернативных выборах. А потом началось неспешное, но систематическое и неуклонное выдавливание старых работников и замена их своими людьми, в заметной части относившимися к ведомству, где ранее царил новый шеф. Делалось это с известной долей осторожности. Людей не увольняли бесцеремонно: это слишком хлопотно и чревато неприятностями. Их просто ставили в такое положение, когда они должны были либо уйти, либо смириться с унижением, которому их подвергли. Предположим, Вы, Владимир Васильевич, руководите каким-то отделом. Вас вызывают и говорят: “Мы считаем целесообразным назначить на эту должность такого-то имярек. Вам предлагаем стать его заместителем”. Если должности заместителя нет, ее могут специально ввести. Может быть, даже сохранят Вам старую зарплату. Но в том случае, когда изначально планировалось Вас изгнать, через какое-то время Вам сообщают, что должность заместителя упраздняется за ненадобностью, а Вам предлагается более низкая. Временное заместительство, кстати, это лишь один из вариантов, самый “щадящий”. Вам могут и сразу предложить перейти на рядовую работу. Кто боится остаться вообще за бортом, соглашается. Другие уходят сами.
Еще один трюк. В административном аппарате создаются параллельные подразделения, порой дублирующие существующие. Позднее дублирование устраняется посредством ликвидации того, что было раньше. Или — подразделение сразу упраздняется, его сотрудников рассовывают по вакантным местам, а полгода спустя его восстанавливают под измененным названием и с другими людьми. И еще один фокус. Внедряемым членам “команды” произвольно назначают такие надбавки к тарифному окладу (за счет внебюджетных средств), что они начинают получать гораздо более высокую зарплату, чем сидящие рядом с ними и занимающие те же должности сотрудники. Расчет прост: последние уйдут сами. Бюрократическая фантазия неистощима и весьма эффективна, как оказывается. В том вузе, о котором я говорю, не мытьем, так катаньем изгнали или понизили в должности более сотни людей. Заметим: в большинстве своем — профессионалов, людей компетентных и опытных. Чего никак нельзя сказать о некоторых новых назначенцах, обладающих зато таким ценным качеством, как личная преданность начальству. При полном отсутствии пользы от кадровых перемен один реальный практический результат был достигнут: нагнетание страха и бросающееся в глаза ухудшение морально-психологического климата в вузе.
Самое парадоксальное во всей этой эпопее: ее творец не постеснялся заявить в одном из своих хвастливых интервью, что слабость нашего (то есть государственного) аппарата и все беды проистекают из того, что на важные посты назначают знакомых, друзей и бывших сотрудников. Так и хочется ласково урезонить увлекшегося правдолюбца: чья б корова мычала, а твоя бы молчала!
Недюжинные силы вкладывает современный номенклатурщик в занятие, входящее составной частью в прокламируемую повсюду “модернизацию”: в бесконечную череду структурных изменений как в органах управления, так и в учреждениях разного рода. Достаньте-ка, Владимир Васильевич, томик Гоголя и перечитаем вместе то, что поведал нам писатель о посещении Чичиковым имения полковника Кошкарева. “Выстроены были какие-то домы, вроде присутственных мест. На одном было написано золотыми буквами: └Депо земледельческих орудий”; на другом: └Главная счетная экспедиция”; далее: └Комитет сельских дел”, └Школа нормального просвещенья поселян”. Словом, черт знает чего не было!” Полковник, выслушав Чичикова, попросил его изложить свою просьбу письменно. “Просьба пойдет в контору принятия рапортов и донесений. Контора, пометивши, препроводит ее ко мне; от меня поступит она в комитет сельских дел; оттоле, по сделании выправок, к управляющему. Управляющий совокупно с секретарем…” Короче, ошарашенного Чичикова повели по “самонужнейшим местам”. Эти места либо были заперты, либо там шла “переделка”, либо отсутствовали “правители дел”. В числе этих мест, в дополнение к уже известным нам, были вновь образовавшийся “Комитет сельских построек” и влиятельнейшая “Комиссия построения”. Когда Чичиков рассказал о своей неудаче полковнику Кошкареву, тот вознегодовал, но извлек из происшедшего необходимый урок. При прощании он благодарил Чичикова “за то, что он дал ему случай увидеть на деле ход производства; что передрягу и гонку нужно дать необходимо, потому что способно все задремать и пружины управления заржавеют и ослабеют; что вследствие этого события пришла ему счастливая мысль — устроить новую комиссию, которая будет называться комиссией наблюдения за комиссиею построения, так что уже тогда никто не осмелится украсть”.
