Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2005
Гул затих. Я вышел на подмостки,
Прислоняясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
Б. Пастернак
Кружит бесконечный мираж жизни и воспоминаний. Круг — магическая фигура. У древних славян окружность — символ Рода. Даже гоголевского философа Хому Брута из “Вия” мог бы спасти от нечистого очерченный им круг.
Тает в дымке карусель прошлого, ложится под перо мозаика жизни. Ослепительной белизной лист бумаги притягивает к себе, тянется линия, разгоняя грусть-тоску. Белый клочок бумаги — взлетная полоса памяти: напряг извилины и полетел в прошлое или в будущее, только крылышками хлоп-хлоп! Главное — разрушить плоскость листа. Пробить окно в пространство рукой, ногой, головой, пером. И тогда?..
Оживут люди, загорится солнце, засверкают краски, жизнь предстанет в бесконечном круговращении. Как малые планеты, мы летим в пространстве, соприкасаясь с Человечеством. Измученный родословными галлюцинациями автор взялся живописать историю гигантов рода Малашкиных.
По материнской линии я — Краевский, чья история польского и русского дворянских родов восходит к 1654 году и одним из ярких представителей которых является Андрей Александрович Краевский — известный журналист, соредактор “Современника”, издатель “Отечественных записок”, учредитель первого российского телеграфного агентства (РТА), я же пытаюсь поведать генеалогию своего отца — Владимира Сергеевича Малашкина. В моих жилах невиданным коктейлем смешалась дворянская с, согласно семейным преданиям, неистовой цыганской кровью, остро приправленная художником Василием Васильевичем Верещагиным и озвученная композитором Леонидом Дмитриевичем Малашкиным; вот и сейчас она кружит мне голову и не дает ни минуты покоя.
Мои близкие, живые и ушедшие, — мы часть Вселенной. Вы — это я, а я — это вы. Мы в нескончаемом вращающемся круге. Движение безостановочно. Мелькают звезды, галактики. Зыбкая, переливающаяся радуга образов, звуков, слов. Наши руки переплетены, мы кружимся в волшебном танце.
Будущее, настоящее и прошлое переливаются тончайшими нюансами. Все плывет, колеблется, расплывается, как на полотнах импрессионистов.
— Жили ли мы? Было все это? Реальность или мираж?
…Взмахнул дирижерской палочкой композитор, пианист, виртуозный органист, поэт, автор более тысячи произведений и переложений церковной музыки, пожизненный член Кирилло-Мефодиевского братства, почетный член Общества любителей церковного пения Леонид Дмитриевич.
Малашкин. Вихрем кружит прошлое, через годы доносятся звуки музыки, написанной композитором. До нашего времени дошли его романсы: “О если б мог выразить в звуке” и “Я встретил вас” и песни на стихи Алексея Кольцова: “Где вы, дни мои, дни весенние?”, “Не страшна мне Волга-матушка”, “Лес” и другие, в церковном пении — хоры: “Херувимская” и много других, обработки круга церковных песнопений по древнейшим напевам Киево-Печерской лавры.
Вся жизнь этого богом и людьми забытого композитора прошла по сюжету русской народной сказки. Все действие происходило вокруг старинного русского города Рязани.
Жили-были рязанский помещик Дмитрий Данилович да Пелагея Гавриловна Малашкины, как водится, было у них три сына: Николай, Дмитрий и Леонид, два умных, а третий — композитор. Старший брат Николай, как положено, подшучивал над младшим Леонидом: “Дедушка думал было пристроить его к хозяйству полевому летом и посылал первое время в поле, но Леонид Дмитриевич собирал вокруг мужиков и баб, заставлял их петь песни и записывал напевы, а работа стояла на точке замерзания”. Вот так-то! А потом младшенький Леонид отправился за тридевять земель в тридесятое государство, аж в Германию за золотым пером жар-птицы: изучать там так любезную его сердцу музыку. Очень скоро Берлинский симфонический оркестр уже исполнял произведения Глинки, Даргомыжского, Серова и собственную симфонию Малашкина “Жизнь художника”.
