Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2004
Андрей Михайлович Столяров родился в 1950 году в Ленинграде. Окончил ЛГУ (биофак). Писатель-публицист. Автор книг “Ворон” (2003), “Наступает мезозой” (2000), “Боги осенью” (1999), “Жаворонок” (2004) и др. Член СП. Живет в Санкт-Петербурге.
Представим себе карту мира, где не существует России. Европейская часть ее окрашена в светло-голубые тона; это “зона ответственности” Объединенной Европы; российский суверенитет здесь в какой-то мере еще сохранен, но и внешняя, и внутренняя политика такого редуцированного государства полностью подчинена западным интересам. Область Поволжья, включая Башкирию и Татарстан, напротив, окрашена в зеленый цвет. Это “зона ответственности” громадного Исламского мира. Об аннексии этих районов никто, разумеется, официально не объявлял, но русскоязычного населения здесь уже нет: оно мигрировало частично на север, частично на северо-запад. Власть России на эти территории не распространяется. Не распространяется она также и на окрашенный в желтый цвет район Южной Сибири. Здесь преобладает, причем существенно, китайское население. Губернатор, впрочем, для соблюдения этнического декорума тут может быть чисто русским, но ориентируется он в значительной степени уже на Пекин, а не на Москву. Большая часть остальной Сибири нейтральна, и что происходит на этих обширных землях, никого, в общем, не интересует. Формально они пребывают под юрисдикцией “европейской России”, но фактически существуют по своим, местным законам. На указания из Москвы здесь внимания не обращают. Зато районы нефтяных, газовых и алмазных месторождений выделяются яркими синими и красными полосами. Это зоны “сотрудничества” России и США. Власть, военная, административная и экономическая, принадлежит там исключительно Соединенным Штатам. Собственно американские гарнизоны в этих районах невелики, но они поддерживаются всеми местными силовыми структурами. За это коренному населению гарантируется работа и сравнительно высокий, по отношению к остальным территориям, уровень жизни. Дальний Восток поделен между США и Японией, причем разграничение “зон ответственности” здесь очень неопределенное. Также не определено оно и с китайской “зоной ответственности”: границы здесь все время сдвигаются в зависимости от политической ситуации.
Фактически Россия сократилась до размеров Московского царства, утратив как собственный суверенитет, так и контроль над обширным евразийским пространством. Она превратилась в вассала Объединенной Европы и представляет собой ее индустриально-сырьевую периферию.
Не следует считать эту версию чересчур фантастической. Уход громадных цивилизаций в небытие — процесс, уже давно известный истории. Погрузились во тьму Шумерское, Вавилонское и Ассирийское царства, от могучей древнеегипетской цивилизации остались лишь заметаемые песком пирамиды. Распались империи Александра Македонского и Карла Великого, Римская империя и империя Тамерлана. Превратились из империй в обычные национальные государства Англия, Франция, Бельгия, Испания, Австрия, Португалия. Почему Россия должна избежать общей участи? Почему она должна выжить там, где исчезли в толще веков колоссальные державы старого и нового времени? Сколько бы ни говорили об уникальности российской цивилизации, впитавшей в себя как прогрессорский пыл Запада, так и созерцательную мудрость Востока, однако законы истории едины для всех стран, рас и народов. Никто их не отменял. И, вероятно, единственная для России возможность избежать традиционной судьбы — это не следовать общим путем, куда бы он в итоге ни вел — на Запад или на Восток, а строить собственную судьбу, собственный исторический путь, всегда идущий только в одном направлении — в будущее.
Владимир Соловьев еще в 1888 году писал: “…идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности” (1). И если перевести это высказывание на язык социального проектирования, то “Русский проект”, коль мы намерены его все-таки создавать, необходимо соотносить не с тем, что зримо наличествует в текущей реальности, что полностью отработано и что уже необратимо уходит, а с тем, что только еще начинается в хаосе настоящего, что слабо, как пробуждающиеся сполохи, брезжит на горизонте, что, может быть, еще практически неразличимо, но обладает зато неограниченным цивилизационным потенциалом. Собственный путь России необходимо соотносить не с сиюминутными политическими интересами, которые сегодня — такие, а завтра — совершенно иные, а с механикой глобальной истории, которая концентрируется сейчас в определенный вектор развития.
Конец вечности
Главной системной характеристикой нынешней геополитической ситуации является, вероятно, то, что завершился “европейский период” всемирной истории. Этот период продолжался более пятисот лет, с того момента, когда первые европейские корабли вышли в конце XIV — начале XV веков на завоевание мира, и до трагического рубежа, обозначенного террористическим актом в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года. Все это время Европа (а позже — единая евроамериканская цивилизация) действительно доминировала в истории. Опираясь на громадное технологическое превосходство, порожденное специфическим именно для европейской культуры представлением о прогрессе, то есть о последовательном, целенаправленном изменении мира, европейские страны создали гигантские колониальные империи, во много раз превышающие исходные метрополии как по территории, так и по численности населения, распространили европейские принципы “цивилизованности” по всей Ойкумене, в определенной мере синхронизировали разобщенные ранее мировые культуры и перевели их в формат межцивилизационного диалога.
Постепенно стал вырисовываться глобальный “Европейский проект”: унифицировать мир по либеральному образцу, ввести во всей Ойкумене европейскую экономику, европейскую социальность, европейскую (евроатлантическую) культуру, в конечном счете — евроатлантический образ жизни.
Этот проект казался вполне осуществимым. Обе мировые войны (фактически представлявшие собой единое военное столкновение, длившееся с небольшим перерывом с 1914-го по 1945 год) глобализовали евроатлантический рынок и придали ему высокую коммуникативность, которая постепенно распространялась и на рынки третьего мира. Возникли мощные механизмы транснациональной унификации: Международный валютный фонд, Международный банк реконструкции и развития, Всемирное соглашение по торговле, начавшие закреплять унифицированную реальность жесткими международными соглашениями. Североатлантический альянс (НАТО) обеспечивал действенность этих соглашений реальной военной силой.
Это была действительно европеизированная история. Даже Организация Объединенных Наций, созданная как раз для урегулирования спорных вопросов межгосударственного и межнационального бытия, была выстроена именно по евро-американской цивилизационной модели — как прообраз будущего мирового правительства, могущего реализовать западные мировоззренческие идеалы в планетарном масштабе.