Честное слово, будто сегодня написано!
В одном неудобоназываемом учреждении, которое по случайности послужило для меня объектом изучения, что ни месяц создавались все новые и новые (или якобы новые) подразделения, управления, отделы, центры, советы. При присвоении им названий, соответствующих современной моде, проявлялись чудеса изобретательности. Реорганизация такого рода превратилась в самодовлеющее занятие, призванное создать видимость неусыпной деятельности. Аппарат учреждения стал громоздким, никто не мог уяснить, чем, собственно, заняты эти новые подразделения. Но — очередной парадокс! — публично утверждалось с привычной беззастенчивостью, что, дескать, раньше все было громоздко и неповоротливо, а сейчас — просто и эффективно. Однако эффективность надо демонстрировать. Каким образом? Лучше всего — обилием производимых на свет бумаг. Сотрудники оного учреждения стали жертвами потока приказов, распоряжений, положений, инструкций, регламентов. Чтение некоторых из них доставляло, как выразился классик, “неизъяснимо наслажденье” — столько в них было стилистических и грамматических ляпов, логических несообразностей, ненужных и бесполезных предписаний. Очень скоро люди приходили к выводу, что половину предписаний вообще нельзя выполнить. Зато те, кто их сочинял и подписывал, были, видимо, непритворно убеждены, что именно такие письменные упражнения и представляют собой искомую “модернизацию”.
Во времена моей армейской молодости было очень модно требовать от подчиненных “напряженности в работе”. Так прямо и говорили: “В работе надо создавать напряженность”. И самым крупным упреком нерадивому работнику (или целому учреждению) было: “В его деятельности не чувствуется напряженности (либо напряжения)”. Получалось, что суть дела не в результате работы, не в ее эффективности, а в обстановке напряженности, когда все бегают взмыленные, совещаются, что-то там пишут, дергают друг друга, ругаются и оправдываются. Один из способов создавать такую напряженность — обрушивать на людей бумажный ливень и требовать ответного ливня от них в форме всевозможных планов, графиков, справок, отчетов и прочих плодов бюрократически-литературного творчества.
В том учреждении, о котором я упомянул, с реорганизацией и появлением новых подразделений была связана еще одна начальственная забава — переселения. Из одного помещения в другое, из одного здания в другое, с одного этажа на другой. Сегодня ты сидишь со своими коллегами на втором этаже, через полгода окажешься на третьем, а еще через полгода — снова на втором. Это может повторяться многократно. Однажды я встретил в коридоре одну сотрудницу, тащившую в руках здоровенную кипу папок. Поймав мой удивленный взгляд, она горестно произнесла: “В пятый раз переезжаем”. Что значат в наших условиях переезды даже в пределах одного дома, а тем более — в другой дом, хорошо известно. Рабочий процесс нарушается, а то и парализуется на время, люди выбиваются из колеи. Поначалу кажется, что в переездах этих не видно логики. Остается предполагать, что она спрятана где-то в глубинах сугубо личных соображений “медведя на воеводстве”. Мне кажется, я ее все-таки уловил: удалить с глаз долой те отделы, куда ходит слишком много посетителей, своих и чужих сотрудников, где маячат постылые лица, обеспечить начальству покой. Как когда-то говорил один из персонажей Аркадия Райкина: “Личный покой прежде всего. Покой и, понимаешь, порядочек”.
