Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2004
Я слышал как-то: ленинградцы говорили,
Что в пригородах легче было жить.
Конечно, мы щи с крапивой ели,
Порою даже с лебедой;
А от цинги настой мы пили
Из игл, собранных с сосны…
Наш город Ораниенбаум не был взят гитлеровцами, и мы не испытали горечи фашистского порабощения, как жители остальной, оккупированной территории Ленинградской области. Но все остальное — голод, потери родных, бомбежки и обстрелы — познали в полной мере.
До войны Ораниенбаум был веселым деревянным городком с населением в 40 тысяч человек, щедро пополняемым каждое лето за счет туристов и дачников. У нас ведь есть на что посмотреть: великолепный парк с прудами и водопадами, лодочная станция, Меншиковский дворец, Китайский дворец, дворец Петра III. Рядом — Кронштадт, город всегда был полон моряками и летчиками.
22 июня началась война. В тот же день в небе появился самолет-разведчик из Финляндии. С берега залива по нему стреляли зенитки. Рядом с “юнкерсом” вспыхивали белые кучки дыма, но самолету удалось уйти.
Спустя несколько дней над Петергофом был сбит “мессершмитт”. Летчик выпрыгнул с парашютом и попал в плен. Помню, как шестеро бойцов в ботинках с обмотками вели от Красного пруда к военкомату гордо вышагивающего парашютиста в черном комбинезоне, с железным крестом на груди. Мы, двенадцать мальчишек, бежали следом, еще не испытывая ненависти к немцу.
Война разгоралась. К 3 июля, когда по радио прозвучала речь Сталина, немцы уже захватили Белоруссию и вступили на Украину. Мужчин в городе поубавилось: большинство (11 тысяч человек) призвали в армию. Ушел на фронт и мой отец.
Жителям выдали продуктовые карточки. Вначале взрослые получали по 600 граммов хлеба, дети — по 400, но с каждым месяцем нормы уменьшались.
Начались бомбежки и обстрелы: вначале по 3–4 раза в день, потом до десяти. Бомбили в основном порт и аэродром. Над объектами в порту и Кронштадтом повисли аэростаты — заграждение от пикирующих бомбардировщиков “Ю-87”. 10 сентября Ораниенбаум впервые обстреляли ночью. На улице Рубакина снаряд попал в дом напротив рынка, отбил угол. Немцы взяли Гостилицы. 16 сентября они прорвались к заливу между Стрельной и Володарской. Сухопутная связь с Ленинградом прервалась. 20–21 сентября “юнкерсы” группами до 200 самолетов беспрерывно бомбили Кронштадт. От Кронштадта до Ораниенбаума всего 5 км. По суше немцы находились от нас в четырех километрах и обстреливали в любое время суток. Я как-то подсчитал, что не меньше одиннадцати раз оказывался на волосок от смерти. Первое время и падать-то не умел: все пригибался. А падать надо ничком — в землю вжиматься. Если прямого попадания не случится, осколки над тобой пролетят.
Линия фронта проходила совсем рядом с городом. С нашей стороны — простые окопы. У немцев — ходы сообщения, прикрытые железными щитами, защищающими от снайперских пуль. Нейтральная полоса — примерно 300 метров.
В октябре произошло третье снижение продуктовых норм. В месяц на человека получали по 200 г крупы и 200 г сахарного песку. В домах быстро исчезали запасы еды. Мы жили в жактовской квартире на Красноармейской улице, имели за домом единственную грядку 10×1,5 м, где летом сажали зелень. Какие уж тут запасы…
В ноябре хлебный паек уменьшился до 125 г, а с 1 по 12 декабря жители Ораниенбаума получали всего 75 г хлеба в день. Получишь, положишь в рот — вот и вся трапеза… Совсем бы, наверное, не ходили, если б не сосновые иголки: хвойным настоем население спасалось от цинги. Должно быть, он все же помог: мы как-то дотянули до весны. Впоследствии очень долго, наверное, лет шесть, я не выносил соснового запаха — так он опротивел за время голодухи. Голод превратил и детей в маленьких старичков, бледных, сморщенных. Неотступно преследовала мысль: “Неужели настанет такой момент, что можно будет хлебом наесться?”
Жители разрушенных домов и самые ослабленные поселились в церкви св. Михаила, где их собралось 595 человек. Прятались от бомб и снарядов в подвале, по очереди ходили за водой, примечали каждого нового человека в городе: с наступлением голода появились случаи людоедства. Рынок продолжал работать. При полном отсутствии мяса там нередко продавали котлеты. Оставалось только догадываться, из чего они приготовлены. С каждым днем от голода умирало все больше людей. Идет человек — упал. Второй идет за ним, обшарит, отберет карточку и упадет сам. У живых не было сил хоронить мертвых. Трупы просто свозили в Красную Слободу, что за Меншиковским дворцом, и сваливали в кучу.
С конца декабря начала действовать Ладожская дорога жизни. От нас эвакуация шла по льду залива на Лисий Нос, оттуда через Ленинград к Ладоге. Часто машины попадали под обстрел и уходили под лед. Так погиб вице-адмирал Дрозд.
