Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2003
Игорь Борисович Чубайс — доктор философских наук, автор многих научных и публицистических работ. Живет в Москве.
Россия и Запад в меняющемся мире
История — это несколько циклов, которые постоянно сменяют друг друга.
Д. Вико
История — это движение вверх по сужающейся спирали.
Г. Гегель
История — это чередующиеся взрывы пассионарности.
Л. Гумилев
История — это хаос и деградация.
Надпись па университетской кафедре
Что такое “сегодня” с точки зрения истории и что такое “история” с точки зрения сегодня? Можно ли считать утверждение идеи свободы окончательным этапом человеческой истории? Каково место прошедшего столетия в более масштабном интервале времени, называемом нашей эрой? Попробуем последовательно разобраться в этих вопросах, для чего нам понадобится собрать цепь из нескольких философских звеньев, выстроим концепцию из четырех теоретических сюжетов.
Сюжет первый. О противоречивой природе человека. Два главных вопроса, на которые у современной науки нет ответа, — о происхождении жизни и о происхождении человека. Можно сказать и иначе: на эти вопросы есть ряд ответов, ни один из которых не является общепризнанным. Остановимся на втором вопросе — о возникновении человека, для чего я напомню одну из гипотез, существенную для нас не спорными деталями, но обобщающими концептуальными выводами. Итак, время — полтора миллиона лет назад, место — юго-восточная Африка. Бурные тектонические процессы привели к выбросу на поверхность земли пластов породы, содержащих радиоактивные компоненты. Началась стихийная радиоактивная бомбардировка местности, в результате которой у растений и животных происходили разного рода мутации. Многие мутанты оказывались нежизнеспособными и довольно быстро вымирали.
Среди прочих млекопитающих в число облученных попадали и обезьяны. Нарушение их генетического кода также порождало множество изменений. Наши предки вынуждены были перейти к прямохождению на двух задних (нижних) конечностях, а значит, стали двигаться медленнее; исчез прежний покров из шерсти, и потому они стали замерзать; исчезли клыки, а вместе с ними и возможность охотиться на соразмерных животных… Произошел и ряд других негативных изменений, в результате предшественники человека оказались перед столь же прозрачным, сколь и драматическим выбором — погибнуть или компенсировать потерянное искусственным путем. Утраченное удавалось восстановить с помощью труда. И вот 50 тысяч лет назад появился гомо сапиенс, наши предки спасли себя, перейдя к активной трудовой деятельности, которая другим животным просто не требовалась.
Из сказанного вытекает, что природа человека является двоякой и противоречивой: с одной стороны, это животное естественное, возникшее из своих предшественников, существовавших в самой природе, с другой стороны, сохранение себя требует искусственной активности, не заложенной в природе. (Сейчас в Москве осень, и, когда я бываю за городом, порой вижу стаи птиц, перелетающих в теплые края. Птицы, как и все животные, вставлены в достаточно четкую экологическую нишу, к температурным изменениям они адаптируются естественно, перемещаясь в пространстве. У людей все иначе, само по себе ничего не происходит, к зиме мы “не перелетаем”, но готовим теплую одежду, утепляем свои дома…)
Итак, сохранить и продолжать свой вид человек не может, не прибегая к искусственным приемам. (Вообще говоря, не исключено, что существуют и иные способы адаптации, но пока они нам просто неизвестны.) Разрыв между константностью естественных запросов и рискованностью искусственного способа их реализации порождает две линии в истории. Одну — более банальную, естественную и примитивную: история человека есть история его материальных потребностей. И вторую: история человека есть также история разного рода искусственных правил реализации этих потребностей, есть история ключевых идей, которые регулируют человеческие потребности и создают способы их реализации с тем, чтобы последние не разрушили природу, чтобы не- или противоестественное в человеке пребывало в определенном согласии с естественным миром, было бы в него вписано. Задача поддерживать соответствие, согласие внутри и между неестественным и природой, между человеческим сообществом и органическим миром, задача адаптировать и вписывать искусственное в естественное, сохранив первое и не деформировав второе, имела самые разные решения в истории. Собственно, история человечества и есть в определенном смысле история нахождения и смены разного рода фундаментальных идей-принципов такого взаимоувязывания.
