Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2003
Самуил Вениаминович Дворкин в 1945 году успешно окончил училище, а затем Военно-морскую академию. Служил инженер-механиком на торпедных и ракетных катерах Тихоокеанского и Балтийского флотов. Сейчас — капитан 1-го ранга в отставке, живет в Германии.
Александр Наумович Сегаль оставил училище и, окончив Ленинградский университет, стал ученым-биологом. Работал в Академии наук. Автор многих научных трудов по зоологии. С 1989 года живет в Израиле и публикует книги своих воспоминаний “Память о России”.
В 1940 году мы оба поступали в знаменитую Дзержинку — Высшее военно-морское инженерное училище имени Дзержинского и вместе учились на дизельном факультете. Когда началась война, нас бросили навстречу наступающим немцам в качестве Второй морской бригады Ленинградского фронта. В конце августа всех курсантов вернули в училище — предстояла эвакуация. Но эвакуировали нас уже после того, как вокруг Ленинграда замкнулось кольцо блокады.
Один из авторов этого очерка, Александр Сегаль, по независящим от него причинам избежал эвакуации, остался в Ленинграде и воевал в составе 6-й морской бригады на Ленинградском и Волховском фронтах. А Самуил Дворкин, от лица которого ведется наше дальнейшее повествование, стал непосредственным участником трагедии на Ладоге.
Переправа через Ладожское озеро началась от причала возле Осиновецкого маяка. Туда нас доставили вечером 16 сентября. Кроме 408 курсантов Дзержинки, отправления здесь ожидали еще около 800 человек — из Военно-морской медицинской академии и Главного гидрографического управления, Военно-инженерного, Гидрографического и нескольких ремесленных училищ. Некоторые ехали с семьями — женами, детьми и стариками.
К причалу подали огромную баржу, которую должен был тянуть за собой буксирный пароход “Орел”. Командовал буксиром опытный капитан, старый речник Иван Дмитриевич Ерофеев. Предназначенная нам баржа служила для транспортировки скота и была мало пригодна для перевозки людей, да еще в таком количестве. Однако выбирать не приходилось. Не приходилось выбирать и погоду. Тем более, что в намеченное для отправления время — полночь с 16 на 17 сентября, погода стояла отличная и на озере был полный штиль. Однако Ладога известна своей непредсказуемостью, а шторма на ней бывают пострашнее океанских. И никто не предполагал, что именно такой шторм выпадет на нашу долю.
От Осиновецкого маяка до Новой Ладоги примерно 160 километров. Чтобы пройти это расстояние, требовалось не меньше 15 часов. Спустя несколько часов после отплытия, когда мы спокойно спали, поднялся ветер, небо заволокло тучами и на озере началось волнение. Порывы ветра с каждой минутой усиливались, волны становились все выше, и вскоре все озеро превратилось в бушующее море.
Нашу баржу кидало из стороны в сторону. Буксирный трос, соединявший нас с “Орлом”, лопнул, и мы остались один на один с разъяренной стихией. Деревянная обшивка старой баржи разошлась, и в образовавшиеся щели начала поступать забортная вода. Вода заполняла трюмы, и баржа погружалась в озеро все глубже и глубже. Я в это время находился в трюме вместе с другими своими товарищами. Трап, ведущий из трюма на палубу, под тяжестью бросившихся наверх людей рухнул, и мы остались в трюме взаперти. Вода уже заливала помещение, и гибель казалась неминуемой. Но среди нас был чемпион училища по борьбе Николай Тарасов. Он лег на спину и ногами проломил находившиеся над головой доски палубного настила. Через образовавшуюся дыру мы выбрались наверх. Здесь уже было полно народа. Люди метались по палубе в поисках спасения и вглядывались вдаль в ожидании помощи. Пытаясь облегчить баржу, мы столкнули в воду стоявшие на палубе автомобили и барабаны с кабелем, но это не помогло. Палуба уже была вся залита водой, шквальный ветер швырял в лицо холодную пену и норовил унести нас за борт. Мы цеплялись друг за друга и за все, что казалось еще прочным и надежным.
В довершение всего баржа треснула и разломилась. “Орел” все это время находился недалеко, однако из-за огромных волн не мог подойти, чтобы снять людей с разваливающейся баржи. Но мы не паниковали, а сопровождавшие нас командиры вели себя достойно, как и полагается настоящим морским офицерам. Хотя всем уже было ясно, что помощи и спасения ждать неоткуда. Выяснилось, что на барже нет не только шлюпок или плотов, но даже спасательных кругов и поясов. Вообще ничего, что полагается иметь на судне, перевозящем людей. Выяснилось также, что нельзя было отправлять нас без всякого прикрытия с воздуха. Мы поняли это, когда над нами стали летать, обстреливая из пулеметов, немецкие самолеты. На палубе началась паника. Отчаянно кричали женщины, плакали дети. Среди выпускников медицинской академии раздались выстрелы. У них были пистолеты, и некоторые, не выдержав, кончали самоубийством.