Просматривается и еще один аспект этих действ. Где переезды, там иной раз появляется действительная или мнимая потребность в ремонте, или реконструкции, или реставрации. Одноразовые, повторные, троекратные ремонты… Создание всевозможных ООО… Здесь я опускаю занавес, чтобы не дразнить гусей. Догадайтесь сами, Владимир Васильевич, для чего в наше время бывают нужны эти отнюдь не дешевые процедуры. Добавлю только, что в обязательный набор качеств современного номенклатурщика, детища и хозяина бюрократического капитализма, все равно — старой или новой формации, очень часто входит столь симпатичное качество, как алчность. Распространяться об этом не буду: Вы сами уже процитировали по другому, правда, поводу: “…тому в истории мы тьму примеров слышим”. И сами же напомнили о “сверхстремительном обогащении” “элиты”. К чему лишний раз повторять то, что у всех на виду, что стало притчей во языцех?
Имея перед глазами весь этот ералаш: “зачистки” кадров, “модернизации” и “реорганизации”, бумажную суетню, переселения и, говоря гоголевскими словами, “переделки”, “передрягу и гонку”, начинаешь думать, что усилия административной “команды” словно специально направлены на то, чтобы все дезорганизовать, запутать и в конечном итоге развалить. Это не так, конечно. Просто по-другому она ничего делать не умеет. А что умеет — так это “пиарить” всевозможными, иногда комичными, способами и с невероятной интенсивностью. Для “пиара” ничего не жалко. А если он топорен и безвкусен, то уж не взыщите: больше потчевать нечем. “Шумим, братец, шумим!”
Раздумывая над реестром психологических характеристик сильных мира сего, я снова и снова убеждался в величии и прозорливости нашей родной русской литературы, которая все увидела и все предвидела. Кое-какие суждения отечественных литераторов, касающиеся занимающих нас проблем, я уже приводил. Но вот Вам в дополнение еще несколько наугад выхваченных цитат. Насчет некомпетентности читаем у Крылова: “Беда, коль пироги начнет печи сапожник…” У того же Крылова — о реорганизациях и кадровой чехарде: “А вы, друзья, как ни садитесь, все в музыканты не годитесь” (вспомним ельцинское сакраментальное: “Не так сели!”). Щедрин явно предугадал планируемую реформу образования и научных учреждений, рассказав нам о градоначальнике, который “сжег гимназию и упразднил науки”. Он же подметил среди “элементов градоначальнического естества” столь знакомое “градоначальническое везде-первоприсутствие”. И он же в нескольких фразах, принадлежащих “прынцову воспитателю Хабибулле Науматулловичу”, кратко изложил историю реформ, проведенных “прынцем”: “Домой езжал, риформа начинал. Народ гонял, помпадур сажал; риформа кончал”. Ну, а авторы военных афоризмов Фаддея Козьмича Пруткова истинно “зрели в корень”, когда написали: “При виде исправной амуниции как презренны все конституции!”
Как видите, Владимир Васильевич, я не очень высокого мнения о тех, кого кое-кто называет элитой, а я — номенклатурой. Никакая “мобилизационная модель развития” ей не поможет. В последнее время эта “элита” приписала нашему народу “генетическую предрасположенность” к авторитаризму и монархии. И эти оскорбительные бредни говорятся о народе, принесшем неисчислимые жертвы в вековечной борьбе за свободу. Правильней было бы сказать, что у части “элиты” нашей наблюдается явная “генетическая предрасположенность” к невежеству и глупости.
Согласно данному мной обещанию, я сознательно ограничивал свой анализ тем, что сам видел и слышал на сравнительно невысоком уровне номенклатурной пирамиды. Несмотря на все мельтешения номенклатурщиков, те учреждения, о которых я вел речь, не развалились, а продолжали, хотя и с досадными и ненужными трудностями, работать и выполнять свои функции. Дело зависело в итоге от здравого смысла, профессионализма, добросовестности, честности нормальных людей, занятых действительной работой. Людей этих большинство, и если они проникнутся гражданской активностью и ответственностью, то научатся указывать место чиновникам любого уровня и держать их в узде. Вся суть в этом “если”. Ибо не всегда и в жизни, и в сказках бывает счастливый конец.