А в это время старший брат, Николай Дмитриевич, становится известным в Рязани человеком-редактором первой регулярной газеты, издателем, историком просветителем, почетным попечителем реальных училищ. В частной типографии, которую он открыл в полуподвале собственного дома, печатались учебники для гимназистов, художественные и научно-популярные книги. И поныне в Рязани, в Газетном переулке, 3 стоит (ныне жилой) дом Малашкиных. Николай Дмитриевич был не только редактором и издателем, но и писал сам, особенно удавались ему былины, недаром композитор Цезарь Кюи сочинил музыку на текст былины Николая Малашкина “Весна-красна”.
Младший же брат Леонид возвращается в родные края, добыв сверкающее перо жар-птицы, теперь его имя получает широкую известность. В семидесятых годах XIX века буквально вся Россия — от курсисток до корифеев сцены — пела сочинения Малашкина. Леонид Дмитриевич успешно гастролировал в Петербурге, Киеве, Москве и в родной Рязани. Композитор удивительно исполнял свои романсы, аккомпанируя на органе. Любовь к романсам, быть может, перешла от замечательного русского композитора Алексея Ивановича Дебюка, автора многочисленных популярных романсов, у которого Леонид Малашкин делал первые шаги в музыке. Очень скоро ярким светом разгорелся талант ученика. В бездонное киевское небо взметнулся круг церковных песнопений по древним напевам Киево-Печерской лавры — драгоценный вклад в церковную музыку композитора Леонида Дмитриевича Малашкина.
Небольшое отступление. За окном динамичный XXI век. Работаю за своим ПМ (не подумайте ничего криминального). ПМ — это писательское место — кресло у телевизора, в углу светится компьютер, журчит магнитола “Panasonic”. Старый седой пудель. Крошечкой-Хаврошечкой пробирается под моими согнутыми ногами, смешно подбивая их задом, виляя хвостом и заговорщицки посматривая на меня. Перед креслом — журнальный столик с разложенными бумагами. Газетные страницы XIX века. Иной стиль — длинные, старомодные периоды, курсистки, гимназисты, попечители реальных училищ. Салонные романсы, чувствительные барышни. Духовная музыка. Как все это далеко от нас. Хотя, быть может, и не так уж далеко. Кстати, по поводу церковной музыки. Произведения Леонида Дмитриевича Малашкина звучат в стенах Санкт-Петербургской духовной семинарии при обучении священнослужителей.
Вернемся к нашему повествованию. У Пелагеи Гавриловны да Дмитрия Даниловича было три сына. Где же третий сын? Дмитрий известен своим сыном Владимиром. Владимир Дмитриевич Малашкин — узник Шлиссельбургской крепости, профессиональный революционер, участник покушения на Столыпина, вошедшего в историю как взрыв на Аптекарском острове. Он умер от туберкулеза на тридцать восьмом году, всю жизнь провел в борьбе с режимом, тюрьмах, ссылках, на этапах.
…С тихим шорохом вращаются бобины машины Времени. Круг памяти в вечном вращении, оживают картины былого…
Крадется, яко тать в нощи, укутав в шубу драгоценную добычу — цыганку из табора Марию Квинтильяновну, рязанский помещик Гавриил Верещагин, потомок знаменитого художника Василия Васильевича Верещагина. Увидел цыганку удалой помещик и полюбил, украл из табора и сделал своей женой. Их дочь Елизавета и стала моей бабушкой по отцу. Вот откуда струя цыганской крови в моих жилах…
Карусель времени продолжает вращение. Мы в непрестанном вращающемся круге. Остановить его невозможно В синеющей мгле видится…
По 4-й линии Васильевского острова идет скульптор Дмитрий Николаевич Малашкин, профессор, руководитель формовочной мастерской Академии художеств. Пронзительный ветер от Невы. Дмитрий Николаевич согнулся, поднял воротник пальто. Тяжелые думы охватывают его: пятеро детей, чтобы их прокормить, Дмитрию Николаевичу приходится преподавать еще и в Художественном техникуме (бывшем Обществе поощрения художеств)…
Одно произведение Дмитрия Николаевича, правда, не авторское, а копия, знакомо каждому петербуржцу. Находится оно на площади Островского у главного входа Александринского (Пушкинского) театра. По сторонам лоджии, поднятой над цокольным этажом, стоят в нишах статуи муз. Фигуры муз первоначально были выполнены из гипса по модели Трискорни, но затем их сняли, и лишь через сто лет после открытия театра в 1956 году его фасады вновь украсились статуями, выполненными из бетона ленинградскими мастерами по образцу прежних. Левую от входа в театр — статую Мельпомены — создал Дмитрий Николаевич Малашкин, правую фигуру — музу Терпсихору — Игорь Всеволодович Крестовский, фигуры на заднем фасаде выполнены: Клио — С. А. Евсеевым и Эвтерпа — Н. В. Михайловым.
