Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2004
Как-то в одной из телевизионных передач о Л. Н. Толстом на экране крупным планом возник рисованный портрет великого писателя. Портретов, рисунков, фотографий Льва Николаевича я повидал предостаточно, но именно это изображение заставило напрячь внимание. Где я мог видеть похожее лицо с густой бородой и шевелюрой, широким носом, пронзительным взглядом? Где? И тут мне вспомнилась картина Михаила Врубеля “Пан”. И мелькнула мысль: а не лицо ли Толстого послужило художнику для изображения мифологического персонажа? Это довольно смелая, еще никем не высказанная мысль глубоко засела в моей голове, и я стал искать этому подтверждение.
Известно, что картина “Пан” была написана Врубелем в дни его пребывания с женой Надеждой Забелой, оперной певицей, в Хотылёве — в имении истинной меценатки искусств и общественной деятельницы княгини Марии Клавдиевны Тенишевой. Здесь художник среди прочих работ создал великолепные росписи сказочных сюжетов на балалайках, а на пленэре возле усадьбы писал портрет супруги. В свободное время он с удовольствием пользовался книгами богатой тенишевской библиотеки. В одном из томов французского писателя Анатоля Франса (а он читал в подлиннике) его заинтересовал рассказ “Святой Сатир”, где описано видение монаху Мино возле гробницы святого Сатира — козлоногого белобородого старца с телом, обросшим волосами. Этот сюжет настолько впечатлил художника, что он решил немедленно воплотить свой замысел на полотне. Подрамника с чистым холстом под рукою не оказалось, и тогда, по свидетельству молодого композитора Б. К. Яновского, приехавшего с супругами в Хотылево: “…Врубель на моих глаза соскоблил начатый портрет жены и на месте его принялся писать └Пана” (сам он называл его └Сатир”)”.
Подобное соскабливание бывало не однажды. Так, будучи в Киеве, в крестильне строящегося Владимирского собора, он работал над изображением Богоматери и над картиной “Адам и Ева”, а у себя в гостиничном номере на Фундуклеевской улице писал на большом полотне “Моление о чаше”. Все эти произведения религиозного содержания, написанные по вдохновению, были так же под вдохновением безжалостно замазаны, и на их месте появилась очаровавшая в это время художника великолепная цирковая наездница Анна Гаппе, которую он называл “женственной женщиной”.
И в Хотылеве персонажа рассказа А. Франса он воплотил быстро, азартно, почти не отрываясь от мольберта. И тот же Яновский вспоминает: “Эта работа так увлекла его, что через день он позвал жену и меня и уже демонстрировал нам почти вполне законченную картину. Пейзаж на картине взят с натуры: это вид с террасы хотылевского дворца на открывающиеся дали”.
Быть может, сидя за мольбертом, Врубель, обладавший великолепной музыкальной памятью, вспомнил тот вечер в марте 1898 года в доме Римского-Корсакова, где его жена Забела и певец Мариинского театра Гавриил Иванович Морской исполняли сочинение хозяина дома на слова А. Майкова “Спит великий Пан”.
Перед Забелой и Яновским стояла картина, на которой они увидели лунную ночь и восседавшего то ли на земле, то ли на трухлявом пне седовласого старца с большой кудрявой бородой и маленькими рожками на голове. Одной рукой он опирался о колено, покрытое темными волосами, в другой руке держал свирель. Широко открытые голубые глаза смотрели прямо на зрителя.
Сам художник, прочтя рассказ, называл его, как и в рассказе, Сатиром, но на картине он стал называться Паном, что до некоторой степени почти одно и то же, ибо в греческой мифологии эти божества связаны с природой, они покровители лесов и пастбищ и изображались оба получеловеками-полукозлами.