Вы ожидали от меня более просветленного взгляда. Кажется, не дождались. Извините.
С уважением В. Чубинский
В. В. Чубинскому
Замечательно то, что мы с Вами, Вадим Васильевич, подойдя к делу с разных сторон — я рассматриваю публично зафиксированные действия и высказывания высших чиновников и политиков в чрезвычайной ситуации, а Вы делитесь своими наблюдениями над будничным “творчеством” тех, кто еще только стремится к этим вершинам, — пришли к одинаковым результатам. Это снижает риск излишней субъективности и эмоциональности. И думаю, нам несложно будет объясниться по некоторым расхождениям, в частности терминологическим.
Термин “властная элита” я употребляю отнюдь не из любви к модным словечкам. Во времена, когда слово “элитный” еще не было модным и являлось прилагательным не к генералам, особнякам и чиновникам, а только к племенным бычкам и семенам злаков, как-то очень четко понималось, что “элитный” отнюдь не всегда значит “лучший”, но только — “отборный”. Или, как пояснялось в одном словаре, “отобранный для воспроизводства”. А отбирать ведь можно по очень разным критериям. Жирный барашек хорош для плова, а для воспроизводства стада лучше поджарый. Кто умней: элита бокса или элита шахмат? Думаю, шахмат! Но боюсь, что при личной встрече элита бокса легко мне докажет обратное.
Если же вспомнить, что к воспроизводству стремятся не только живые организмы, но и любые социальные системы, то “элита власти” есть именно те, кто существующей системой власти отбирается для успешного ее функционирования не только в настоящем, но и в будущем. Устоявшаяся система сама вытесняет те элементы, которые ей в чем-то противоречат, угрожая ее будущему, и заменяет их теми, кто может это будущее обеспечить, — в этом, по-моему, и есть единственный смысл того быстрого вытеснения из “пространства власти” “демократов первой волны”, “младореформаторов” и пр., о котором Вы пишете. А вот описываемые Вами “полутяжеловесы”, все эти генералы, “временно брошенные в науку”, хоть и лично мне весьма неприятны, но это все-таки властная элита: они уже прошли многие ступени отбора и, судя по описанным Вами свойствам, легко преодолеют следующие.
Именно поэтому термин “властная элита” представляется мне более продуктивным, чем употребляемый Вами “нынешние номенклатурщики”. Номенклатура — это все-таки прошлое. Прошлое всегда очень важно, поскольку всегда присутствует в настоящем, многое в нем определяя. Но только поняв нынешние критерии и механизмы отбора во власть, мы сможем что-то сказать о будущем этой власти, о ее подлинных целях.
Вы с иронией предлагаете мне “догадаться”, для чего современному бюрократу бесчисленные ремонты, реорганизации, “создание всевозможных ООО”… Как сказал бы один незабвенный литературный герой: “Тоже мне бином Ньютона!”, откат — дело святое и не нынешней властной элитою выдуманное.
У Крылова, Щедрина и Гоголя Вы находите хлесткие и меткие характеристики… нынешней властной элиты. Значит ли это, что некоторые свойства бюрократии бессмертны? Похоже… Но согласимся, что все-таки есть и различия. В позднесоветское время существовала такая денежная единица — “одни ботинки”. Если некий высокопоставленный чиновник объявлял, что “цена вопроса — одни ботинки!”, это вовсе не означало, что служитель государства ходит босой и его следует обуть. Это значило, что для получения его подписи нужно принести коробку из-под ботинок, набитую сторублевками. Недавно один региональный министр потребовал у знакомого мне коммерсанта 350 000 долларов за разрешение построить в его регионе заводик. Это, конечно, покруче, чем “одни ботинки”! Но дело не только в крутизне, а еще и в том, что для опекаемого сим министром региона строительство завода было бы манной небесной: большая часть населения окружающих предполагаемое строительство поселков нынче бедствует, сидя без работы. Но соображения бизнесмена о том, что принесет в край задуманное им строительство, министр выслушал, явно скучая, и повторил, что “цены вопроса это не меняет”. Вот и угадайте, Вадим Васильевич, хотя бы с трех раз: какова любимая тема публичных выступлений этого министра? Правильно — “социальная ответственность бизнеса”. Перед кем — это уже не требует пояснений.