Дмитрий Николаевич Малашкин жил и работал в созвездии талантов. Вокруг него имена, составляющие славу русского искусства. В Академии художеств (тогда Высших петроградских государственных свободных художественно-учебных мастерских) преподавали скульпторы Матвей Генрихович Манизер, Леонид Владимирович Шервуд, Всеволод Всеволодович Лишев, Игорь Всеволодович Крестовский, живописцы Мстислав Валерианович Добужинский, Евгений Евгеньевич Лансере, Аркадий Александрович Рылов.
Удивительное было время! Время протеста, отрицания старого и провозглашения нового. В живописи процветала “трехцветка” профессора Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина. Ученики писали только синей, красной и желтой краской, не смешивая их между собой и не добавляя белил. В мастерской профессора Владимира Евграфовича Татлина возводили композиции из дерева, железа, слюды и мочала. Профессор Михаил Васильевич Матюшин тренировал шеи учеников на вращение на 180 градусов, как башня у танка. По его системе “расширенного смотрения” надо было изображать не только то, что перед тобою, но и то, что сзади, сбоку, вверху и внизу. В мастерской профессора Натана Исаевича Альтмана в то голодное время истребляли продукты питания, добавляя в краски крупу.
Скульптор Дмитрий Николаевич, как и все старейшие рода Малашкиных, родился в Рязани в 1873 году, окончил Академию художеств и в 1909 году получил звание свободного художника и большую бронзовую медаль за скульптуру “Авель”, с 1922 года он становится профессором Академии художеств и заведующим формовочной мастерской. Кроме того, он был руководителем Художественного техникума (бывшего Общества поощрения художеств). Работать приходилось много — большая семья. Жена Дмитрия Николаевича, Евгения Александровна, тоже работала в Академии художеств — рабочей при мастерской.
Из пятерых детей двое пошли по отцовскому пути. Дмитрий стал скульптором-реставратором, Татьяна — архитектором.
Из детства. В недосягаемой дали виделся образ художника, скульптора. Скульптор Дмитрий Дмитриевич Малашкин (дядя Митя) в детском представлении совпадал с копилкой — гипсовой головой Городничего, работой дяди Мити, талантливо вылепленной и расписанной акварельными красками. Вспоминается его залихватски взбитый кок, ярко-красный с синим ворот мундира. В жизни Дмитрий Дмитриевич был интеллигентным, тихим и скромным человеком, застенчивым и молчаливым. На семейных торжествах за него говорила его жена.
Дмитрий Дмитриевич Малашкин с группой реставраторов восстанавливал разрушенный в годы Великой Отечественной войны Елагин дворец. В залах дворца сохранились таблички с его фамилией. Дмитрий Дмитриевич принимал участие в восстановлении всей восточной анфилады Елагина дворца. По моделям Дмитрия Дмитриевича выполнены резные рамы штофной обивки стен, зеркал, деревянные и бронзовые рельефы на дверях и дверных проемах Туалетной комнаты, Спальной, Голубой гостиной и Фарфорового кабинета. Вот все данные, которые сохранились на указателях Елагина дворца. Жизнь человека и скупые строчки. Много сделал Дмитрий Дмитриевич Малашкин для восстановления Петродворца. Большинство лепных украшений соборов воссозданы по его моделям.
…Во вращающемся круге судеб мы пересеклись орбитами и близко дружили с сестрой Дмитрия Дмитриевича и двоюродной сестрой моего отца — художником-архитектором Татьяной Дмитриевной Малашкиной.
