Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2004
У каждого из нас время от времени возникает желание исповедаться, рассказать о чем-то таком из своей жизни, что до поры до времени хранилось в тайне. Кто-то исповедуется перед случайным попутчиком в дороге, в поезде, кто-то, как и положено, идет в церковь, а кто-то берется за перо или садится за пишущую машинку, и тогда на свет появляются житейские истории, подобные той, которую вы сейчас прочтете. Ее автор — архитектор по профессии, живет в Санкт-Петербурге, печатается впервые.
Нельзя сказать, что я очень ждала Анатолия. Он исчез внезапно и без объяснений, так что я не знала, что и подумать.
И все-таки мысль снова и снова обращалась к его образу.
Иногда я представляла себе: вот раздастся звонок, я открою дверь и увижу его за дверью, живого и невредимого.
Иногда мне казалось, что он живет где-то рядом, работает, ходит мимо моего дома, но… почему-то не появляется. Это было на него непохоже, раньше он охотно приходил в гости и должен был помнить если не номер дома и квартиры, то хотя бы парадную и дорогу в квартиру, вид двери.
И я досадовала на Анатолия и думала: “Неужели так трудно идти мимо и зайти в знакомую парадную?” Но шло время, а Анатолий не появлялся.
Так прошло три долгих года.
Однажды раздался звонок в одно из воскресений. Я побежала открывать. Распахнула дверь. На пороге стоял Анатолий. В куртке черной с оранжевым, в бутылочного цвета брюках и легких, не по сезону, летних туфлях. Именно таким я когда-то впервые увидела его в Доме отдыха, на Карельском перешейке, где судьба свела нас.
Он закрыл дверь, подошел ко мне и обнял меня в коридорчике перед дверью в квартиру. Легко поцеловал в щеку.
— Откуда ты? — удивилась я.
— Меня не было три года. Я из заключения. Я так соскучился по тебе, ты мне снилась, — говорил он.
Я не очень-то верила, что он обо мне соскучился, слишком много времени прошло, можно и забыть за это время.
Мы прошли в комнаты. Я угостила Анатолия обедом. И он сказал мне, что до того, как приступить к работе, у него есть два свободных месяца и он может провести их у меня.
Так началась наша с ним жизнь. Мы жили как муж и жена. Целый день проводили вместе, вместе ходили в продуктовые магазины, но денег он не дал ни копейки и на мой вопрос, есть ли у него деньги, коротко сказал:
— Четыре с половиной. На почте. Я должен получить перевод.
— Тысячи? — изумилась я.
Через некоторое время я поняла, что это — блеф, ненужное хвастовство.
Мелочь на пиво он брал у меня неизменно, и при моих небольших и к тому же случайных заработках это был существенный расход. Но что было делать? И я каждый день отсчитывала полтинники.
Мне нравилось ходить с ним в магазин вдвоем. Я обычно стояла в очереди, а он вставал в стороне и терпеливо ждал меня, прислонясь к стене. Потом брал полную сумку, и мы возвращались домой.
Однажды он пришел домой в легком настроении и сказал, что приятель отдал ему долг — тридцать рублей.
— Одевайся, — сказал он мне. — Пойдем в магазин, купим что-нибудь для души.
“Купим торт”, — решила я.
Мы вышли на Литейный, стояла оттепель, шел дождь, мостовая блестела огнями. Я держала его под руку, бодро мы дошли до Невского и завернули во фруктовый магазин. И вдруг я увидела виноград — последний, водянистый и мало привлекательный на вид, так как был уже октябрь, но все-таки это был благословенный плод юга, и я встала в очередь.
— Хочется пить, — сказала я.
Анатолий подошел к прилавку, купил стакан сока и через весь магазин прошел и принес мне стакан с живительной влагой. Принес заботливо, как жене или принцессе.
Потом из этих денег он несколько раз покупал вино. Он выпивал сразу всю бутылку за вечер, пьянел, становился разговорчивым и возбужденным.
Все вспоминал свою службу в армии, он служил в морском десанте.
— Нас учили или вырубать, или убивать. Помню, мы пролежали три часа в болоте, а потом пошли в атаку.
Я слушала его хвастливую пьяную болтовню, заставляла себя сидеть молча и терпеливо слушать и думала про себя:
“Неужели я отныне всю жизнь буду выслушивать все это?”
Меня утомлял его долгий пьяный разговор, но я терпела. Он загибал рукав и хвастливо показывал тонкие, сильные, жилистые руки с набухшими венами. И говорил, что у него сильный удар и он в прошлом мастер по боксу. Этой рукой он бил наповал.