Сюжет второй. Как была устроена система соотнесения искусственного и естественного до середины XIX века. Идея христианского Бога как центра социальной вселенной. Правила и приемы, используемые людьми для того, чтобы сохранить себя, человеческое сообщество, жизнь, не разрушая при этом и природу, представляют собой сложное полисистемное образование. Есть конкретные, локальные узкопрофессиональные, квалификационные или возрастные нормы, существуют более широкие национальные и региональные традиции, имеется и определенный, не слишком большой набор универсальных, общечеловеческих правил и метарегуляторов. В число наиболее общих и одновременно всеохватывающих нормативов можно включить мораль, право, политику, науку, искусство, здравый смысл, религию.
Если теперь задаться вопросом, как была устроена система универсальных нормативов западной цивилизации на протяжении многих столетий — с начала нашего летоисчисления, то есть с периода утверждения христианства и до середины XIX века, ответ будет следующим: вся эта система строилась на идее Бога, Бог был мерой всех вещей и отношений. Канта, как известно, изумляли два чуда: звездное небо над головой и нравственный закон в душе. Но и мир сотворен Богом, и мораль скрепляют заповеди и библейская идея Страшного суда. Правовые нормы тоже имеют божественное происхождение, ибо первые законники — понтифики и жрецы, а уже упоминавшиеся заповеди включают не только моральные, но и правовые запреты. Политические системы многих европейских государств были производными от их монархического устройства, а монархия сохранялась столетиями потому, что первое лицо государства — это не обычный подданный, но “помазанник Божий”. Здравый смысл, еще один регулятор, пронизывали поговорки, где все сюжеты так или иначе восходили к представлениям о Боге, в искусстве библейские сюжеты долгое время были единственными или преобладающими. Во всей этой многоплановой системе лишь связь науки и религии оказывалась более сложной и опосредованной.
С конца XIX столетия западный мир перешел к иной системе ориентации и адаптации, особенности которой мы проанализируем чуть позже. А сейчас сравним “плюсы” и “минусы” христианского проекта. Первое и, пожалуй, главное преимущество подобной системы — ее устойчивость, удивительная для современного человека стабильность, способность к самосохранению. На протяжении пятнадцати — восемнадцати столетий мир выглядел достаточно гармоничным, сбалансированным и в то же время постепенно, плавно, неспешно развивающимся. Это развитие затрагивало и сферу производства, экономику, и сферу культуры, образования, здравоохранения. Относительно (подчеркнем это слово, ибо сравнение происходит не с неким идеальным оптимумом, но просто с современными нормами) невысокий уровень жизни — одна из главных, скажем осторожно, не особо положительных характеристик той эпохи. Впрочем, массовая смертность от голода тогда не происходила. (Она типична скорее для нашего времени огромной поляризации, когда существуют миллионеры и миллиардеры, но каждый пятый житель планеты ложится спать голодным.) Тогда же случались периодические эпидемии. Эффективные средства борьбы с холерой, оспой, чумой были созданы лишь сто — сто пятьдесят лет назад. Существовала, конечно, и преступность — на суше и на море — как способ перераспределения доходов. Последнее осуществлялось и с помощью часто повторявшихся войн.
Если бы меня попросили графически представить маршрут, пройденный западным сообществом с момента утверждения христианства и до середины XIX века, я бы прочертил длинную, непрерывную, плавно и незаметно поднимающуюся линию, идущую слева направо.
А теперь посмотрим, что было дальше.
Сюжет третий. После века XIX. Какая идея вписывает искусственное в естественное после “гибели богов”. Нужны ли нам тоталитаризм и свобода, или почему крайности сходятся.
Конец теперь уже позапрошлого века был для Европы временем радикальной смены идей. Ф. Достоевский и Ф. Ницше одновременно почувствовали приближающийся кризис христианства. Правда, при этом русский мыслитель сокрушался, ибо если Бога нет — все дозволено (сегодня приходится добавить: и человека не будет), а немецкий был полон оптимизма, ведь “гибель богов” (название музыкального сочинения ницшеанца Р. Вагнера) повлечет распад связывающей индивида старой морали и, значит, вызовет к жизни новую, свободную личность.