Картина Врубеля “Пан” несомненно навеяна впечатлением от произведения А. Франса и до некоторой степени является иллюстрацией к рассказу, в ней присутствуют черты Сатира, описанные в этом рассказе: “…на седеющем темени торчали притупившиеся рожки. Курносое лицо обрамляла белая борода… жесткие волосы покрывали его грудь. Ноги с раздвоенным копытом от ляжки до ступни поросли густой шерстью… Его голубые и ясные глаза блестели на изображённом морщинистом лице…”
Запомним: “голубые и ясные глаза”. Они такие и у врубелевского Пана. Кстати, нигде в исследовательской литературе не сказано, что “Пан” — иллюстрация к произведению А. Франса. Эту картину считают ни с чем не связанным самостоятельным сюжетом.
В искусстве существует много интерпретаций, изображающих Пана, они в той или иной мере сходны, но Пан Врубеля резко отличается от них, он как бы “русифицирован” и сидит на русской земле, на фоне русского пейзажа с березками, он как бы сросся с ним. А. Ягодовская в своей книге “М. А. Врубель” замечает: “…художник превратил античного лесного бога в русского лешего, фигура старика, обросшего серым мхом, словно старый пень, естественно вырастает из родного, чем-то знакомого пейзажа”.
Врубель, соскоблив ранее написанную фигуру жены, не зря сохранил написанный на полотне хотылевский пейзаж, и на его фоне сказочная фигура Пана кажется реалистичной, словно это русский крестьянин или старый пастух. Для этой картины художнику никто не позировал. Обладая исключительной зрительной памятью, Врубель зачастую в своих произведениях воспроизводил лица знакомых или просто запомнившихся ему людей без их присутствия. Так, в Киеве, в Кирилловской церкви на росписи свода “Сошествие святого духа на апостолов” все апостольские лица списаны с людей, с которыми художнику довелось встречаться: киевские ученые, священники, археологи и даже сын А. В. Прахова Адриан. А лик стоящей среди апостолов Богородицы — это лицо молодой фельдшерицы Марии Ершовой.
А был ли прообраз у врубелевского Пана? Рискую предположить, что был. И это, как мне кажется, Лев Николаевич Толстой. Не точный, конечно, его портрет, а только напоминание некоторых черт писателя, поскольку встреча или встречи Врубеля с ним были и внешний его образ сохранился в великолепной памяти художника.
Первая, но заочная встреча состоялась еще в университетские годы Врубеля, когда он прочел роман “Анна Каренина” и сделал к нему рисунки. Один из них, дошедший до нас, — “Свидание Анны с сыном”, на нем Анна в порывистом движении держит сына в крепких материнских объятиях. (Впоследствии художник будет считать, что этот роман в творчестве писателя второстепенный и автор не любит Каренину, поскольку уготовил ей такой трагический конец.)
Так когда же Врубель мог лично встречаться с Толстым? На этот счет точных данных не существует. Во всяком случае, в “Летописи жизни и творчества Л. Н. Толстого” таких сообщений нет. По мнению исследователей, это могло произойти где-то в первой половине 1890-х годов, то есть еще до посещения Врубелем тенишевской усадьбы, и состоялась эта встреча с Толстым в Ясной Поляне. Художник приехал в те дни, когда отрицание им идей толстовства не вызывала такой неприязни и он был вполне лоялен к гостеприимному хозяину, но в итоге эта встреча для Врубеля возымела неприятный осадок, что явствует из его черновых заметок на клочке бумаги, расшифрованных сотрудником Государственного музея Л. Н. Толстого Л. Кузьминой, — “Разговор с Великой Знаменитостью”. В этих заметках есть такие строки: “…обтрепанный, маленький, невзрачный, предстал я благодаря тому широкому гостеприимству, которым отличался хозяин └Скучной Поляны”, пред угрюмые пронзительные волчьи голодные очи маститого, родового, но все же мужика… моя фигура возбуждала брезгливость”.