Спали мы в моей комнате. Я стелила ему на полу матрац, он натягивал на голову ватное одеяло. Перед сном он приходил ко мне. Мне было уже пятьдесят, и это был единственный мужчина в моей жизни и, по-видимому, последний мужчина, с которым мне нравилось заниматься любовью. Раньше я всегда только терпела мужчину около себя, а с Анатолием почувствовала вкус ко всему, чем мы с ним занимались. Он, лежа рядом, тихо целовал меня в щеку, легко обнимал, лаская, проводил рукой по плечам и бедрам.
Во мне вдруг проснулась какая-то жажда любви. Ведь это была, наверно, последняя моя любовь, и я с пылкостью ей отдавалась.
Он говорил мне, что любит меня, а я — что любила и ждала его.
Однажды ночью я проснулась. Анатолию не спалось, и он, надев мои очки, читал за моим письменным столом какую-то книгу.
Я под впечатлением только что увиденного сна о любви подошла к нему сзади, стала первая целовать его и увлекла к себе. Со мною творилось что-то странное, чего я внутренне стыдилась, мною владела какая-то неуемная страсть. Порой это чувство радовало меня, а порой угнетало, казалось унизительным, греховным. “Почему мы, женщины, — спрашивала я себя, — обречены на подобную зависимость от мужчины?”
Продолжалось это неделю.
Через неделю Анатолий вышел купить бутылку кефира и не вернулся. Его не было три дня. Пришел он поздно вечером, уже не в черно-оранжевой синтетической куртке, а в другой куртке, на меху, и на ногах вместо легких туфель были теплые высокие сапоги. Оказывается, он связался с какими-то парнями в очереди и попал в милицию, а там обменялся одеждой с другим парнем, который был осужден и которому было все равно, в чем идти в тюрьму.
— Понимаешь, я стою в очереди, а эти трое лезут без очереди. Я и говорю: “Отойдите!”, а они мне: “Выйдем поговорим”. Ну, я вышел, дал одному, двое отступились. Кто-то позвонил в милицию. И, главное, я не мог тебе позвонить, не позволили.
Через три дня он снова вышел выпить кружку пива и снова исчез.
Я собралась в магазин и не смогла найти кошелек с четырьмя рублями. Кошелек исчез, а я оставляла его на видном месте — на подоконнике. “Значит, он нечист на руку”, — подумала я, но не придала большого значения этому событию.
Анатолий снова вернулся через три дня и, целуя меня в щеку в коридоре, прошептал на ухо:
— Понимаешь, трёха нужна была, штраф заплатить в милиции.
— Ну, зачем же ты взял без спросу деньги, ты бы сказал мне, я бы тебе и так дала, — говорила я, но была рада, что он пришел наконец домой. — Господи, да не связывайся ты ни с кем. Не дерись, ради бога, опять попадешь в милицию. Если у тебя попросят двадцать копеек, дай и пройди мимо, — умоляла я, все более убеждаясь, что Анатолий только и умеет, что пить или драться. Правда, он показывал мне свои дипломы и хвастался, что окончил училище и работал то поваром в балетном училище, то механиком, то наладчиком швейных машин.
Дома же он ничего не любил делать, а с утра до вечера смотрел телевизор, что тоже меня утомляло. И опять же я все это терпела. Мне с Анатолием было веселее жить, и я чувствовала приток новых сил и какую-то новую обязанность. И появился какой-то новый смысл в жизни. Но меня все больше беспокоил денежный вопрос: деньги утекали, расходов стало больше. Впрочем, Анатолий теперь обещал дать немного денег, якобы он получит отпускные на заводе, где он последнее время перед заключением работал.
Мы решили вместе поехать на завод.
Хотя я чувствовала себя неважно, я заставила его встать, одеться и выйти на улицу. Выехали в десять часов утра. Долго ждали на трамвайной остановке, потом долго ехали в троллейбусе, шли длинными, незнакомыми мне улицами со скользкими ледяными катками и наконец подошли к проходной завода в Невском районе.
Я долго ждала в вестибюле проходной, а Анатолий то уходил, то возвращался, и я видела его сквозь стеклянные двери. В отделе кадров он получил трудовую книжку и военный билет, который необходим ему был как документ, так как паспорта еще у него не было. И он сказал мне, что якобы ему причитаются какие-то деньги, которые он вскоре получит.
