Предисловие М. Шерешевской. Перевод с английского А. Гуревича. Публикация Л. Гуревич
Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2003
В прошлом году безвременно ушел из жизни поэт и переводчик Александр Гуревич (1959–2002). Математик по образованию, он увлекся поэтическим творчеством уже в зрелом возрасте. Первая книга стихов вышла в 1997 году, вторая — в 2002-м. Хотя Александру Гуревичу было отпущено мало времени, вклад его, особенно в поэтический перевод, очень ценен. Он дал русскому читателю возможность познакомиться с английскими поэтами-елизаветинцами (XVI век), его русские варианты сонетов Эдмунда Спенсера (1552–1599) и Филипа Сидни (1554–1586) заполняют досадную лакуну, существующую в русском поэтическом переводе. Александру Гуревичу принадлежат также переводы произведений таких мастеров англоязычной прозы, как У. Фолкнер, Ф. Купер. Среди работ над малыми формами чрезвычайно интересен выполненный Александром перевод небольшого эссе ирландского писателя Брендена Биэна.
Бренден Биэн (Brendan Behan, 1923–1964) вошел в англоязычную литературу как драматург, романист и эссеист. За свою короткую жизнь он дважды как член террористической организации ИРА отбывал наказание в английских тюрьмах, где в общей сложности провел почти десять лет. Его первые произведения — пьеса “Смертник” (“The Quare Fellow”, 1956) и роман “Парень из Борстала” (“Borstal Boy”, 1958; borstal — название учреждений для малолетних преступников) — автобиографичны. Широкое признание принесла Биэну пьеса “Заложник” (“The Hostage”, 1959), в которой ирландские националисты убивают взятого в заложники молодого английского солдата. Эта пьеса была переведена на многие языки и в шестидесятых годах прошла по сценам почти всех европейских стран. При всей трагичности сюжета в пьесе много смешного, даже буффонного. Такое сочетание ужаса и смеха свойственно всем произведениям Биэна, особенно его эссе, где исконный ирландский юмор по большей части берет верх над тяжелыми и страшными жизненными историями.
Комизм рассказа “Чего не услышишь в книжной лавке!” построен на игре слов. Невежественная, самоуверенная девица, по недоразумению оказавшаяся за прилавком книжного магазина, по-своему толкует названия произведений и имена авторов, о которых ее спрашивает покупатель. Каждый обращенный к ней вопрос создает комическую ситуацию.
Передача “игры слов” требует от переводчика умения решать особые по своей трудности задачи. В прошлом они считались неразрешимыми, и читателя нередко потчевали сноской “непереводимая игра слов”. Теперь искусство перевода с такими задачами в большинстве случаев справляется. Говоря словами замечательного переводчика Николая Любимова, “└непереводимой игры слов” почти не существует. Дело мастера боится”. Именно мастера! Потому что для передачи нужного эффекта, который создает “игра слов”, переводчику требуется не только превосходное владение двумя языками (оригинала и перевода), но и общая культура, изобретательность и талант. Здесь нет единого рецепта. Каждый случай — головоломка в прямом и переносном смысле.
Рассказ Брендена Биэна как упражнение на передачу “игры слов” переводился участниками семинара по переводу англоязычной художественной прозы: А. Гуревичем, Е. Большелаповой, Т. Кадачиговой. Лучший перевод и его окончательный вариант принадлежит А. Гуревичу.
М. А. Шерешевская
Бренден Биэн
Чего не услышишь в книжной лавке!
— Скажите, есть у вас “Рубайи” Омара Хайяма? — спросил почтенного вида господин, зашедший в книжную лавку.
— Да что вы, сэр, с чего бы им тут быть, — ответила продавщица. — Пожалуй, во всем Дублине их не сыщешь. И ничего удивительного: омары-то эти, кажись, из китайской кухни, — заключила она.
Покупатель в некотором замешательстве удалился, а девушка жеманно протянула своему ухажеру:
— Это ж надо: притащиться в книжную лавку за какими-то рублеными омарами: у него, похоже, после завтрака и так-то каша во рту. Разве не видно, что тут не рыбой торгуют? Уж не думает ли он, что у нас как в ихнем болотном захолустье, где ежегодник “Старые мхи” и шоколадно-ванильный пудинг отпускают с одного прилавка?
Молодой человек произнес что-то в ответ и снова вперил в нее долгий умоляющий взгляд. Продолжая прерванный разговор, продавщица в который уже раз помотала головой в знак отказа.
— Мне, право, очень жаль, Игнациус, но я бы всяко не смогла. Честно, не смогла бы, — вздохнула она, — не то чтобы мне не хотелось…
В лавку вошел пожилой джентльмен и попросил Ветхий завет.
— Жаль вас огорчать, сэр, — произнесла Ида Луффту, — но ничего ветхого мы не держим. Я бы предложила вам новый, но его еще не завезли. Загляните на днях.
Джентльмен несколько растерянно посмотрел на нее и попятился к выходу.
— Ох, уж это старичье! Только начнешь им разъяснять, что к чему, как спесь и наглость из них так и прут. Приходит ко мне вчера еще один тип — родом, судя по всему, с севера — и требует книгу про протестантские пни в Ирландии1. Я ему толкую, что сроду не видела в Ирландии протестантов, а что все они пни, так это я очень даже согласна. В Ольстере-то их, конечно, полно, говорю, ну так там им и самое место. Потом заявляется еще одна парочка — янки, сдается по говору. Спрашивают, знаю ли я книгу — вроде как для детишек — под названием “Джойс у лис”. Я им в ответ: не знаю, мол, чтоб какой-то Джойс побывал в гостях у лис, ни в жисть о том не слыхала. Так один из них как заржет мне в лицо! И — ну уверять, будто это самый крутой прикол, каким только потешил его европеец.