Сейчас происходит крушение этого “христианского универсума”. Выяснилось, что в последние десятилетия XX века, после того как лопнула сцепка противостояния СССР — США, подавлявшая остальные противоречия и заставлявшая все страны мира ориентироваться вдоль этой оси, выдвинулись вперед совершенно новые субъекты истории: глобальные этносы, сверхкультуры, фактически — самостоятельные цивилизации, которые образовывают теперь принципиально иной планетарный ландшафт. Причем достаточно быстро усваивая западную модернизацию экономики, что обеспечивает им уже в настоящее время вполне ощутимую военную мощь, а следовательно, и весомый голос в текущих международных делах, эти этносы также решительно отвергают сопутствующую вестернизацию: западные социальные ценности и западное рационалистическое мировоззрение. У них — свои представления об образе цивилизационного существования, и они вовсе не собираются от этих представлений отказываться. Экстремальный “асимметричный ответ” в виде глобальных террористических операций, найденный Миром ислама, переводит военное противостояние в новые стратегические координаты. У Запада нет средств борьбы с “современными камикадзе”, и его превосходство в силе, основанное на традиционном милитаризме, оказывается иллюзорным.
“Европейская вечность”, судя по всему, завершилась. Пространство глобального проектирования внезапно очистилось. Мир в XXI веке действительно стал многополюсным, и между полюсами его уже начинают проскакивать первые грозовые разряды. Западные культурологи называют это “конфликтом цивилизаций”, но если выразить драматизм нынешней ситуации более простым языком, то, вероятно, можно сказать, что в настоящее время разворачивается грандиозная битва за будущее, от исхода которой зависят контуры грядущей реальности.
Пять громадных цивилизационных проектов конкурируют сейчас между собой за право определять новое мироустройство.
Самым мощным из них, по крайней мере в данный момент, несомненно является “Атлантический”, или “Американский проект”, выдвинутый после окончания “холодной войны” Соединенными Штатами и поддерживаемый всем экономическим и военным могуществом единственной сверхдержавы. Проект этот достаточно прост. Он предполагает консервацию “продолженного настоящего”, то есть сохранение любой ценой нынешнего положения дел, выгодного прежде всего лидирующим странам Запада. На практике это означает диктат “золотого миллиарда” по отношению ко всему остальному миру и как результат — втягивание США в череду локальных военных конфликтов.
Моноцентризм, последовательно отстаиваемый сейчас Соединенными Штатами, готовит этой стране незавидную участь. “Продолженное настоящее”, как правило, оборачивается “мертвым будущим”, и цивилизационный застой в этом случае неминуем. “Атлантический проект”, по-видимому, обречен. Еще никому не удавалось остановить ход истории.
К “Атлантическому проекту” очень близок “Европейский проект” — концентрация сил и средств Объединенной Европы для построения постиндустриального общества. При этом Европа отделяется не только от постсоветских республик, размежевание с которыми она производит достаточно жестко, но также и от Соединенных Штатов, создавая собственную мировую валюту, евро, и собственные транснациональные институты. Фактически это тоже попытка существовать в “продолженном настоящем”: перспективного плана развития у Европейского сообщества нет. Правда, попытка менее энергичная, чем за океаном, поскольку в Европе очень силен иммиграционный субстрат, оказывающий большое влияние на самосознание европейцев.
Чрезвычайно загадочен и любопытен “Японский проект”, официально обозначенный как “создание предпосылок для появления компьютеров пятого поколения”. Речь здесь, по-видимому, идет не столько о проблеме “адекватного перевода” (в рамках двузначной компьютерной логики такой перевод даже в принципе неосуществим), сколько о конструировании новой технологической связности компьютера и человека. Это очень перспективный проект. Не имея сырьевой базы для экстенсивного наращивания индустрии, Япония вынуждена в своей стратегии апеллировать непосредственно к будущему. Выгоды такого пути сейчас не столь очевидны, как у Европы и США, зато здесь просматриваются возможности “опережающего развития”.
“Китайский проект” в данном перечне является, пожалуй, наименее предсказуемым. С одной стороны, модернизация индустрии, осуществляемая этой страной вот уже более пятнадцати лет, не представляет сама по себе рискованный для мирового сообщества цивилизационный прорыв: в результате нее Китай лишь приблизится к нынешнему технологическому обеспечению западных стран, но, с другой стороны, не слишком понятно, каков будет вектор движения громадной по численности державы после создания ею мощной индустриальной базы. Вроде бы историческая интровертность Китая, который даже в пору наивысшего своего расцвета не предпринял попыток колонизировать ни Сибирь, например, ни Америку, населенную разрозненными индейскими племенами, предполагает и дальнейшую географическую незыблемость этой древней цивилизации. Однако целенаправленную торговую интервенцию по всему миру Китай уже начал, и нет гарантий того, что колосс не будет разбужен “пространственным” европейским сознанием.
В самом же противоречивом и структурно не оформленном состоянии пребывает пока огромный “Исламский проект”, устремленный на данном этапе всего лишь к объединению и экспансии конкретной религиозной культуры. Внятной исторической перспективы он, наверное, не имеет: “шариатская экономика” (совмещение феодального социума с технологиями постиндустриальной эпохи) будет эффективно работать только в случае наступления “нового средневековья”. Однако наличие пассионарности, связанное с относительной смысловой молодостью ислама, находящегося сейчас в периоде европейских крестовых походов, свидетельствует об огромном цивилизационном потенциале проекта и предполагает возможность самых экстравагантных решений.
Место России в этом глобальном пространстве не определено. Она пока не имеет собственного проекта существования. Россия пребывает сейчас в том же положении, что и Африка, Латинская Америка, Индия, правда, обладая большими, чем эти цивилизации, стратегическими ресурсами. Между тем уже становится вполне очевидным, что если страна не является субъектом исторического проектирования, то есть не реализует собственный цивилизационный проект, то она неизбежно превращается в его объект — место приложения внешних сил и влияний.
