Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2004
Разве это не чудо, чтобы у столь заурядного человека, как я, оказалось сразу три примечательных, даже знаменитых родича?! Правда, близким родственником из них был только один — “непутевый” брат Наум, давно уехавший в Израиль. Он лет пять назад побывал консулом в Кишиневе, потом работал в посольстве в Киеве, потом — вот еще одно из множества странных совпадений — ему предложили хорошую работу в Алма-Ате. И он ходил по тем же улицам и местам, на которых бывал и я за три года своей алма-атинской работы худруком и модельером.
А двое других из трех упомянутых — они скорее сродственники, а не родственники. И временами они ощущались мною как литературные персонажи, как люди из совсем другой эпохи, другого, недоступного мне мира. Но вот вернулась ко мне одна старая фотография. На которой наша бабушка Берта и дедушка Вольф чинно сидят рядом и держат на коленях двух малышей-внуков — меня, трехлетнего, и шестилетнего брата Сашу, высунувшего кончик языка. И вот, судя по этой фотографии, наш дедушка, Вольф Рабинович, брат Шолома Рабиновича, известного под псевдонимом Шолом-Алейхем, — не совсем из другой эпохи! Ведь вот — он держит нас с братом на коленях. И было это… не совсем давно… Перед войной. Всего-то шестьдесят с лишним лет назад! Другое дело — его брат — сам Шолом-Алейхем. Он-то нас совсем не знал и не касался! Но… опять маленькое чудо… или совпадение! Совсем недавно что-то толкнуло меня включить надоевший телевизор. Как раз показывали одну из немногих интересовавших меня телепрограмм украинского телевидения — кинохронику тридцатых — сороковых годов. И вот оно. Украина отмечает юбилей известного еврейского “писменника” Шолом-Алейхема. В президиум приглашается брат писателя. И я вижу дедушку Вольфа, идущего в президиум! Совсем такого, как на упомянутой фотографии… Какие-то минуты, секунды телепередачи. И надо же такому случиться — именно в эти минуты, секунды я почему-то включил телевизор. И увидел… и ощутил. Ведь оно было на самом деле — наше семейное сродство с великим писателем. Сродство далекое, косвенное и, естественно, не оказавшее никакого влияния на жизнь нашей семьи, на нас, четырех братьев, сыновей и пасынков бывшего фронтового офицера, ставшего рядовым ленинградским инженером. Мы, четверо братьев, росли сами по себе. Сами получили высшее образование и первые разряды по каким-то видам спорта…
Кстати, о спорте. Наиболее примечательным в биографии одного из двух моих младших братьев — Володи — были две строчки в книге воспоминаний советских олимпийских чемпионов (“Легких побед не бывает”). В этой книге о Володе вспоминает как о закадычном друге юности олимпийский чемпион по фехтованию Эдик Винокуров. Но с точки зрения простых людей нашего круга, Володя примечателен был и другим: своим открытым, необузданным и очень компанейским характером, своей дружбой с такими людьми, как Валерий Агафонов, которого называли лучшим исполнителем русских романсов. (“Хороший парень! Во такой мужик!” — говорили о Володе новые знакомые и нееврейские родичи, впервые видевшие его пьяные выкрутасы, слышавшие его стихи, его басистое пение под гитару.) В разговоре о нем надо бы упомянуть, что он был любимцем бабушки Берты. Она ему оставила три свои реликвии, свидетельствовавшие о нашем семейном сродстве со знаменитым писателем. Одна из этих реликвий — большие золотые карманные часы, кажется, с дарственной надписью Шолом-Алейхема своему брату Вэвику, то есть дедушке Вольфу. Другая реликвия — экземпляр книги “Мой брат — Шолом-Алейхем”, написанной дедушкой Вольфом на идиш и изданной, кажется, в 1936 году в Варшаве. Не знаю, куда дели эти вещи младшие братья, вроде бы Володя передал их брату Науму или… Боюсь даже предполагать.
И третий наш замечательный сродственник — дядя Бен, муж тети Софы, московской двоюродной сестры мамы. Он был “большим ученым” (о нем в БСЭ и в прежних энциклопедических словарях писалось: “Вул Бенцион Моисеевич — советский ученый… лауреат… автор работ и т. д.”). Мне он тоже казался человеком другого мира, совершенно закрытого для таких, как я. Но… когда наша семья возвращалась из сибирской эвакуации, мы останавливались в Москве и жили у дяди Бена и тети Софы (бабушка Берта тогда еще воспользовалась возможностью поговорить с членом Союза еврейских писателей о переиздании дедушкиной книги. Но… услышала, что “сейчас не до этого”. Это было, кажется, перед убийством Михоэлса или в период гонений на “безродных космополитов”. Мы пожили в квартире дяди Бена как свои, но все равно, забыв многое из детских впечатлений того времени, я, повторяю, вспоминал о нем как о человеке из другого, недоступного мира. Поэтому за все мои бесчисленные командировки в Москву я только один раз преодолел комплекс и решился напроситься в гости к ним. И увидел и запомнил дядю Бена веселым, приветливым человеком, внешне похожим на Аркадия Райкина.