“Катись отсюдова, хам паршивый, — говорю я ему, — нечего тут обзываться. Какой я тебе европеец? Я — честная ирландская девушка: меня родили, вскормили и вырастили в Доннелли Орчард”.
Молодой человек пробормотал что-то свирепое, но Ида лишь пренебрежительно махнула рукой.
— Ясное дело, Игнациус: уж ты бы с ними разобрался, окажись ты здесь. Но ты ведь как наши дефективы из “Гарда Сео Кофтье”2: вечно не там, где надо. После заваливается еще один, цедит сквозь зубы: дескать, есть ли у вас “новый де Сад”. Я отправила его прогуляться по улице Грэфтон и сказала, что ему сгодится и старый: тут у нас, по-моему, другого все равно нет. Может, где-нибудь в новых районах — Бэллифермоте или же Донникарни — и выстроен новый детсад, но я в тех местах не шибко разбираюсь. Ведь наш-то дом купленный. Платишь себе по пятьдесят фунтов — и, даст Бог, к 2006 году будешь хозяином.
Потом вваливается старикашка в пижонском костюме: бархатный воротничок, дудочки и прочее. Уж не знаю, кого он хотел околпачить. Шмыгает туда-сюда, как будто ему лет восемнадцать; а я тебе говорю: ему точно все семьдесят. И вот он, поверишь, начал мне пудрить мозги и допытываться, близок ли мне — так он выразился — пбрни. Да еще выговаривает чудну — Парни. Я ему на это: “А больше вам ничего знать не надобно? Ни с одним из парней я пока что близка не была, а если и буду, так найду кого-нибудь, кто мне больше подходит, чем вы”.
И этим я поставила его на место, можешь не сомневаться. Он в два счета убрался отсюда. А что до всех этих тягомотных книжек — так вообще ум за разум заходит, стоит прочесть хоть самую малость. Я бы уже и спятила, если б не брала с собой “Настоящие рыцарские истории”. Впрочем, после рождественской давки меня уже здесь не будет. Это мне на бирже труда обещали. Прихожу я, значит, к ним, а этот малый мне и заявляет:
“Я думал, вам нравится заниматься продажей печатных изданий. Вы же сами сказали, что работали с ними три года”.
“Печатных изданий? — говорю я. — Я сказала вам, что работала с выпечными изделиями — на кондитерской фабрике, в цехе, где пирожки с булочками набивают вареньем и всякой вкуснятиной, когда они выходят на свет из пекарни”.
А он удивляется: “Как, неужели? Значит, я ошибся. Ну да ладно: до начала января держите язык за зубами и делайте вид, что умеете читать и писать”.
“Умора с вами, и только, — отвечаю ему. — Вы так остры на язык, что как бы вам не порезаться. Что-что, а читать я умею не хуже вашего”.
И тут я ему показала. Зачла вслух отрывок из книги, что взяла здесь на время. Вот уж классика первый сорт: пищи для ума хоть отбавляй. До него сразу же все дошло: “О, моя бесценная юная роза! Ради всего святого, оброни же хоть слово надежды с твоих бархатных губ или сочувственный взгляд из опечаленных глаз! Нет, мое сокровище и надежда, да не омрачит даже малейшей морщинкой природа твое безгрешное чело, не то я погибну. О, клянусь Венерой, что скорее я предам себя во власть геенны огненной, нежели позволю вырвать тебя из моих рук — рук верного друга до конца наших дней!”
Она отложила книгу в сторону и в ответ на дифирамбы Игнациуса нежно улыбнулась.
В лавку зашла высокая дама, с виду — иностранка, может быть, даже из дипломатов. С извиняющейся улыбкой она поинтересовалась, нет ли в продаже “Анны Карениной”, выпущенной в массовой серии издательства “Эвримен”.
Ида вопросительно улыбнулась.
— Эрн? Аннакарра эрн?
— “Анна Каренина” Толстого, — пояснила дама.
Ида таинственно кивнула и улыбнулась своей непостижимой улыбкой.
— Ан бфуйл сид эгэм дал эмэк3? — осведомилась она.
Дипломатка посмотрела на нее, потом на Игнациуса и пробормотала:
— О да… Э-э… Спасибо.
И под пристальным взглядом Иды вышла из лавки.
— Перед этими иностранцами главное — не ударить лицом в грязь. Ежели они говорят со мной на своем языке, то я считаю, что могу отвечать на моем.
Тут ее взгляд упал на меня.
— Минутку, Игнациус, — и потом мне: — Вы хотели что-то купить?
— Да нет, я просто смотрел, — произнес я. — Просто… я…
Она вежливо, но решительно вынула книгу из моих оцепеневших рук и покачала головой, несмотря на улыбку.
— Простите, но у нас не бесплатная читальня.
Я в отчаянии кивнул и отступил к двери. Меня напутствовал голос:
— Пусть здесь мне неделю осталось, Игнациус, я не позволю обворовывать лавку у меня на глазах!
Публикация ЛАРИСЫ ГУРЕВИЧ
1 Книга Тома Бэззи “Партизанские дни в Ирландии”.
2 An Garda Stochana — ирландские полицейские силы.
3 Можно мне выйти? (ирл.)