…Круговорот осенних листьев по аллеям парка Павловска. С тихим шорохом кружат багряные, золотые, лимонные, охристые листья, разноцветными мазками ложатся под ноги. Акварельные размывы листьев текут, легкой грустью плывут по листу бумаги. Тают краски влажными осенними переливами. Вдруг солнце, скрытое за свинцовыми осенними облаками. В жизни всегда за облаками солнце. На этюдах Татьяны Дмитриевны всегда скрытый свет, я благодарен ей за этот свет живописи. И снова сырой осенний ветер кружит в волшебном танце разноцветные листья по аллеям старого парка. Ветер кружит листья. Вихрь листьев и вихрь воспоминаний.
…Седые волосы, взгляд из-под очков. Необычный взгляд. Взгляд художника. Немного в себя. Брезентовый складной стул. На фанерке приколот кнопками небольшой лист бумаги. Маленький алюминиевый бидон для воды. Беличья кисть ныряет в бидон, проба краски на клочке бумаги, открытая коробка акварельных красок “Ленинград”, острый конец кисти касается бумаги, и опять расфокусированный, немного в себя, взгляд художника. И происходит чудо: на глазах рождается живопись. Оживает этюд, раздвигаются его границы, шелестят деревья, светит сердце…
Татьяна Дмитриевна закончила Академию художеств, была членом Союза архитекторов, ей довелось некоторое время учиться у замечательного художника Аркадия Александровича Рылова, брать частные уроки у знаменитого акварелиста Василия Семеновича Сварога, и, хотя живописцем она не стала, архитектор Татьяна Дмитриевна Малашкина через всю жизнь пронесла любовь к акварельной живописи, в Союзе архитекторов было много ее выставок, на которых мэтры отечественной живописи восхищались ее этюдами.
…Ветер кружит листья по аллеям Павловского парка. Листья заворачиваются в многоцветные спирали, кружатся в хаотическом танце, мимо проносится мир, краски тают в бесконечном сплетении. Солнце горит в кружеве листьев, в радости жизни…
Вращается карусель Человечества. Мы в бесконечном круговороте. Мелькают звезды, галактики. Наши орбиты пересекаются. Ушедшие близкие, вы в круге памяти. Самые близкие и лучшие. Вы всегда с нами.
Отец. Виноват перед тобой. При разводе не сказал матери ни слова в твою защиту. Распятый на кресте памяти, истекаю чернилами по листу бумаги.
Ты прошел войну, служил в батальоне аэродромного обеспечения (БАО), занимался аэрофотосъемкой, играл в полковом оркестре. Помню, рассказывал: была одна винтовка на десятерых человек и фронтовой оберег отца — простреленные карманные часы, которые он носил в левом нагрудном кармане гимнастерки. Пуля ударила на излете и срикошетила.
Мой отец, Владимир Сергеевич Малашкин, прожил свою жизнь в плену увлечений. Одна страсть сменяла другую, и вот уже следующий виток увлечений.
Одно из главнейших увлечений — это фотография. Фотолаборатория в ванной комнате большой коммуналки, серебристое изображение на стеклянной пластинке, красный свет, промывка отпечатков в ванной. Веревка, натянутая через всю комнату, на ней сушатся пленки. Масса фотографий, изумительное качество, сотрудничал в газетах, вел фотокружок в ДК им. Капранова. В 1955 году был нештатным фотокорреспондентом газеты “Смена”, запечатлел двух будущих народных артисток — Людмилу Касаткину, впервые появившуюся перед зрителем в кинофильме “Укротительница тигров”, по ходу съемки освоившую мотоцикл, сфотографировал во время прогулки по Ленинграду, девятнадцатилетнюю дебютантку балета “Лебединое озеро” Нину Тимофееву заснял в репетиционном зале с партнером Аскольдом Макаровым, будущим руководителем санкт-петербургской труппы “Хореографические миниатюры”. Потом на смену пришла киносъемка, снимал очень много, проявлял сам, через всю комнату были развешаны сотни метров кинопленки. Вел также и кинокружок, сотрудничал с редакцией новостей Ленинградского телевидения. Не сохранился архив новостей телевидения 60–70-х годов. На чудом сохранившемся дома ролике пленки 1969 года — кормление свиней в выборгском совхозе, еще сохранились наклейки на коробке из-под пленки: инв. № 1873, редакция “Новости”, оператор В. С. Малашкин, сюжет “Хлебозавод им. Бадаева”, снято 25 июня 1969 года, и сюжет “Почтальон-депутат”, снято 22 июля 1969 года.