Отказ от центральной, системообразующей роли христианской идеи породил вакуум, который был заполнен очень быстро, но не очень удачно. Главной европейской идеей стала идея тоталитарного вождя, который все знает, все может и указаниям которого все обязаны следовать. Место бога в секуляризирующихся обществах занял человекобог, обретавший в разных странах национально окрашенную форму: фюрера, дуче, каудильо. История европейского тоталитаризма еще свежа в памяти, многие (хотя далеко не все) ее аспекты хорошо исследованы и проанализированы. Главные особенности такого мироустройства сводятся к следующему. Подобная система претендует на абсолютное упорядочивание и рационализацию жизни, на исключение всякого хаоса и неправильности. Вождь легитимирует свою власть тем, что утверждает познанность законов истории, от имени которых он и действует. Христианство сменяют разного рода “измы”. (Учение Маркса всесильно потому, что оно верно. Фюрер признается главным толкователем идеи, на его долю выпадает также ведение непрерывной борьбы за ее чистоту.) Мораль, право, здравый смысл, все в таком государстве оказывается подчиненным и основанным на новой идее, подобно тому как прежде все метарегуляторы выводились из христианского начала.
Тоталитарный способ социальной организации действительно ведет к известной упорядоченности. Сторонники Сталина обоснованно вспоминают реальные плюсы старой системы: снижение цен, устранение детской беспризорности, преступности, отсутствие наркомании, проституции… Сталинисты справедливо отстаивают идею порядка в государстве, но при этом совершенно не хотят замечать главное. Тоталитарная идея оказалась крайне нестабильной, краткосрочной и, выражаясь несколько цинично, сверхдорогостоящей, ибо для ее поддержания требовались огромные материальные ресурсы и неизвестные прежней истории массовые человеческие жертвоприношения.
Эпоха фюреризма неизбежно связана с агрессией и войнами. Ведь вождь провозглашает себя человеком всезнающим и в первую очередь понявшим, как должен быть устроен этот мир. Зная, где находится “светлое будущее”, он обязан ввести туда все человечество, почему-то вовсе к такому будущему не стремящееся. Другой генератор агрессии связан с тайным комплексом неполноценности. Объявив себя “высшим” и не являясь таковым в действительности, фюрер должен устранять тех, кто ему не верит, с ним не согласен, кто просто элементарно выше его. Так начинается внешняя и внутренняя война (в советской России вторая оказалась гораздо более кровавой, чем первая). И что же дальше?
Мировая война 1939—1945 годов, а это в первую очередь война Сталина и Гитлера, должна была закончиться чьей-то победой. Советский Союз победил и на 50 лет законсервировал систему, которую он разрушил на западе континента. Но победитель зачастую не знает, как много он потерял. Плодами победы воспользовался не он, и лишь полтора десятилетия назад восточный блок начал переходить к демократии и свободе. (Конечно, стоит уточнить, что война для руководителей государства и для рядовых бойцов — вещи разные, миллионы Матросовых, Талалихиных, Гастелло стремились спасти своих близких, свои дома, свою землю, а не какие-то идеологии и “измы”.)
Религиозный кризис, дополненный кризисом вождизма, привел людей к полному разочарованию в авторитетах. Верить оказалось некому, а значит, рассчитывать остается лишь на самого себя. Следствием этого процесса стало превращение идеи свободы в высшую ценность. Главным становится отказ от всяких внешних, несозвучных с собственными настроениями и желаниями правил. История российской свободы заметно короче свободы западной, но, может быть, поэтому она оказывается более насыщенной и поучительной.
Мы и раньше догадывались, что сломать тоталитаризм можно лишь в условиях свободы. Надо было только собрать стотысячный митинг и гаркнуть в микрофон, что король, то есть власть, КПСС, Политбюро — голые. И после десятка-другого подобных акций король действительно исчез. В отказе от внешних, фальшивых правил роль свободы бесценна. Но неземной восторг от полной свободы, какое-то время продержавшись, затем начал плавно растворяться. Утверждение свободы сегодня порождает все новые и новые проблемы.
С одной стороны, объявив себя свободным и ничему не подвластным, человек тем самым объявляет излишним весь предшествующий человеческий опыт. За свою историю люди что-то поняли, к чему-то пришли, что-то осознали. Но свободный человек как бы выше всех этих достижений, он действует, отметая все сложившиеся нормативы, превращая себя таким образом в нового дикаря.
