Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2005
Мороза нет, а дождь уже несносен.
Ноябрь… ноктюрн… номогенез.
Но я —
рожденный осенью — я понимаю осень
и принимаю схиму бытия.
Неважно мне: покой ли, суета ли —
все безразлично, честно говоря.
Года — гонимы ветром — облетали…
Остался хрупкий возраст ноября:
задул Зефир — опять вернулось лето,
дохнул Борей — нагрянула зима…
Пусть гибель неизбежна, но при этом —
весь урожай упрятан в закрома.
Картофель, бочки с ворванью, засолка,
колбасный жир стекает на столы…
Регалии разложены по полкам,
недвижимость задвинута в углы.
Автомобиль, гараж, квартира, дача —
как это все наскучило давно!
Работаю, с коллегами судачу,
ночами плачу или пью вино
и сознаю под трепетное соло,
внимая флейтам водосточных труб,
что я — такой живой, такой веселый —
не более чем перспективный труп…
Чем больше барахла — ярмом на плечи,
тем меньше эти цацки мне нужны.
Я их отдам в дождливый хмурый вечер
за теплое дыхание весны…
* * *
Любуясь на закаты и рассветы,
в пылу страстей, в предчувствии беды —
перо макая в кровь свою, поэты
нам оставляли тонкие следы.
По ним топтались в сапогах нередко,
их заметало вихрями стихий.
Но снова доставались нам от предков
мелодии, картины и стихи.
И каждый неофит в своих созданьях,
считая, что на свете лучших нет,
давал предметам новые названья
и вновь изобретал велосипед…
Летят века, в стихах меняя темы —
мильоны фраз меняя по рублю…
Бессмертна
лишь великая поэма
всего в три слова:
“Я тебя люблю”.
* * *
Росчерки молний делают мглу черней.
Гром тишину делает глуше вдвое…
Жизнь иллюзорна.
Мы умираем в ней.
Чем отличить мертвое и живое?
Мы из себя —
из кокона, изнутри —
видим вполглаза, слышим, увы, вполуха.
А тишина вокруг — это громкий крик —
громкий настолько, что за пределом слуха.
А темнота вокруг — это тоже свет.
Яркий такой, что до отказа глаза.
Смерть иллюзорна.
Жизни и смерти нет —
лишь бесконечный опыт всего и сразу.
Коли за выдохом следует новый вдох,
то между ними есть и мгновенье смерти.
И если скажут завтра, что я издох,
можете верить.
Можете…
Но не верьте.
АЛЕКСАШКА
…Ты, болярин, в своем уме ли?
У кого угодно спроси:
и когда мужики умели
жить без барина на Руси?
Трезвый гнется, клянет невзгоды.
А напьется — готов летать…
Я холопов лишил свободы?
Казнокрад, самодур и тать?
Поясню. Только ты, похоже,
не поймешь, о чем говорю:
есть свобода губить прохожих,
есть свобода служить царю.
Мы же есмы рабы свободы,
и ея же мы господа —
и судьбы своей воеводы.
Ибо выбрать вольны всегда.
Все вернуть приказал властитель?
Внук Петра, исполать ему.
Забирай ордена и титул…
Шубу тоже? Ну, что ж, сыму!
Ты свободен и на морозе
издеваться над стариком…
Это — розвальни на Березов?
Я свободен идти пешком!..
ПАМЯТНИК
Я умру.
И все умрет со мною.
Каждый знает, честно говоря,
что не вечны рифмы под луною —
рукописи заживо горят…
Не нужны мне плиты на могиле.
Только, память обо мне храня,
хорошо друзья бы учредили
вечеринку имени меня.
Чтобы каждый мог зайти с дороги:
просушить одежду на огне,
выпить водки, закусить немного
и, быть может, вспомнить обо мне.
А устанет — завалиться в койку.
…Через двести или триста лет
забредет на светлую попойку
молодой восторженный поэт.
Выпив стопку, а за ней вторую,
спросит у хмельного визави:
— Кто был этот?..
В честь кого пируем?
Робов?..
Рябнин?..
Имя назови.
Тот наполнит до краев посуду,
расстегнет рубаху на груди…
— Знаешь,
я и вспоминать не буду…
Мы и так неплохо тут сидим.
* * *
…задремать на заре
и проснуться за миг до побудки.
Бал вчера отшумел, а сегодня — решительный бой.
Вместо скрипок и арф — полковые визгливые дудки,
и пустой барабан заполняет пространство собой.
И под мерную дробь,
разобравшись в шеренги по росту,
мы пойдем на штыки.
Первым гордо шагнет командир…
Ах, как все это было —
красиво,
понятно
и просто:
глядя смерти в глаза, видеть вечную жизнь впереди.
…не услышать будильник,
проспать, опоздать на работу.
Заливая похмельный синдром,
выпить пива с утра…
Нас немного осталось.
Толстеющих.
Лысых и потных.
Неужели для этого выжили мы, юнкера?..
И за это боролись?
Об этом мечтали? —
не верьте!
Наше время придет —
мы умрем в штыковой.
Се ля ви.
Потому что не может быть жизни в отсутствие смерти,
Как не может быть смерти — без жизни, мечты и любви.