Единодушной беседы не получилось. Этот сухой, натянутый прием и все возрождающееся с годами неприятие идеи толстовства, идеи проповедника, призывающего ко всепрощению, непротивлению и несогласие с писателем во многом другом, привели к тому, что историк искусства и художник Степан Петрович Яремич мог сказать о Врубеле: “Ненависть его к Толстому была так велика, что даже в шутку он не мог об этом говорить равнодушно”.
Но и Толстой не воспринимал своего противника. Первая жена поэта Максимилиана Волошина Маргарита Сабашникова, которой нравились работы Врубеля, посещая в Москве выставку Товарищества московских художников в 1900 году, обратила внимание на то, как у эскизного варианта картины Врубеля “Хождение по водам” остановились двое крестьян и вели оживленный разговор по поводу этой картины. А на полотне были изображены сидящие в лодке ученики Христа и на заднем плане картины его появление. По этому поводу Сабашникова вспоминает: “Я хотела пересказать интересную беседу, но Толстой гневно прервал меня: “Как раз больше всего возмущает то, что наши образованные художники поставляют этот хлам народу. Они изображают Бога как старого человека… проповедуют не веру, а суеверие” — и далее: “Я смотрела в глаза Толстого, сверкающие сквозь брови, как глаза Пана сквозь лесную чащу: мудрые, как сама природа”.
Вот важный момент для моей догадки! Вероятно, Сабашникова уже видела врубелевского “Пана”, и находившийся перед нею Толстой невольно ассоциировался с этим изображением.
Начав “Пана” в Хотылеве, Врубель привез полотно в Москву, где и занялся его доработкой. По свидетельству Ю. Федосюка в его книге “Москва в кольце Садовых”, художник у себя в московской квартире “работал над своими знаменитыми картинами └Пан” и └Царевна-Лебедь””. Вполне возможно, что при этом были сделаны какие-то изменения, поправки — ведь это было в характере Врубеля, доказательством чему — само появление Пана на месте Забелы.
Поскольку при создании этой картины никто не позировал, то не помогла ли ему при завершении образа Пана какая-либо фотография, и, быть может, даже фотография самого Толстого, которых в то время было опубликовано предостаточно. В своем творчестве художник иногда прибегал к фотографиям, считая при этом, что ими можно пользоваться, но не рабски, а сознательно, выбирая только самое характерное. В письме к своей сестре Анне он пишет из Абрамцева: “…я привез из Италии много разных фотографий еще более прекрасных видов; в один прекрасный день взял одну из таковых да и откатал почти в один присест на трехаршинном холсте; мне за это уже дали 50 рублей”. А художник К. А. Коровин был свидетелем, как “утром Врубель начал писать с фотографической карточки покойного сына хозяев дома, где мы гостили. Он взял у меня краски: желтую, черную, зеленую и киноварь. После обеда Врубель позвал меня смотреть портрет”.
Известно, что жена Толстого Софья Андреевна была большой любитель фотографировать, и, чтобы лишний раз не беспокоить мужа и освободить его от позирования назойливым художникам и скульпторам, чего писатель не любил, она раздавала им его фотографии, и они зачастую пользовались ими для создания портретов Толстого. Возможно, что и Врубель пользовался имевшимися у него подобными портретами, заканчивая своего “Пана”. Кстати, есть фотография Толстого, несколько напоминающая “Пана”: пронзительный, направленный на зрителя взгляд, борода, широкий нос. Выполнили фотографию в Москве мастера Шерер и Набгольц в 1885 году.
А быть может, художник видел Толстого, кроме Ясной Поляны, и в Москве, проходящего мимо него по улице, в те дни, когда он заканчивал “Пана”? Ведь жили они тогда почти что рядом: Врубель — в квартире на углу Пречистенки и Зубовского бульвара, а Толстой — в своем доме в Долго-Хамовническом переулке. Писатель в это время был в Москве.