Именно так в действительности и происходит. Новые суперэтносы, сверхкультуры, которыми со всех сторон окружена ныне Россия, представляют собой не просто области пассивных цивилизационных структур, но достаточно агрессивные имперские образования нового типа. Одни из них уже полностью сформировались, другие только еще формируются, но и первые, и вторые обладают одинаковыми геополитическими интенциями: как любые империи, они пытаются обустроить весь близлежащий мир по своему образу и подобию. Это проявляется в “стягивании” на себя экономических, политических и культурных векторов периферии и постепенно усиливающемся доминировании каждой империи в своем ареале.
Данный процесс называется регионализацией.
Регионализация — фактически малая глобализация — означает, что “сателлитные страны” вынуждены, чтобы выжить, подстраиваться под структуру своего “сюзерена”. Она означает также, что, если страна, сколь бы значимой она сама себе ни казалась, попадает в сферы влияния двух или трех новых империй, она будет разделена, по крайней мере экономически, вслед за чем с весьма большой вероятностью может последовать и ее политическое разделение.
Это общий процесс, который сейчас набирает силу, и все решения, связанные со сценариями развития, должны быть безусловно соотнесены с данной реальностью.
Государство Русь
Стратегическое положение современной России определяется главным образом тем, что она фактически присоединяется к либеральному, то есть “Атлантическому проекту”. Россия, как и Китай, пытается осуществить ускоренное обновление экономики, но в отличие от Китая воспринимая не только западные индустриальные технологии, но и сопутствующую им западную ценностную шкалу, западную культуру, западный образ жизни.
Можно было бы ограничиться здесь указанием, что эта стратегия “догоняющего развития” чрезвычайно опасна, потому что, реализуя ее именно как стратегическую перспективу, Россия оказывается не в собственном будущем, обеспечивающем геополитическую самостоятельность, а в чужом прошлом — индустриальном прошлом развитых стран Запада, и фактически лишь удерживает прежние цивилизационные рубежи. То есть она в этом случае обречена на историческое отставание.
Однако в действительности дело обстоит еще хуже. Даже такого весьма скромного технологического горизонта Россия достичь не сможет. Для реальной модернизации экономики ей требуется обновление практически всех промышленных фондов, которые, по разным данным, выработаны на 70–90 %. Специалистов под такую программу, наверное, найти можно, но вот деньги, которые для этого необходимы, исчисляются суммами в десятки и сотни миллиардов долларов. Подобные деньги России взять негде. Продукция ее на мировых рынках в общем не конкурентоспособна. Экспорт сырья с трудом покрывает текущие государственные расходы. Собственного торгового ареала, могущего интенсифицировать производство, она не имеет. Возможности значительных кредитных вложений со стороны Запада близки к нулю. Это значит, что процесс модернизации производства растянется на десятки лет, и переход хотя бы в статус среднеиндустриальной державы, могущей тем не менее отстаивать свои интересы, откладывается для России на неопределенное время.
Данная далеко не оптимистическая перспектива усугубляется еще одним обстоятельством. В России на исходе нынешнего десятилетия начнут вступать в жизнь так называемые “малочисленные поколения”, то есть дети, появившиеся в период критического спада рождаемости начала 90-х годов, и возникшая ситуация, которую с полным правом можно назвать демографической катастрофой, еще долго будет определять специфику российской действительности. Сейчас в России чуть ли не самая низкая рождаемость в мире, а 15 % российских семей вообще не имеют детей. К исходу нынешнего десятилетия наступит необратимая социальная деформация: количество людей пенсионного возраста составит более половины от численности всего населения. А если еще учесть стабильную эмиграцию из России, вычерпывающую около 100 тысяч человек ежегодно, причем большей частью специалистов, пассионарно настроенную молодежь, то становится очевидным, что речь идет о полной деградации государственности. Россия может оказаться не в состоянии обеспечить даже свои минимальные жизненные потребности: образование, медицину, социальное страхование, издержки власти, армию, охрану границ. Дефицит работоспособного населения будет нарастать с каждым годом, и в итоге контроль над обширными российскими территориями может быть необратимо утрачен.
Причем в подобной катастрофической ситуации находится только Россия. В странах Востока и Юга уровень рождаемости остается пока традиционно высоким — он, по крайней мере, способен поддерживать элементарное государственное самообеспечение, — а страны евроамериканского цивилизационного ареала, где депопуляция, как и в России, стала жесткой реальностью, решают свои государственные и экономические задачи за счет уже развернутых там технологий XXI века.
Только Россия не обладает сейчас ни людскими резервами, достаточными для экстенсивно развивающейся экономики, ни современными технологиями, необходимыми для развития экономики интенсивной. И потому лишь в России закономерный демографический спад с неизбежностью превращается в социально-экономическую катастрофу.
И даже это еще далеко не все. Сам “либеральный проект”, к которому пытается присоединиться Россия, пребывает сейчас в состоянии острого системного кризиса. Это связано со врожденными особенностями рыночной экономики. Либеральная экономика, как она существует ныне в западных странах, просто в силу своего внутреннего устройства обречена быть кредитной: деятельность, которая может принести прибыль только со временем (а может, кстати, и не принести), тем не менее должна быть оплачена уже сейчас. То есть товар в “либеральном формате” обретает стоимость раньше, нежели реальную ценность. Это значит, что любое развитие экономики приводит к инфляции; оно приводит к непрерывному росту совокупной денежной массы. А инфляционный зазор, в свою очередь, покрывается за счет экспансии — неуклонно расширяющегося освоения новых рынков сырья и сбыта. Именно так развивалась либеральная экономика в течение двух последних столетий — превращаясь то в колониальную, то в неоколониальную, то в ресурсосберегающую, то в глобальную. Однако сейчас ее географический потенциал оказался исчерпанным. Экономические модели, созданные для “бесконечной плоскости”, столкнулись с конечностью земных пределов. Экспансия уперлась в границы, поставленные самой природой, и устремилась обратно, образовав нечто вроде “стоячей волны”. Те силы, которые раньше придавали либеральной экономике пассионарность, теперь эту экономику безжалостно разрушают.
Глобализация, иными словами, введение единых правил игры по всем мировом пространстве, это отчаянная попытка либерализма освоить участки, еще не заполненные западными рыночными структурами. Попытка, надо сказать, заранее обреченная на неудачу, поскольку она встречает ожесточенное сопротивление “новых империй”. Культурологи называют это “конфликтом цивилизаций”. Причем технологическое могущество Запада, которое до сих пор оказывалось решающим аргументом, в данном случае вряд ли обеспечит победу. “Конечную операцию” в масштабах целой планеты осуществить невозможно, а в случае затяжного конфликта между Югом и Западом “динамичная” экономика США может просто не выдержать напряжения.