Что касается описываемого Вами генерала, “реформировавшего” вуз, то его действия представляются Вам некомпетентными, даже попросту глупыми. А Вы представьте себе, что судьбы “вверенного ему вуза” и тем более науки как таковой его ничуть не волнуют. Что подлинные и единственные его цели есть личное обогащение и личное продвижение, и сразу увидите, что действовал он целесообразно, умно, даже изобретательно!.. Конечно, карьера и личное обогащение всегда были среди важнейших чиновничьих целей. Но именно “среди”… А когда они становятся, по сути, единственными — это уже не “административный восторг”, это что-то новенькое.
И еще: мне кажется, Вы не совсем точны, когда уподобляете планируемую реформу образования и научных учреждений действиям того щедринского градоначальника, который “сжег гимназию и упразднил науки”. Такой реформа кажется нам лишь потому, что мы привычно считаем ее целью “развитие системы образования”, “приведение ее в соответствие с потребностями рыночной экономики” и т. п. А давайте представим, что цель-то совсем иная. А именно: сохранить сложившееся в стране социальное расслоение, обеспечив доступ к серьезному, разностороннему образованию лишь детям “верхних 20 %”, для всех остальных заменив его обучением определенному набору “умений”, то есть заранее расставив их по нижним ступеням социальной лестницы. Представьте это — и Вы увидите, что предложения, вызревшие в ведомстве г-на Фурсенко, целесообразны и эффективны. Так что чиновничья ложь может быть, конечно, и просто привычкой, автоматизмом, но гораздо чаще она — хорошо продуманное прикрытие чиновничьих действий. Впрочем, не только чиновничьих…
Носитель власти, президент может искренне стремиться к удвоению ВВП, экономическому росту. Но расплачиваться со своим доменом в силовых структурах ему все-таки приходится, и он воленс-ноленс допускает, как осторожно выражается его экономический советник, “некомпетентное вмешательство” в экономику “некоторых чиновников, часть из которых вообще не имеет отношения к властным структурам, регулирующим экономику”. Ему, быть может, искренне хотелось, чтоб монетизация льгот не ухудшила ничьего положения, быть может, он даже верил в это, выслушивая доклады министров, но… Властная элита желает сохранить и даже повысить уровень своих доходов, а экономика страны, вследствие ее же действий, идет в лучшем случае к стагнации, если не к спаду, и, чтобы сохранить уровень доходов одних, надо “немножко ограбить” других, разумеется, самых бедных и беззащитных. Поэтому я уверен: несмотря ни на какие протесты, всяческая “монетизация” все-таки будет продолжена, хотя, возможно, и не без временных послаблений и досрочной раздачи каких-нибудь крох…2 Будет продолжена: ведь часть президентского домена в силовых ведомствах уже вошла в элиту, интересы у них теперь общие, и иное развитие событий возможно только в том случае, если общество найдет в себе силы изменить саму структуру пространства российской власти.
И, наконец, об оптимизме. Раз уж у Вас не получилось, попробую сам. У кого-то из историков Французской революции, кажется у Ф. Фюре, я вычитал замечательную метафору. Каждую революцию, говорил он, можно уподобить гигантскому взрыву, поднимающему на воздух такие громады и скалы, как веками складывавшиеся общественные институты, стереотипы сознания, системы власти и т. д., и т. п. Потом пыль и мусор, поднятые этим взрывом, начинают оседать, причем каждый обломок стремится занять свое прежнее место. Наступает момент, когда пейзаж начинает удивительно напоминать прежний. (Не такой ли и ныне у нас на дворе?) Но эта похожесть мнимая: вокруг нас не скалы и не дворцы, а все-таки груды пыли и мусора. Малейший ветерок, слабое дыхание общества, приходящего в себя после пережитого потрясения, будет менять очертания этих груд, лишь внешне напоминающих прежние дворцы и скалы.
