Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2005
Ксения Константиновна Дьяконова родилась в 1985 году в Ленинграде. Стихи печатались в журналах «Звезда» и «Го». Автор книги стихов «Моя жизнь без меня» (СПб., 2003). В настоящее время учится на третьем курсе филологического факультета Барселонского университета.
* * * Как счастливы те, кто живут для других! Ни черствая гордость не мучает их, ни страх за свою драгоценную шкуру; они помогают, неважно кому, и терпят за ближнего холод и тьму, и пьют огорченья легко, как микстуру. Они свой покой целиком отдают за чью-то надежду и чей-то уют по воле своей, а не ради награды, а если кого-нибудь спас их совет - хотя ничего им от этого нет - забыв о себе, они попросту рады. Но как научиться войти в их число, чтоб волнами воли меня принесло к безгрешной способности жить для другого? Что делать? Кого мне на помощь призвать - луну ли, пролившую свет на кровать, а может, орган и библейское слово? * * * Моя молитва такова: прости, спаси и благодарствуй. Мне эти кроткие слова дороже символов и царствий. Из них я будто строю мост от жизни в каждом ощущенье к тому, кто зернышками звезд зашифровал ее значенье. Скучая в будничной возне, покой приравнивая к раю, в метро, на улице, во сне я их все время повторяю. Судьба стоит передо мной, как проповедник перед паствой, а вера шепчет за спиной: прости, спаси и благодарствуй. * * * Вся ценность этой выставки не в том, что лица оживают на портрете, а в нас с тобой, в смотрителе седом, в воскресном дне и трещинах в паркете. И этот фильм хорош не потому, что веришь небывалому покорно, а в силу людной лестницы в дыму, билетов и горячего поп-корна. Какой бы ни казалась суть вещей, насколько обстоятельства дороже! Бывает, от ракеток и мячей сильней, чем от игры, мороз по коже. И, кажется, важны не мы с тобой, не замысел судьбы и воплощенье, а этот стол с клеенкой голубой и ласточек-цыганок возвращенье. * * * Железная дорога и метро стеклянной изгородью, тонкой, как ребро, разделены в огромном здании вокзала; судьба из нежеланья допускать, чтоб все по-прежнему исполнилось опять, меня с обеими платформами связала. Я раньше в центре города жила в чаду влюбленности, в тревоге ремесла, и шум подземных электричек был напорист; теперь щепотка славы мне дана, и от захлопнутого намертво окна мою тоску уносит загородный поезд. С того перрона прошлое глядит в глубь настоящего - и путь к нему закрыт почти невидимой стеклянной загородкой; но те же паровозные гудки напоминают, переменам вопреки, что жизнь осталась незаслуженно короткой. * * * Как странно! Когда эта птица запела, трамвайная вспомнилась мне остановка, та самая, где, чтобы в Токсово ехать, я летом стояла с пломбиром в руке. Всегда неуместно, всегда неумело мне счастье на память приходит, неловко: трамвай сотрясался от детского смеха, и солнце текло в голубом потолке. Я ехала в дом, где я всеми любима, где лампа горит и готовится ужин, где все в изумлении слушать готовы рассказ мой о том, как неделя прошла; и, глядя на сосны, летевшие мимо, я думала: любящий кто-то мне нужен сильнее родни, чтобы сбросить оковы незрелости, чтоб защититься от зла. Но нет, он не хочет никак появиться; об этом я вспомнила лишь потому, что где-то запела случайная птица, и все это здесь ни при чем, ни к чему. * * * Эта лодка над рыжей волной - мой потерянный детский рисунок, проступающий в день выходной сквозь июльский сиреневый сумрак, словно прошлое, передо мной. А вон тот полицейский в фуражке был героем моих повестей, в десять лет вызывавших мурашки во дворе у соседских детей, наигравшихся в мяч и пятнашки. Этот скошенный запах травы, эти молнии птичьего пенья, и река, и чугунные львы мне приснились еще до рожденья, но из памяти стерлись, увы. Я душой эти дни и пейзажи, словно тростью слепой, узнаю, но не чувствую горечи, даже если жизнь повторили мою: слава Богу, природа все та же. * * * У меня есть дом, где плавают облака, словно рыбы и черепахи в стеклянном чане. И растут на веранде пальмы до потолка, сухощавые, как в учебниках англичане. У меня есть сон, в глубоком подполье глаз выставляющий еженощно свои картины. Неисполненным счастьем высвечен их окрас, и отчаянье иногда им стреляет в спины. Ни к чему скрывать: еще у меня есть друг, собирающий в сумку памяти все вокруг, чтоб потом превратить булыжники в канареек. Умываясь росой, мы ходим по городам, и нам истина попадается тут и там, как в дорожной пыли блеснувшие пять копеек. * * * Я люблю мой сотовый телефон: по нему на даче, где пляж и сено, увидав голубку среди ворон, я могу об этом тебе мгновенно рассказать: "Представь себе: черный фон, и одна меж ними бела, как пена". Или если встретиться мы должны, а тебя все нет - чтоб унять тревогу, я, твой голос вызвав из тишины, узнаю в минуту, что, слава Богу, ты в пути, но очереди длинны на маршрутку, чтоб сократить дорогу. Если б время так же он побеждал! Я б могла связаться с ванильным детством, позвонить в грядущее, где настал новый день, но это мне не по средствам; и меня к тому же избаловал телефон повсюду