Межцивилизационное противостояние, которое началось два года назад, вообще послужит катализатором многих крупных процессов. Борьба здесь пойдет прежде всего за ресурсы, обеспечивающие стратегическое выживание, и реконфигурация нынешних мировых границ станет политически неизбежной. Никакие прежние международные соглашения, естественно, соблюдаться не будут, и Россия, обладающая как энергоносителями, так и минерально-рудным сырьем, испытает это на себе в первую очередь.
В координатах сказанного очевидно, что для России вообще нет разницы между “западным” (демократически-либеральным) и “восточным” (государственно-административным) путями развития. Дискуссия, которая по этому поводу кипит в обществе, большей частью надумана и не выходит за рамки демагогического красноречия. Глобальная реальность выглядит совершенно иначе. Какой бы из этих двух якобы альтернативных путей избран ни был, результат его в любом случае будет один.
Если Россия действительно присоединяется к “Атлантическому”, то есть “Западному проекту”, она неизбежно становится сырьевой территорией для Европы и США. При этом, чтобы удержать сырьевые источники, остро необходимые для продолжения конфронтации с Миром ислама, Европа (или совместно — Европа и НАТО) будет вынуждена взять под определенный протекторат европейскую часть России. Иначе просто нельзя будет гарантировать стратегические поставки, и Запад задохнется, отрезанный от ресурсов третьего мира. Вероятно, сначала будет “растворена” Калининградская область — за счет открытых границ и поворота на Европейский союз главных товарных потоков, а затем меры по “коллективной защите”, экономической прежде всего, могут быть распространены на территории вплоть до Урала.
Вполне понятен и сценарий подобных событий. Сначала, видимо, два-три инцидента, связанных, например, с обеспечением безопасности атомных электростанций. Затем — кампания в прессе на тему “исламской опасности”, которая угрожает России. Затем — опять инцидент, ставящий Россию в “ситуацию выбора”. Предложение помощи, договор о “коллективной защите”. Снова — кампания в прессе, подчеркивающая европейский характер России. И, наконец, “ограниченный контингент” войск ЕС (Франции, например, к которой россияне испытывают исторические симпатии) возьмет под контроль объекты стратегического значения. А дальше уже — рутинное наращивание численности “контингента” и плановое его усиление за счет немецких и английских частей.
Связность России как государства при этом резко ослабнет. Фактически самостоятельными государствами станут Башкирия, Татарстан, Якутия и некоторые другие республики. Будет рассечена транссибирская магистраль, единственная коммуникация, связывающая российские восток и запад. Сырьевые, а значит, и финансовые потоки страны утратят территориальную целостность. Вот тогда и возникнет картина, описанная в начале нашей статьи: Поволжье — у мусульман, южные районы Сибири — под властью Китая, Дальний Восток войдет в “зону ответственности” США и Японии, а нефтяные и газовые месторождения — в зону “личной ответственности” Соединенных Штатов.
Возможно, Россия в такой ситуации и сохранит формальное геополитическое единство, однако фактически распадется на ряд слабо связанных между собой регионов. Подлинный суверенитет, подлинная государственная самостоятельность будут ею утрачены.
Впрочем, то же самое ожидает Россию, если она попытается ориентироваться не на Запад, а на Восток или Юг. Только дезинтеграция ее в “евразийской версии” пойдет еще более высокими темпами, поскольку Западный мир будет вынужден срочно отстаивать свои интересы в данном районе.
В общем, сбудется наконец мечта либералов: Россия, по крайней мере своей европейской частью, полностью интегрируется в “цивилизованное” западное пространство. Она на деле превратится в одну из европейских “республик”, и отныне ее историческая судьба будет связана с судьбой Объединенной Европы.
Правда, одновременно сбудется и мечта патриотов: “государство Русь”, по-видимому в пределах раннего Московского царства, тоже станет реальностью.
Русский мир
Подведем некоторые итоги. Слабая индустриальная база, отсутствие денег и технологий, необходимых для модернизации экономики, прогрессирующая депопуляция и связанный с ней дефицит как рабочей силы, так и интеллектуальных ресурсов не позволяют России перейти в ранг мировой державы, с большим или меньшим успехом доказывающей свое право на существование. Путь классической индустриализации для России закрыт.
С другой стороны, также гибельно для России и превращение в государство “открытого типа”, поставляющего на рынок сырье и низкотехнологические продукты. Образование на громадной, но обладающей малой экономической связностью территории нескольких мощных “узлов”, сцепленных с мировой экономикой поверх федерального центра, приведет к концентрации вокруг них периферических областей и в конечном счете — к распаду единого государства. Этот путь также не является для России приемлемым.
На первый взгляд кажется, что выхода из “ситуации поражения” нет.
Однако это не так.
Именно Россия, как ни удивительно, обладает в настоящее время всеми возможностями, чтобы выдвинуть на авансцену истории собственный цивилизационный проект, по масштабам и содержательности сравнимый с проектами Запада, Востока и Юга. Правда, опираться такой проект должен не на старые технологии индустриальной эпохи, которые в ситуации системного кризиса уже почти не работают, а на новые парадоксальные социотехнологии надвигающейся когнитивной фазы развития.
Мир за последние десятилетия действительно изменился. Сквозь привычную нам картину проступает принципиально иная реальность. Наряду с гигантскими этносами, формирующими сейчас геокультурные империи будущего, образовались и своеобразные “дополнительные” субъекты исторического процесса — мировые диаспоры, созданные “людскими течениями”, мощными “антропотоками”, перемещающимися с континента на континент. Они оказывают все более заметное воздействие на мировую политику и экономику. Еврейская мировая диаспора фактически держит на плаву государство Израиль, несмотря на враждебное окружение стомиллионного арабского населения. Более половины всех инвестиций, идущих ныне в Китай, — это деньги китайских диаспор, укорененных во множестве регионов. Есть и другие не менее впечатляющие примеры. И вот здесь Россия, в силу специфики своей не слишком счастливой истории, имеет очевидный ресурс, который может быть использован для цивилизационного продвижения.