Так что же можно найти схожего у врубелевского Пана с Толстым? Прежде всего — глаза. Впечатление тех, кто знал Льва Николаевича близко, о них весьма неоднозначно: серые, серо-стальные, светящиеся из-за нависших бровей, острые, колючие, пронизывающие насквозь, светящиеся, как фонарики, маленькие, по-зверски зоркие и даже волчьи… И. Е. Репину казалось, что “из-под его густых грозных бровей светятся фосфорическим светом и блеском глаза строгого покаяния…” А художник Н. И. Шатилов замечал: “Что более всего привлекало в его наружности, так это выразительные, глубоко сидящие под густыми бровями темно-голубые глаза…” У врубелевского Пана глаза голубые и выразительные.
Тот же Репин, глядя на изображение Пана, увидел, что у него “плечо смято”. Художник согласился. Известный артист Александринского театра Ю. М. Юрьев, познакомившись в доме своего деда с Толстым, вспоминает: “У него была привычка держать одно плечо выше другого”. Может быть, это заметил и Врубель?
Теперь о руках. Прислушаемся к впечатлению о Толстом врача С. Я. Елпатьевского: “Но больше всего поразил меня крестьянский облик его — сутуловатые плечи, большие руки, словно всю жизнь тяжело работавшие, и мужицкая седая борода, не по-графски обряженная, — типичный облик крупного и костистого старика, великорусского крестьянина…” А вот восприятие А. М. Горького: “У него удивительные руки — некрасивые, узловатые от расширенных вен и все-таки исполненные особой выразительности… Он похож на Бога, не на Саваофа или олимпийца, а на этого русского Бога, который сидит на кленовом престоле под золотой липой”. Не такие ли руки у врубелевского Пана: большие, некрасивые, узловатые? И сидит он на пне на фоне деревьев.
Таким образом, подводя черту своим предположениям, я считаю, что “Пан” Врубеля — это, конечно, не буквальный портрет Толстого, а схожее с ним изображение в сказочном обличье.
Читатель, не согласный с моим выводом, может возразить: как так? Ведь у Врубеля с Толстым было так много противоречий, и даже, по воспоминаниям знавших художника, Толстой был просто неприятен ему, и вдруг черты своего противника воплощены на холсте.
Нужно не забывать, что истинный художник — существо вдохновенное, экспансивное и в минуты творчества может пребывать вне всякой, так сказать, “политики”. А для Врубеля образ Толстого был достаточно запоминающимся, ярким, да и в обыденной жизни, несмотря на разногласия, не был для него проходной фигурой, ибо время от времени он невольно вспоминал о нем в письмах, в разговорах, а то и в дискуссиях. Так что при написании “Пана” внешние черты Толстого вполне могли явственно предстать перед художником.
P. S. Через десять лет после появления “Пана” польский художник Ян Стыка написал картину, где изобразил Льва Толстого за написанием нашумевшей тогда статьи “Не могу молчать”. Композиция картины Стыки весьма напоминает композицию врубелевского “Пана”: верхняя часть картины так же заполнена российским пейзажем, такими же тонкими кривыми березками, как у Врубеля; ниже пейзажа — фигура Толстого, напоминающая Пана взлохмаченной седой шевелюрой и густой бородой, широким носом, только герой сюжета Стыки сидит на темном фоне не со свирелью, а с пером в руке. Ян Стыка, бывавший в России, надо полагать, был знаком с картиной “Пан” и, возможно, под ее впечатлением черты Пана увидел и в образе Толстого.
Художник послал репродукцию своей картины Толстому, на что писатель ответил: “Милостивый государь! Я получил репродукцию Вашей картины, которой я очень восхищаюсь”.
И еще. Правда, это не имеет прямого отношения к Врубелю. Но любопытно! Через три года после появления “Пана”, то есть в 1902 году, Софья Андреевна в Гаспре сделала фотографию супруга с дочерью Татьяной. На фотографии Толстой сидит в такой же позе, как на картине Пан, но только в кресле, такой же прямой взгляд на зрителя, густая борода и такое же положение левой руки. Создается впечатление, что Толстой позирует художнику.