Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2004
ФЕДОР СУХОВ (1921-1991) МОИМ РОДИТЕЛЯМ Как вы там, дорогие мои, Одинокие старые люди? Как вы там, где моли не моли, А тепла еще долго не будет... С каждым днем все лютей и лютей, Все скрипучей, колючей морозы. И луна, а она все светлей, Будто стала бодрей и моложе. Ну а звезды? Как будто они Бьют в ладоши, чтоб малость согреться. Вот и сам в эти ночи и дни Зябну я и душою, и сердцем. А ведь было же время, когда И на холоде сердце теплело. Может, кто-нибудь скажет: года... Да, далек я уже от апреля. И от мая далек. Но ведь я Не видал еще красного лета. Лишь на яблонных видел ветвях Кровь распятого кем-то рассвета. Видел я, как хлестал суховей, Ослеплял голубые озера, Как на ранней заре соловей, Покидал он мой Красный Осёлок. Как вы там, дорогие мои, Одинокие старые люди? Как вы там, где моли не моли, А тепла еще долго не будет. МАТЕРИ В дом чужой, волнуясь и робея, По зиме пожаловала ты, Ничего на свете не имея, Кроме кареглазой красоты. Заболело сердце нестерпимо, Плакала ты, косы теребя, Не был он ни близким, ни любимым, - За кого посватали тебя. По одной ходила половице, Чашу горя выпила до дна, В проруби хотела утопиться, Да вода-то больно холодна. А потом почувствовала: билось, Дожидалось радостного дня… Потому и летом не решилась, Пожалела, рудная, меня. БАБЬЕ ЛЕТО Тонкий, липкий дымок паутины Обволок придорожный плетень. Просветлел, разгулялся недлинный, Журавлями курлыкнувший день. Я шагаю тропинкой прямою Под окном - от ветлы до ветлы. Все готовятся к празднику. Моют, Натирают до блеска полы. Но кончается день. И под вечер Я решил постучаться в окно. Чутко дрогнули женские плечи, Точно стало им вдруг холоднo. "Не ждала. Заходите. Одна я". Половик - от дверей до стола. Все такая ж смешная, чудная. "Значит, что ж, говоришь, не ждала?" На стене фотокарточки мужа, Что не вышел из брянских лесов. Строевой офицер. И к тому же Кавалер боевых орденов. Он смолчит. Не рассердится. Если Даже скажут, что здесь я не зря. Все ж я долго не смею повесить Шумный плащ свой на шляпку гвоздя. "Да вы что? Что стоите? Присядьте". Я сажусь на потертый диван. И не знаю, наверно, некстати Говорю, что пришел по делам... Засиделись до позднего часа, Будто здесь, у знакомых дверей, Снова свиделся я, повстречался С самой ранней любовью своей. А она вспоминает о муже, О его неизвестной судьбе. И казалось мне: был я не нужен В этой вдовьей притихшей избе. Только после, когда провожала, Ощутил я при слове "пока", Как в руке моей вдруг задержалась Потеплевшая сразу рука. И не зябким дыханьем рассвета, Что вставал, синевою маня,- Жарким полымем бабьего лета Обдавало до дому меня. * * * Себя оплакиваю... Рано? Нет, не рано, Ведь я давно оплакал всех своих друзей, Всех тех, что полегли костьми на поле ратном Под грохот огненно дышавших батарей. И я - уже не я. Я только тень, я эхо Бегущей по полю, гудящей колеи, Я - память жившего когда-то человека В моей измученной бессонницей крови. Он был смешон, чудаковатым был он, этот Вдруг ставший винтиком, вдруг стихший человек, А он растил, он слышал сам в себе поэта И чуял голос задыхающихся рек. И тут-то бы оно должно родиться, слово, Но слова не было, был только тихий вздох... Какой же страшной силой был он околдован, О своего коня споткнувшийся ездок? Возможно, склизко было, слякотно? Возможно, На сердце слякотно и склизко на душе? Да, я стоял и на ветру, и на промозглом Как бы с утопленника льющемся дожде. И все-таки не дождь, не леденящий ветер, Я сам себя виню тягчайшею виной, - Я слишком рано услыхал себя, заметил, Но слишком поздно становлюсь самим собой. А я - уже не я. Я только тень, я эхо Бегущей по полю, гудящей колеи, Я - память жившего когда-то человека В моей измученной бессонницей крови.