В отличие от экономически развитых западных стран, сформировавших вследствие высокого уровня жизни главным образом “гедонистические элиты”, элиты, вполне удовлетворенные метрополией и потому почти не знавшие такого явления, как массовая эмиграция, Россия за последние десятилетия образовала несколько мощных эмиграционных волн — сначала в период застоя, когда из страны выдавливались представители оппозиционного мировоззрения, а затем во времена перестройки, распада СССР и либерального, катастрофического реформирования экономики. Причем интенсивность этого этнокультурного явления была так велика, что, возможно, здесь следует говорить не столько об эмиграции, которая имела место и в других слаборазвитых странах, сколько о необычной форме экспансии. В результате возникли громадные мировые диаспоры бывших советских, необязательно русских людей, думающих тем не менее в параметрах именно русского (российского) менталитета, использующих русский язык как средство межличностного общения и в значительной степени идентифицирующих себя с русской (российской) культурой.
Численность этих диаспор сопоставима сейчас с численностью населения государства средних размеров, а их творческий и экономический потенциал сравним с потенциалом любой из ведущих европейских держав.
Дело в том, что эмиграция, какими бы конкретными причинами она обусловлена ни была, представляла собой в значительной мере элитную часть российского общества. В эмиграцию уходили прежде всего специалисты интеллектуальной сферы, сферы высшего образования, то есть сферы, продуцирующей гуманитарные технологии нынешней когнитивной среды.
Более того, внедрение российской миграционной элиты происходило, как правило, в индустриально развитых странах Запада — собственно, куда еще могли устремиться наши специалисты? — и смыкание их с технологическими инновациями этих стран породило целый класс русскоязычных профессионалов в ключевых областях евроамериканской культуры. Влияние русских диаспор на интеллектуальные мировые процессы становится уже достаточно очевидным.
И, наконец, как всякая только что образовавшаяся, растущая и развивающаяся “молодая” культура совокупность русских диаспор имеет, по крайней мере сейчас, высокую пассионарность. Ментально она пребывает в области “плавления идентичностей”, что в сочетании со специфически русской способностью к выживанию в любых условиях делает ее одной из самых динамичных и перспективных субкультурных элит.
Объединение, мировоззренческое и структурное, диаспор и метрополии позволит создать Русский мир — принципиально новую социокультурную общность, обладающую огромными возможностями развития. Со стороны “западных” русских диаспор в такое объединение могут быть вложены как капиталы, которые они прямо или косвенно контролируют, так и самые передовые технологические инновации. А со стороны современной России, по крайней мере на первом этапе, — фундаментальная система образования, подготовки и переподготовки кадров.
Выиграют от такого объединения обе стороны.
Диаспоры обретут культуру, которая придаст их расплывчатой пассионарности высокий исторический смысл (во всяком случае, станет противоядием от западной “психологии потребления”), а Россия, если она, конечно, сумеет привлечь на свою сторону независимое сознание русского зарубежья, воспримет, помимо денег и технологий, ту жизненную энергию, которой ей в последнее время катастрофически недостает. Ресурсы, необходимые для модернизации (повторной индустриализации) экономики, можно взять именно здесь.
Кроме того, наличие в “глубоком тылу” западных стран крупных русских (российских) объединений, структурно связанных с метрополией, позволит не только наладить взаимную трансляцию обеих суперкультур, западной и российской, что в условиях противостояния цивилизаций является острой необходимостью, но и существенно снизить давление Североатлантического альянса (НАТО) на геополитическое пространство России.
Россия получит возможность вести реальную мировую политику.
Не меньшим социальным потенциалом обладают и русские диаспоры стран Балтии и СНГ. Тридцать пять миллионов русскоговорящих граждан в бывших советских республиках — цифра, вероятно, не нуждающаяся в комментариях. Разумеется, в отличие от “западных” русских диаспор, статус которых в стране проживания обычно довольно высок, русские диаспоры, рассеянные в обширном постсоветском пространстве, не имеют по большей части ни значительных финансовых средств, ни общественного, ни политического влияния. Они состоят в основном из представителей рабочих профессий, средней технической и гуманитарной интеллигенции. Зато, пребывая, как правило, в положении граждан “второго сорта”, пусть даже формально им гарантированы все требуемые международным законодательством юридические права, они в большинстве не ощущают страну проживания своей настоящей родиной и потому представляют собою весьма мобильные как в политическом, так и в миграционном отношении слои населения.
Ментальное структурирование “постсоветских” русских диаспор, если только они почувствуют, что Россия не на словах, а на деле начинает отстаивать их интересы, может изменить всю ситуацию в рыхлом евразийском пространстве — от Польши до Афганистана, — создав “сшивающий механизм” этой геокультурной общности. Кстати, и освоение громадных, запустевающих сейчас территорий России, то есть “внутренняя колонизация”, способная в значительной мере ослабить спад экономики в условиях демографической катастрофы, — задача, которая тоже может быть решена именно за счет многочисленных “восточных” и “южных” диаспор.
Здесь вкладом диаспор в создание Русского мира послужат неисчерпаемые людские ресурсы — основной капитал в эпоху “миграционных течений”. А вкладом России — как гарантия всех этнокультурных, гражданских и политических интересов соотечественников за рубежом, так и гарантия прав мигрантов, временно или постоянно прибывающих на российскую территорию.
В условиях обостряющейся сейчас битвы за будущее Русский мир становится неизбежным. Это, вероятно, единственное направление, имеющее для России внятную историческую перспективу. Идейно подобное объединение может возникнуть на основе общего мировоззренческого позитива, причем смысловое развертывание его должно учитывать и опасность обратной трансляции западного менталитета в Россию — это повлечет за собой выработку активной культурной стратегии, — а структурно оно будет, вероятно, происходить как в классических “медленных” организационных формах, требующих значительного времени, средств и сил, так и в современных, “быстрых”, компьютерных, неадминистративных образованиях.
И такие образования, “сшивающие” диаспоры и метрополию, уже начинают возникать.
Русская Вселенная
Однако величественная идея Русского мира, высказанная некоторое время назад московскими социотехнологами (2) и затем концептуализированная в Петербурге, имеет, помимо экономического и геополитического значений, еще и чрезвычайно важный цивилизационный аспект.