Я сбросил отяжелевшую от воды одежду и разделся почти догола, оставшись в одних только белых кальсонах с завязками на щиколотках. Не дожидаясь, пока тонущая баржа увлечет меня за собой, бросился в воду и поплыл по направлению к видневшемуся невдалеке “Орлу”. Я умел плавать, даже сдал нормы ГТО второй ступени, но здесь мне в лицо хлестали бешеные волны, в ледяной воде коченели мышцы, перестали слушаться руки и ноги. Да и буксира из-за высоких волн не было видно. На мое счастье, я наткнулся на плавающую в воде пустую канистру и вцепился в нее. Канистра держала меня на плаву, но я понимал, что долго не продержусь, потому что замерзаю и впадаю в сонное оцепенение.
Наступал, казалось, мой последний миг, когда неожиданно показался нос буксира. Меня там сразу заметили, но подойти близко из-за волн не могли. Стали кидать бросательные концы, и один из них лег поблизости Я долго не решался покинуть свою канистру, опасаясь, что не смогу проплыть даже несколько метров. Из последних сил кинулся к спасительному “концу”, намотал его на свои онемевшие руки, и впился в него даже зубами, поскольку пальцы мои уже ничего не чувствовали. Так и извлекли меня из воды, подняв на палубу. Здесь уже было несколько человек, которым как и мне, посчастливилось спастись.
“Орел” бросало, как щепку, но команда буксира отчаянно боролась за спасение людей. Руководил спасательной операцией капитан 3-го ранга Владимир Юрьевич Браман (в 1942 году он на подводной лодке К-21 участвовал в торпедировании немецкого линкора “Тирпиц” в Северном море). На борт подняли 162 человека. Позже пришла на помощь канонерская лодка “Селемджа”, которая подняла из воды и спасла еще 26 человек. Всех остальных — больше тысячи — поглотили волны холодной Ладоги.
Спасенных доставили в Новую Ладогу. На “Орле”, видимо, имелась рация, потому что в Новой Ладоге уже знали о нашем приходе и встречали на пристани. Нас, мокрых, замерзших и полуголых, отвели в какое-то помещение, где стояла жарко натопленная железная печка. Привезли ворох разной одежды и, мы, согревшись и обсохнув, оделись во что придется. Жене Шитикову, ставшему впоследствии адмиралом, досталась лошадиная попона. Затем повели в столовую, где вдоволь накормили горячим борщом, но главное — щедро напоили водкой. Я, человек в ту пору вообще непьющий, выпил два полных стакана. И хоть бы что! Всех пересчитали и стали составлять списки. Из 408 курсантов Дзержинки в живых оказалось только 84 человека. Остальные 324 погибли. Кроме того, спаслись шесть наших офицеров — батальонные комиссары Богданов и Максанчиков, капитан-лейтенант Волкопялов, политрук Носов, лейтенанты Попов и Чурилов. Несколько человек уцелело из Гидрографического управления, Медицинской академии и Военно-инженерного училища. В живых остался также один ремесленник. Почти все дети, женщины и пожилые люди погибли.
Потом, когда мы выспались, нас, курсантов, отвезли в Волховстрой, а оттуда — в Череповец. Там, в Череповце, нас наконец переодели во флотскую форму, посадили на пароход и отправили в Правдинск Горьковской области. Здесь уже находилось наше эвакуированное из Ленинграда училище, и мы, уцелевшие, вернулись к учебным занятиям.
Спустя годы после войны на берегу Ладожского озера — там, куда волны еще долго выносили тела погибших, поставили памятную стелу, а затем надгробную плиту с их именами. Теперь этот памятник называется “Ладожский курган”. Рядом открыт музей “Дорога жизни”. Мы оба побывали на этом месте, вспоминая своих погибших товарищей.
“У меня, — добавляет Александр Сегаль, — сохранилась фотография учебной смены Д–1–4, в которой я учился и воевал. Эту фотографию мы заказывали в известном ателье на Невском проспекте в 1941 году, перед самой войной. Каждый год в День Военно-морского флота я ставлю ее перед собой. На меня смотрят 24 моих товарища, и среди них мои лучшие друзья — Лембит Эренверт, Петер Вайшля, Володя Кугучев. А я смотрю на них и удивляюсь, что еще жив”.