Последние события на Украине, социологические опросы, проведенные как раз в связи с “антитеррористическими” инициативами президента и “монетизационными” перипетиями, показывают, что и наше общество начинает приходить в себя, обретая черты гражданского. Вероятно, поэтому-то власть и спешит объявить его недозревшим для демократии. Но по-моему, она опоздала.
С уважением В. Кавторин
В. В. Кавторину
Мне очень не хочется, Владимир Васильевич, затягивать препирания по поводу злополучной “элиты”. Я мог бы выставить перед Вами целую полку толковых словарей русского языка, начиная со всем известного словаря Ушакова (конец 30-х годов) и кончая современными, а также словарей иностранных слов и в придачу к ним французско-русских словарей, впервые познакомивших нас с этим словом, — чтобы Вы убедились, что везде написано “лучший, отборный” (“лучший” на первом месте!). Большинство читателей (и слушателей, и зрителей) так это слово и понимают. Не станешь же каждый раз объяснять им, что если из кучи яблок отобрать только гнилые, то это “отборное” гнилье можно тоже обозвать “элитой”. Во всяком случае я, коли мне придется употреблять это слово применительно к власти, сделаю это не иначе как с присовокуплением кавычек. Иного она, эта власть, не заслуживает.
Что касается “номенклатуры”, то я с Вами согласиться категорически не могу. Она не в прошлом, она здесь и сейчас. Мы переживаем в некотором смысле период реставрации. И первое, что было восстановлено из прошлого (или самовосстановилось), — это именно номенклатура. Более того, она непрерывно расширяет занимаемое ею пространство. Назначаемые губернаторы тоже становятся фактически частью номенклатуры. Очень скоро, судя по всему, в дополнение к чиновникам разных сортов мы будем иметь и номенклатурные партии. Родительница уже создана — “Единая Россия”. Теперь можно путем клонирования плодить другие. Глава Центральной избирательной комиссии Вешняков заявил недавно, что поскольку создать политические партии снизу не удалось, то надо создавать их сверху. Вот пойдет потеха! В парламенте — номенклатурное большинство и номенклатурная оппозиция! К слову сказать, сейчас уже напрочь забыто, что первые партии (рядом с правящей еще тогда КПСС) были созданы сверху “компетентными органами” сразу после отмены знаменитой 6-й статьи Конституции СССР. Этими партиями были либерально-демократическая во главе с невесть откуда взявшимся Жириновским и христианско-демократическая во главе с Аксючицем. Что сталось с христианскими демократами, я не знаю (вероятно, оказались невостребованными), а Жириновский процветает и с блеском выполняет возложенные на него задачи. Достаточно проследить карьерные перемещения крупных чиновников, чтобы снова и снова удостовериться: номенклатурный принцип живет и побеждает. Свежий пример: одна из обрисованных мною фигур, потоптавшись пару лет, как слон в посудной лавке, на чужой ниве, благополучно вернулась в привычную среду, и, уж конечно, с повышением.
Теперь несколько слов о Ваших замечаниях, которые, как мне показалось, основаны на недоразумении.
Относительно “генерала в вузе”. Во-первых, я хочу еще раз подчеркнуть, что, хотя мой анализ базируется на личных наблюдениях, образы рисуемых мной номенклатурных особ носят собирательный характер. Меня интересуют не отдельные индивидуумы, а определенный социальный тип.