Весной пошла трава, стало полегче. Из крапивы варили щи, из лебеды и опилок пекли лепешки. Кое-кто, как наши соседки Лебедева и Бабаева, сохранил скотину. Меня наняли пасти 6 коров. Первую неделю я и подходить к ним боялся, а потом обвык и попробовал сесть на быка. Он как подбросит — я через голову перелетел. Со временем мы привыкли друг к другу, и я уже спокойно ездил верхом на теленке. Еду впереди, выбираю траву пожирнее, а за мной — “стадо”. Ноги, правда, сильно натирал. Зато и получал за каждую корову по пол-литра молока и 100 граммов хлеба, так что летом мы уже так не голодали. Подкармливал и залив. Рыба шла на нерест к Кронштадту, мы с ребятами ловили ее с пристани сачками для бабочек. В удачные дни приносил домой и по два, и по три кило.
Летом по всему Ораниенбауму появились огороды. Даже в парке у Катальной горки на 700-метровом поле росла морковка. Наш огород был в Кукушкине. Немцы — в 5 километрах, стреляют. Страшновато, но голодная зима еще страшней.
С октября 1942 года возобновились занятия в школе. Но не на горе, на улице Ленина, где я до войны закончил два класса, а в Картинном доме Нижнего парка — старинном здании с добротными стенами и надежным подвалом, где мы пережидали бомбежки и обстрелы. Однажды в парке, между Меншиковским дворцом и школой, упала тонная бомба, но подвал уцелел. Стекла в школе все вылетели, окна пришлось забить фанерой. Электричество большей частью было — его подавали с морской базы.
Было нас 65 учеников и 16 преподавателей. Восьмиклассников оказалось всего трое, им пришлось повторно учиться в седьмом. Максимальное количество учащихся за время блокады — 115 человек. Учились, отводили малышей домой, дежурили на крыше по линии МПВО. Зажигалок немцы бросали мало, главной нашей обязанностью было заметить появление вражеских самолетов и сообщить по телефону в штаб. Мы различали их по шуму моторов: у “юнкерсов” звук был прерывистый, у наших — скрежещущий.
Ходили к раненым морякам в госпиталь, размещавшийся в Кронколонии. Носили им посуду и книги, вязали носки, выступали с концертами.
А 18 ноября случилась беда: бабушку убили воры. Нам уже кое-что выдавали по карточкам, кроме хлеба, иногда и водку. Мы как раз получили на троих 400 г масла и талоны на водку.
За неделю до несчастья бабушка застала, придя домой на обед (она работала уборщицей в бухгалтерии), на кухне солдат. Военные, оборонявшие Ораниенбаум, тоже недоедали, получая по 200 г хлеба в день. “Мы думали, что здесь никто не живет”, — объяснили солдаты и ушли, прихватив с собой будильник. Бабушка обнаружили пропажу и побежала за ними. Уже выпал снег, и следы от солдатских валенок привели ее к блиндажу в лесу, где стоял штрафной батальон. Будильник бабушке вернули, но через неделю грабители пришли снова.
Я вернулся из школы в пятом часу. Поднялся в нашу квартиру на втором этаже и застал дверь открытой. На полу в прихожей лежала в крови мертвая бабушка с чугуном на голове.
Я побежал к соседке Лебедевой:
— Тетя Лиза, бабушку убили!
— Не ври, — отвечает та, — обстрела не было.
Вызвали милицию. Дело вел младший лейтенант Шукалов. Четыре раза меня вызывал, расспрашивал, какой у нас был будильник: убийцы его все-таки забрали. По этому будильнику — голубому, с надписью “Экстра”, — их и нашли. Расстреляли…
После смерти бабушки мы переехали на улицу Свердлова — в старинные “семеновские” дома. Здесь еще при царе было построено 6 кирпичных домов. Окна нашего дома № 10 удачно выходили на запад: немцы стреляли в основном с северо-востока.
Я вовсе сделался хулиганом. Ходил в матросской шинели (карманы до земли доставали), собирал патроны — и в печку: интересно же, как взрываются!
Весной начались огородные работы. При школе тоже был огород — 4 борозды. Сажали, потом пололи репу и морковку. Со своего огорода в Кукушкине мы с мамой в сорок третьем уже собрали два мешка картофеля. С лета 1943 года люди уже от голода не умирали, но жили впроголодь фактически до 1947 года, до отмены карточек.
В январе 1943-го года была прорвана блокада Ленинграда — мы узнали об этом по радио. Ораниенбаум оставался во вражеском кольце еще год.
С ноября 1943-го началась переброска войск с Лисьего Носа на наш “пятачок”: вначале кораблями, с конца декабря — по льду залива.
14 января 1944 года мы проснулись от стрельбы: началось наше наступление. Как потом стало известно, от нас наступала 2-я ударная армия, со стороны Красного Села — 42-я. Между Урицком (Сосновой Поляной) и Ораниенбаумом немцы сосредоточили 4 пехотных дивизии, окружили их ледяным валом, и наши в первый день смогли продвинуться всего на 800–1000 м. Сыграло роль и то, что артподготовку провели, а авиация отстала — одновременного удара не получилось. Тяжелые бои длились 6 дней. 20 января обе наши армии соединились в Ропше.
Кончилась и наша блокада! А еще через год пришла Победа. 9 мая 1945 года подвело черту войне и для всех, кто ее видел, навсегда осталось самым дорогим праздником.