Речь идет о возникновении принципиально нового типа государственности.
Кризис современного государства, существующего в основном внутри национальных границ, сейчас уже вполне очевиден и обусловлен прежде всего кризисом классического товарного производства, которое, с одной стороны, из-за ограниченности мировых природных ресурсов не позволяет всем странам достичь такого же уровня жизни, как в высокоразвитых индустриальных державах, а с другой — проигрывает в конкурентной борьбе за прибыль новым когнитивистским практикам, связанным с производством и использованием информации.
Либерализация мира, сделавшая возможной свободное перемещение через государственные границы интеллектуальных элит, и глобализация экономики, в свою очередь сделавшая возможным свободное перемещение технологий и капиталов, приводят к концентрации этих главных ресурсов нашей эпохи в зонах наибольшего экономического благоприятствования. Более того, попытки искусственного их удержания с помощью законодательных ограничений или принудительного включения в товарное производство почти неизбежно приводят, по выражению П. Щедровицкого (3), к “бунту капиталов” (а также интеллектуальных элит) и тотальному бегству их из страны.
Вероятно, классическое “национальное государство” себя исчерпало. Ландшафт XXI века будут, скорее всего, определять совершенно иные государственные образования, основанные прежде всего на “открытых” границах и не различающие “национальное” внутри единой культуры.
Этот процесс соответствует вектору исторического развития: от транснациональных империй (британской, российской, австрийской, португальской, испанской и многих других), целостность которых определялась, как правило, военным могуществом метрополии, к чисто национальным “фиксированным” государствам, совпадающим в основном с границами родового сознания, и от них, уже в наше время, к громадным этнокультурным сообществам, построенным по типу “государство — диаспора”, образующим тем самым геоэкономические вселенные, связанные общим языком и общей культурой.
В этом смысле возникновение Русского мира также представляется исторически неизбежным.
Необходимую связность такого государственного образования обеспечат компьютерные технологии когнитивной эпохи. “Мгновенный контакт” в глобальной сети Интернет дает возможность координировать действия практически в необозримом пространстве. Проблемы “опаздывающего управления”, являвшегося одним из пределов развития, больше не существует. А гражданство на основе культуры и языка создаст фрактальные, то есть не имеющие строгой очерченности, государственные границы.
Границы Русского мира пройдут там, где будут жить его граждане. Культуры, тем более мировые, вообще не имеют четко определенных границ. Процессы глобализации действительно стирают сейчас разницу между внешним и внутренним социально-экономическим состоянием, и представление о государстве как о совокупности конкретно ограниченных территорий постепенно, уже в нашу эпоху, сменяется представлением о нем как о совокупности граждан.
Россия имеет все шансы оказаться в авангарде этого постепенно усиливающегося процесса.
Очевидны также и технические этапы создания единого жизненного пространства разделенной нации. Это прежде всего изменение отношения к эмигрантам из СССР и России. Восприниматься они должны уже не как граждане других государств, отрезанные от нас навсегда, а как наши соотечественники и в определенном смысле наши сограждане. Метрополия должна взять на себя задачу правовой, административной и информационной поддержки диаспор, с тем чтобы упростить процесс вживания эмигранта в чужую для него среду страны пребывания. Общая цель политики метрополии на данном этапе — повышение статусности и благосостояния российских граждан за рубежом. Здесь должна реализовываться простая формула: “Запад есть естественная среда обитания российских специалистов”. Или даже: “Российские интеллектуалы — правящая элита Запада”. Поэтому необходима целенаправленная подготовка будущих эмигрантов к жизни и деятельности, в том числе политической, в западных странах и введение “условного визового режима” для тех наших соотечественников за рубежом, которые сохраняют культурные или деловые связи с исторической родиной. Также необходимы ощутимые привилегии для деятельности русских диаспор в экономическом пространстве России. Причем здесь следует иметь в виду глобализацию современного бизнеса, которую один из известных российских предпринимателей формулирует так: “…в России расположено производство, деньги занимаются на нью-йоркской бирже, сами финансовые потоки выводятся в Люксембург, механизм обеспечения прав собственности выведен в Ирландию или Лихтенштейн”. Он даже ставит перед Россией перспективную цель: “превратить США в наш финансовый придаток” (4). И это не выглядит слишком смело, потому что венчурный (инновационный) поиск в России значительно выше, чем в большинстве западных стран. Его только следует целенаправленно финансировать, поддерживать льготами и переводить в конкретные “товарные” результаты. Такое сопровождение мог бы взять на себя Русский диаспоральный банк — независимая (в смысле — негосударственная) структура, аккумулирующая средства русских диаспор. А координировать начальный этап создания новой российской общности могла бы другая негосударственная структура — “гражданский центр”, “палата”, “ассоциация”, — связанная как с диаспорами, так и с официальными российскими институтами.
Причем следует обязательно учитывать фактор времени. Китаю, чтобы глобализовать свой рассеянный по всему миру этнос, потребовалось 35–40 лет. Правда, это происходило в эпоху “до Интернета”. Сейчас такие процессы идут гораздо быстрее. И все равно времени у России практически нет. Быстрее сейчас работают не только процессы консолидации и возникновения новых когнитивных структур, но и процессы “растаскивания” мирового пространства по геоэкономическим регионам. Россия может просто не успеть создать свою собственную Вселенную. А потому здесь необходимы немедленные, возможно, даже чисто демонстративные действия, которые тем не менее могли бы запустить механизм цивилизационного объединения.
Прежде всего, конечно, возникает вопрос о гражданстве. Повторим еще раз: гражданство на основе культуры — базис Русского мира. Не должно быть более разницы между “внешним” и “внутренним” российским государственным состоянием, между эмигрантом и коренным гражданином России. К какой бы национальности они оба ни принадлежали, где бы ни жили и какого бы рода профессиональной деятельностью ни занимались, если оба они идентифицируют себя с русской культурой, значит, оба они — граждане Русского мира.
И вот тут, наверное, можно перейти к главному. Гражданство, помимо формального статуса, который еще требует особой юридической разработки, должно, разумеется, содержать в себе и соответствующие полномочия. Оно должно обеспечивать Русскому миру нечто реальное, нечто такое, что ощутимо сразу же, всеми и с неоспоримой наглядностью. И первым шагом, который может быть сделан на пути создания Русской вселенной, — предоставление новых гражданских прав всем добровольным участникам этого объединения. Прежде всего — прав избирать и быть избранным, права влиять таким образом на политическую и экономическую ситуацию в метрополии.