Во-вторых, никого из конкретных лиц я в глупости не обвинял, хотя в целом этому типу, как показывает опыт, свойственны самоуверенная ограниченность и непредусмотрительность. “Герои” моего повествования и подобные им персоны по-своему очень сообразительны и даже, если хотите, умны. В чем я их обвиняю, так это в некомпетентности. Можно быть большим умником, но абсолютно некомпетентным в каких-то делах. Так вот, на мой взгляд, некомпетентность, непрофессионализм — родовой признак нашей номенклатуры сверху донизу. Повторюсь: это связано, видимо, со спецификой ее формирования на протяжении десятков лет. Достаточно оживить в памяти хотя бы наше законотворчество (равным образом в Москве и за ее пределами), чтобы убедиться в прямо-таки вызывающей недоброкачественности и непродуманности многих законов, законопроектов и других нормативных актов. Особенно богата в этом отношении практика недавних месяцев. Чего стоит хотя бы постыдная история с “монетизацией льгот!” В ней многое перемешано: бездушие, неразумие, близорукость, нераспорядительность, лицемерие, цинизм. А заодно — чисто советская привычка искать во всем чьи-то происки и провокации. Мертвый хватает живого — никуда от этого не денешься!
Наконец, “в-шестых и последних”, по выражению одного шекспировского персонажа, я вполне разделяю Вашу точку зрения относительно “подлинных и единственных целей” описываемых мной номенклатурщиков. Но Вы, кажется, упускаете из виду, что, в отличие от “личного обогащения”, “личное продвижение” требует вроде бы демонстрации хоть каких-то успехов в основной деятельности возглавляемых ими учреждений. Однако таковых по большому счету нет и не может быть в силу опять-таки некомпетентности главного руководителя и его доверенных приближенных, несмотря на всю их амбициозность, честолюбие, тщеславие, заботу об “имидже” и пр. Налицо лишь успехи в бахвальстве и лицедействе. Да еще, пожалуй, в умении “тащить и не пущать” (снова всеведущая русская литература!).
О лихом щедринском градоначальнике и моей ссылке на него. Настаиваю на ее уместности. Ибо вы говорите о целях и побудительных причинах планируемых реформ, и здесь я с Вами спорить не буду. Но сатирик (и я вслед за ним) говорит о неизбежной печальной участи жизнеспособных образовательной и научной систем в случае, если эти злосчастные реформы будут воплощены в жизнь.
Ваш оптимизм довольно-таки безотраден. Мой — сродни Вашему. Я бы назвал его по-простому умеренным или осторожным, а с претензией на научность — “историческим”. “Исторический оптимизм” — это вдохновляет, не правда ли?
С уважением В. Чубинский
1 Напомню также, что, хотя генеральный прокурор и заявил, что террористки, взорвавшие одновременно два самолета, были проведены на борт за взятку, бесстрастные камеры наблюдения зафиксировали, однако, что обе они прошли все технические процедуры досмотра и ни один прибор не сработал. Так что и в том, каким прибором обнаруживать взрывчатку, наши спецслужбы компетенции не проявили. Впрочем, и здесь чисто “инструментальный” подход не может быть эффективным: если поставить новые приборы, террористы со временем придумают и пустят в ход новые уловки, конструкцией этих приборов не предусмотренные.
2 Подписывая в феврале журнальные гранки, я должен признать, что январское протестное движение, легко предвидимое заранее, породило, по крайней мере для меня, также и две неожиданности. Во-первых, власть отступила поспешнее и дальше, чем я предполагал. Пока закон обсуждался, денег упорно “не было”, а тут их вдруг они сразу “нашли”. В одном только петербургском бюджете — пять миллиардов рублей. Как это они там затерялись — загадка! Не иначе как в каком-то “секретном ящичке комода” лежали… Это заставляет предположить, что власть прекрасно понимала, что затеянную “монетизацию” правильней именовать “грабижкой”, и заранее готовилась отступить, что и надеялась: авось пронесет, авось долготерпеливый народ смолчит. Во-вторых, неожиданно широким было участие в этом протесте молодежи — по моим личным наблюдениям, не менее четверти состава каждого митинга и шествия составляли люди отнюдь не пенсионного возраста. Правда, власть и сама немало сделала для этого “сближения поколений”, ударив по студенческому карману так же чувствительно, как и по пенсионерскому. Но основная причина не в этом, мне кажется. “Монетизация” была проведена слишком грубо. Мнением общества попробовали пренебречь столь явно, что это всех оскорбило и заставило молодежь вместе со стариками “показать когти”. Что, как мне кажется, не может не внушать определенных надежд.