Отец собирал коллекцию картин. Над круглым дубовым столом висели этюд Репина, акварели Бенуа, Лансере, Волкова. Много было картин современных художников: Моисеенко, Орешникова, Нивельштейна, со многими из них дружил, бывал у них в мастерских и сам пытался писать маслом.
Коллекционировал часы — каминные, карманные — луковицей, петровские под стеклянным колпаком, было увлечение книгами — книги, книги, книги от миниатюрных до фолиантов в телячьих переплетах.
Увлечение пластинками. Была собрана большая коллекция стереофонических симфонических записей. Потом старинные пластинки с собакой и граммофоном. Полированный ящик с огромным рупором стоял у окна.
Был страстным кинолюбителем. Дома был кинопроектор “Украина”, кинофильмы брал напрокат и обменивался с товарищами.
После войны играл на скрипке в ресторане. Ходил в солдатской шинели и купленном на все выплаченные по демобилизации деньги шикарном бостоновом, в яблоках, костюме. Однажды пошел в баню, а костюм смылился. Хорошо мама принесла из дому гимнастерку, форма одежды была восстановлена…
На пороге стоял отец с обезьянкой. Обезьяна взлетела на шкаф, прыгнула вниз, укусила меня в грудь, решив свою участь. Мама сказала:
— Или я, или обезьяна!
Больше обезьяны в доме не было.
Раньше в кинотеатрах перед началом сеанса играл небольшой оркестрик, выступали артисты, певцы. Можно было послушать симфоническую музыку до начала кинофильма. В таком оркестре ты и играл на скрипке. Это было в кинотеатрах “Родина”, “Аврора”, “Колизей”, “Титан” и “Художественный”. Руководитель оркестра был Вахтанг Барнабелли, позже отец становится руководителем оркестра кинотеатра “Спутник”.
Ты был весь распахнутый, летящий, вечно увлеченный и ушел на взлете. После развода ты получил комнату на “Елизаровской”. Фисгармония в углу у окна, попугай на плече. Ты начал писать музыку. Клавир на стихи Есенина “Береза” и мелодия для виолончели в сопровождении фортепиано. Виолончель поет то ласково и нежно, то низко и страстно, строка бежит вдогонку, теплой волной поднимаясь в груди и заставляя предательски пощипывать глаза…
Музыка волшебным мостиком соединила композитора Леонида Дмитриевича и его внука — моего отца, скрипача Владимира Сергеевича Малашкиных.
Вращается карусель Человечества. Мы в бесконечном круговороте. Мелькают звезды, галактики. Ушедшие близкие, вы в круге памяти. Вы всегда с нами. Кружит мираж воспоминаний.
…Круговорот осенних листьев по аллеям Павловска. С тихим шорохом кружат багряные, золотые, лимонные, охристые листья, разноцветными мазками ложатся под ноги. Акварельные потеки листьев легкой грустью плывут по листу бумаги. Тают краски влажными осенними переливами. Вдруг солнце за свинцовыми облаками.
…Ветер кружит листья по аллеям старого парка. Листья заворачиваются в многоцветные спирали, кружатся в волшебном танце, мимо проносятся мир, звезды, галактики, краски тают в бесконечном сплетении. Солнце горит в кружеве листьев, в радости жизни.
Музыка и круг воспоминаний возвращают в детство. Большая коммуналка на набережной Фонтанки. Родной рембрандтовский полумрак. На миг вернуться и, сверкнув голыми пятками, пасть под родительские руки. Неведомый музыкант вскинул скрипку к плечу, смычок коснулся струн. Выше голову, маэстро! Звучит мелодия, короткая и прекрасная, как жизнь.