Конечно, диаспоры не могут участвовать, например, в муниципальных или районных выборах: для этого они недостаточно хорошо знают положение дел на местах. Однако участвовать в выборах президента России, являющегося олицетворением государства, избирать своих представителей в Совет Федерации и депутатов Госдумы, которые будут отстаивать их интересы, диаспоры несомненно должны.
Это будет их первым реальным включением в жизнь современной России. Первым прикладным механизмом, побуждающим членов русских общин к сознательной и созидательной деятельности.
И еще одно буквально напрашивающееся решение. Столицей нового государственного образования может стать Санкт-Петербург. Москва — и так уже столица России, и, вероятно, не следует нагружать ее дополнительными цивилизационными функциями. Это только усилит в ней административный и политический хаос. А Санкт-Петербург как европейский город в России и российский в Европе, город всех мировых религий, созданный именно для совмещения разных этнокультурных смыслов, город, до сих пор сохранивший имперское, метафизическое сознание, потенциал которого пока не используется, как нельзя лучше подойдет на роль центра глобального российского объединения.
Окно отсюда распахивается не только в Европу, но и во весь мир.
Стратегия мессианства
Однако, помимо прочего, есть еще одна особенность нынешней ситуации, которая делает “Русский проект” жизненно необходимым. Связана эта особенность с самыми глубинными смыслами человеческого бытия.
Поражение СССР в Третьей мировой (холодной) войне привело к тотальному кризису всю российскую цивилизацию. За последние полтора десятилетия страна последовательно прошла через идеологическую, политическую, индустриальную, финансовую и национально-этническую катастрофы. В результате Россия не имеет сейчас ни четко обозначенных геоэкономических приоритетов, ни международно признанной роли в мировом разделении труда, ни, как мы уже отмечали, своего “национального” места на карте глобальных проектов. Нельзя даже сказать, как в прошлом, что “Россия сосредоточивается”, поскольку для сосредоточения все-таки требуется наличие некой стратегической перспективы.
Как ни странно, в таком положении есть определенные преимущества. Тотальное разрушение парадигм очищает пространство для последующего социального конструирования. “Старое” необратимо теряет господство в текущей реальности, и Россия может продвигаться вперед, не встречая системного сопротивления настоящего.
Вместе с тем в “ситуации поражения” присутствуют и серьезные минусы. Парадигмальная катастрофа, то есть крушение всех социальных и мировоззренческих координат, неизбежно приводит к такому же тотальному крушению идентичности. Человек, привыкший к жестко структурированному мирозданию, вросший в сетку традиционных, четко согласованных аксиом, внезапно, будто рыба, вытащенная из воды, оказывается в смысловой пустоте. Он не может, хотя бы интуитивно, ответить на самые простые вопросы: “Кто я?”, “Зачем я?”, “Как мне жить?”, вопросы, которые изначально присутствуют внутри как личного, так и социального бытия. Возникает проблема экзистенциального голода. Несколько упрощая, можно сказать, что речь здесь идет об отсутствии смысла жизни. Однако понятие экзистенциального голода, видимо, значительно шире. Это — ощущение хаоса, царящего за пределами поименованного и обжитого номоса, это — чувство рассогласованности “маленького мира” с “миром большим”, это — потребность в трансцендентном познании как необходимом инструменте личного мироустройства.
Как правило, такие проблемы решает религия. Именно религия, призванная давать универсальный ответ на “предельные вопросы” человеческого бытия, обычно гармонизирует мироздание, переводя его из хаоса в логос, совмещает “вселенское” с “человеческим”, “вечное” с “сиюминутным” и уже как финальную тему рождает ощущение личного смысла. Более того, кодифицируя нравственность, то есть выражая ее в религиозных нормах и заповедях, которые придают моральной традиции абсолютную, не вызывающую сомнений законность, она образует тем самым тотальную идентичность и обеспечивает за счет нее цельность государства и общества.
К сожалению, в данном случае религия такой функции не выполняет. Это связано, вероятно, с онтологическими особенностями православия. Являясь по своей аксиоматике одним из самых древних христианских течений, православие, в отличие от более поздних конфессий, не требует от человека никакой светской деятельности: ни совершения “благочестивых поступков” — как это необходимо в католицизме, ни “успеха” на жизненном поприще — к чему обязывают протестантские идеологемы. Спасение души в православии зависит только от веры, но ни в коем случае от деятельности человека в миру. В результате православие не может по-настоящему социализировать верующего и в критических ситуациях, когда старая парадигма разламывается, включить его в “светский” проект бытия.
Государство сейчас тоже не в состоянии решить эту проблему. Предлагаемая им парадигма западного успеха, выраженная известной формулой “обогащайтесь!”, вероятно, не соответствует историческому сознанию россиян, все-таки основанному на социальной отрешенности православия, и потому оказывается приемлемой только для весьма ограниченного класса людей — так называемых “новых русских”, действительно занятых личным обогащением. Универсальную идентичность она породить не может. Тем более что осуществление этой идеологемы в реальности, как уже выяснилось, тесно связано с криминальными экономическими операциями, часто — с прямой уголовщиной, и поэтому дискредитировано в глазах большинства граждан России.
С чисто практической точки зрения “экзистенциальная пустота” медленно, но неуклонно поднимает социальную температуру общества. Это может быть констатировано по множеству показателей: например, по росту бытового, экономического и политического насилия (как спровоцированного, так и спонтанного, то есть не имеющего явных причин), по возрастанию количества самоубийств, по прогрессирующему разрушению института семьи, по снижению рождаемости, всегда свидетельствующему о социальном неблагополучии, а также по появлению суррогатных трансцендирующих механизмов — тоталитарных сект и нетрадиционных религий.