В одно из воскресений я должна была поехать к приятельнице-портнихе. Ехать было далеко, и я уехала на весь день, оставив Анатолия с мамой. Мы встали в двенадцать, он долго лежал, натянув на нос одеяло, — “отмокал” после пьянки, как он говорил. Правда, последнее время он пил реже, денег не было, а у меня просить на вино он, видимо, не решался. Мы сидели втроем за завтраком: я, мама и Анатолий. Я подала красивые семейные чашки — синие с золотым ободком; я старалась, чтобы за столом было по-семейному уютно. Сварила вкрутую яйца, сварила кофе с молоком, нарезала сыр. Анатолий уплетал бутерброды и держался спокойно и уверенно.
Последнее время он чувствовал себя в нашей квартире как дома; видимо, ничего не стеснялся, разгуливал по квартире в носках и сдружился с соседом. Он вечерами уходил к соседу играть в карты, и они вели долгие мужские разговоры о профессии Анатолия, о том, как он служил в армии.
Сосед с любопытством на кухне спрашивал меня:
— Ну что, думаешь сходиться? Правильно, стоящий парень, одной-то небось скучно?
— Думаю, — весело отвечала я.
И, казалось, ничего нам не мешало продолжать такую жизнь. Мы даже ходили в Театр драмы и комедии у нас на Литейном, на премьеру пьесы по повестям Василя Быкова. В антракте я видела его рядом, прямого, легкого, худощавого, в сером пиджаке, облегающем фигуру. Давно рядом со мной в театре не сидел мужчина. И мнения наши об увиденном на сцене сходились. Правда, спектакль был неудачным.
Итак, я уехала из дома на весь день. У меня было, правда, смутное беспокойство, но, когда я вернулась, картошка была начищена, и Анатолий мирно смотрел телевизор. Правда, вечером меня снова одолевало какое-то предчувствие, я опять расстроенно думала о деньгах, но Анатолий меня успокоил, сказав, что деньги на заводе скоро дадут.
На другой день он встал непривычно рано, пока я еще дремала, и меня удивило, что он оделся, пока было еще темно, и сказал, что выйдет в магазин за бутылкой пива. Было 31 декабря, и мы собирались встречать дома вместе Новый год. Я встала позже и решила сходить в магазин, подошла к окну, открыла старую мамину черную сумку на окне, где лежала целая двадцатипятирублевая бумажка. Я открыла сумку — денег там не было.
Я в отчаянии снова и снова рылась в сумке, но ничего не находила. Значит, накануне, пока меня не было, Анатолий рыскал по дому в поисках денег, открыл сумку и взял деньги.
Из магазина в этот день Анатолий не вернулся. Я была жестоко наказана за свою доверчивость, он обокрал меня. Удивляла тривиальность истории: молодой любовник обокрал стареющую доверчивую любовницу. Эту историю можно было увидеть в кино или прочесть об этом в книге, но это произошло наяву, со мной. Я была в ужасе; правда, часть денег я припрятала в другом месте и поэтому дожила до конца месяца,
Новый год я встречала одна, расстроенная и разбитая. Правда, дома были мама и маленький племянник Ленечка, который уснул на раскладушке в двенадцать часов ночи, перед телевизором.
Ко всему прибавилось, что сосед хватился часов, якобы снятых прямо с руки, пока они пьянствовали с Анатолием. Сосед кричал и грозился, что пойдет в милицию.
Я думала о том времени, когда Анатолий появится, я думала о том, как грустно я на него посмотрю и не пущу его домой. С Анатолием надо было кончать.
Он даже не подумал о том, что я с мамой живу на случайные заработки и маленькую мамину пенсию и мне неоткуда взять деньги.
Надо было смотреть правде в глаза: ему было на меня наплевать. Я думала, что он больше не придет. И все-таки ждала.
Анатолий пришел 10 января. Раздался неожиданно звонок, я открыла дверь, он стоял передо мной, худой, бледный, в старом треухе, и смотрел мне прямо в лицо. Но в его голубых глазах не было ни нахальства, ни наглости. Но и тени смущения я не заметила в нем. Это был опытный аферист. Я любила ничтожество.
— У соседа пропали с руки часы, а у меня исчезли двадцать пять рублей, — сказала я, грустно глядя ему в глаза.
— Не брал я часов и четвертак не брал, — ответил он уверенно, не сводя с меня голубых глаз.
Я только грустно покачала головой.
— Не надо сюда приходить тебе больше, — сказала я, закрывая входную дверь.
Так ушел от меня мой последний мужчина.