Подобная ситуация, разумеется, не может сохраняться до бесконечности. История демонстрирует нам, что социальная энергия, освобожденная в результате крушения идентичности, недолго остается бесхозной. Если ее не удается направить в безопасную трансценденцию, то она структурируется сама, как правило, в идею мессианского типа. А поскольку высокие смыслы, религиозные или социальные, в “ситуации поражения” редуцированы, то и структурирование свободной энергии происходит обычно на инстинктивном уровне. Тогда и возникают соответствующие идеологемы: “Террор — это быстрая справедливость” (слова, приписываемые Робеспьеру), “Германия превыше всего” или “Социализм — светлое будущее человечества”. Пассионарный взлет в этом случае может быть очень сильным. Во Франции после крушения парадигмы абсолютизма он выразился в попытке создания громадной империи Наполеона I, в Германии после крушения патриархальных основ — в двух мировых войнах и призраке третьего рейха, в Японии после “эпохи Мэйдзи” — в образовании Империи восходящего солнца.
В России пока такого пассионарного взлета не ощущается. Нет даже слабых признаков того, что некий аналогичный подъем нас ожидает. Это можно объяснить, вероятно, и депопуляцией, которая гасит пассионарность в пустотах “малочисленных поколений”, и уходом активного населения в криминальные практики, требующие значительно больших расходов энергии, чем практики легитимные, и непрекращающейся эмиграцией пассионариев в развитые страны Запада. Все это, наверное, правильно. Однако это не означает, что так будет продолжаться до бесконечности. Никто не верил, что Франция после крушения экономики, после террора, после гражданской войны создаст империю, раскинувшуюся по всей Европе от Испании до России. Никто не верил, что Германия, ввергнутая в пучину военной и экономической катастрофы, уже через двадцать лет преобразуется в третий рейх и будет близка к победе чуть ли не над всем миром. Никто не верил, что крохотная Япония сокрушит Китай, выиграет войну у огромной России, а в дальнейшем поставит на грань поражения даже Соединенные Штаты. И никто, разумеется, даже представить себе не мог, что из безумного большевистского мятежа в октябре 1917 года вырастет громадный лагерь социализма, который расколет мир на две половины.
Считается, что у современной России нет будущего: слабая экономика не позволит ей играть хоть сколько-нибудь заметную роль в конструировании новой реальности. Однако если, вопреки всем прогнозам, начнется новый пассионарный подъем, если мессианский порыв возникнет на основе примитивного этнического формата и если обнаружится вождь, способный поработить сознание харизматическими иллюзиями, Россия еще раз потрясет мир каким-нибудь грандиозным экспериментом, и этот эксперимент может оказаться последним в ее истории.
Сейчас России необходима опережающая мировоззренческая стратегия. Ей необходим цивилизационный проект, который мог бы облечь возможную российскую пассионарность в позитивную форму. Необходима идея, которая конвергировала бы собой разрозненные усилия и затем транслировала бы их из настоящего в будущее.
Нации — это проклятие человечества. Все разрушительные конфликты истекшего века, все его войны, сливающиеся постепенно в одну глобальную катастрофу, весь жутковатый клубок нынешних неразрешимых противоречий представляет собой именно противостояние наций. Миф о вавилонской башне потому так и живуч в сознании мира, что в нем выражена ностальгия по легенде общечеловеческого единства. Такое единство пытались создать мировые религии, провозглашая, что не будет отныне “ни еллина, ни иудея”, но, как показала история, тоже приобрели необратимую этническую окраску.
На повестке дня новые цивилизационные идентичности, порождаемые уже не нациями или конфессиями, а интегрирующими мировыми культурами. Идентичности, все более образующиеся за счет свободного выбора человека и все более приобретающие поэтому черты вселенскости.
Это, вероятно, основной вектор эпохи, и было бы разумно следовать его естественному развитию.
Утро империи
Россия всегда отвечала на вызов истории созданием нового государства.
На вызов Мира кочевников Древняя Русь ответила созданием Московского царства — структуры, которая сумела преодолеть внутрирусскую разобщенность.
На вызов Новой Европы, на рубеже XVI—XVII веков, она ответила созданием Российской империи — этнокультурного объединения множества наций, народов и языков.
СССР стал ответом России на вызовы индустриальной эпохи, предложив новое объединяющее понятие — “советский народ”.
Теперь на повестке дня — Русский мир. Идентичность, вероятно, способная преодолеть опасную национальную ограниченность. Эта новая идентичность вполне органично вписывается в эпоху “Больших проектов” и по праву может претендовать на статус современной “русской идеи”.
Вызывают, разумеется, опасения некоторые “имперские” характеристики этого государственного образования. В частности, не будет ли мировоззренческая экспансия внезапно пробудившейся сверхкультуры подкреплена военной и территориальной экспансией метрополии, и не приведет ли интернетовский “мгновенный контакт”, распространяющийся практически без усилий, к “диктатуре сознания”, которая далее будет закреплена уже государственно-политической диктатурой?
Основания для подобных опасений имеются.
Однако империи — если, конечно, такой термин к Русскому миру вообще применим, — так же как и другие уже известные формы организации государства, вовсе не являются абсолютно незыблемыми в потоке времени, напротив, они претерпевают постоянные исторические превращения. Варварские империи античного мира и средневековья, безусловно, далеки от великих колониальных империй начала XX века, а колониальные или “естественные” империи, кстати, сильно различающиеся также и между собой, совершенно не совпадают с империями мессианского типа — нацистской Германией или Советским Союзом. У последних же весьма мало общего с демократической империей США или с возникающей на наших глазах тоже демократической империей Объединенной Европы.
Имперскость Русского мира — это имперскость Вселенной, объемлющей собой все, что создано, и гармонизирующей подробности бытия по единым вселенским законам.
Создав Русский мир, Россия, конечно, потеряет свою старую государственность, но она так и так потеряет ее под напором нового времени.
Зато, следуя законам истории, Россия сможет обрести государственность принципиально иную, государственность, опирающуюся уже не на ограниченную территорию, а на необозримое пространство культуры.
Россия может обрести собственную Вселенную.
И другого пути в будущее у нее, видимо, нет.
Литература
1. Владимир Соловьев. Русская идея. В сб.: Владимир Соловьев. Смысл любви. М.: Современник, 1991.
2. Петр Щедровицкий. Русский мир и Транснациональное русское // Русский журнал. 2000. март.
3. Петр Щедровицкий. Бунт капиталов // Эксперт. 2000. № 23.
4. Александр Горянин. Акция GlobalRus: Всемирная Русь. Сайт “GlobalRus”.