Отменив вековечные табу, индивид снимает запреты также и со своих собственных (а не только внешних) страстей и инстинктов. А эти инстинкты хорошо известны — эрос и танатос, удовольствие и разрушение. Нетрудно ответить на вопрос упрощающий, но и иллюстрирующий исследуемую ситуацию. Что выберет свободный телезритель, если по одному каналу ему предлагают беседу о творчестве Достоевского, а по другому демонстрируют группенсекс. Снижать нормы и нравы куда как проще, чем их возвышать, ибо это заложено в самой психобиологической природе индивида и противоречит искусственной культуре. Под горку всегда легче, чем в горку. Больше аудитория, выше рейтинг, дороже реклама, солидней дивиденды, еще больше аудитория, еще больше дивиденды и так далее, круг замкнулся. Как можно человека специально спаивать, так можно его и специально оболванивать. Причем такое оболванивание представляется страшно привлекательным, заманчивым. “Бери от жизни все”, “Райское наслаждение…”, “Два удовольствия в одном”, — слышим мы милейший женский голос…
На обложках журналов не увидеть новых моралистов, проповедников, интеллигентов и интеллектуалов, зато глянцевых Клаудий Шифер и Михаэлей Шумахеров хоть отбавляй. И все это в то самое время, когда экстремизм, экология, история бросают все новые и новые вызовы. Ситуация абсолютной свободы, как это ни странно, смыкается с абсолютным тоталитаризмом. Человек хочет сам определять пол своего ребенка, а скоро сможет его клонировать. Но по какому праву мы навязываем биомиру свои прихоти, весьма приблизительно сознавая их последствия? Решая все самостоятельно и свободно, человек всему окружающему диктует свою субъективную волю, не обусловленную объективными законами природы и общества.
Баланс плюсов и минусов системы, построенной на абсолютизации принципа свободного выбора, построить несложно. Небывалый прежде рост достатка, материального благополучия, сказочный уровень потребления “золотого миллиарда” сопровождается повсеместным разрушением природы и климата, исчезновением многих видов животных и растений, истощением природных ресурсов. Абсолютизация гедонизма и обожествление денег тесно связаны с массовой наркоманией, ростом преступности и торговли оружием (самые доходные сферы бизнеса), сексуальными “эпидемиями”, распадом семьи, деградацией новых поколений. Гигантский рост городов, невероятное увеличение численности населения планеты все сложнее сдерживать и регулировать. Традиционные метарегуляторы, существование которых позволяло вписывать искусственное в естественное — мораль, право, здравый смысл, искусство, — с потерей бога утратили фундамент и все больше расшатываются и релятивизируются. Возможность устойчивого существования социальной системы, абсолютизирующей идею свободы, представляется весьма сомнительной. А извечные российские вопросы — что делать и кто виноват? — дополняются вопросом для всех — что дальше? И если попытаться графически изобразить путь, пройденный западным сообществом с конца XIX века (от рождества Христова, которое фактически перестало служить главным ориентиром), эпоха безбожеского, тоталитарно-свободного времени должна предстать мечущейся то вверх, то вниз ломаной линией, ибо одни показатели необычайно подскочили при резком снижении других, прежде стабильных и неизменных. И все это дополняется ускорением социального времени, ускорением смены знаков и значений происходящих событий и разворачивающихся процессов. Общим местом стали рассуждения об информационном взрыве, об ускоренной смене картин мира. Но если сам мир меняется несопоставимо медленнее, чем его картины, значит, эти картины неправильные. Верную картину менять было бы просто незачем.
Промежуточные выводы и отступления. Анализ тоталитарной и либеральной практики показывает, что обе эти идеи по разным причинам оказываются неэффективными. И индивид, и общество в целом, несомненно, нуждаются в высших авторитетах, учителях, идеях и регуляторах, но эти “высшие” ни при каких обстоятельствах не должны быть обманным путем навязанными, не должны быть лживыми и насильственно утверждаемыми. Поэтому индивид и общество нуждаются также в свободе, в праве на критику, на оспоривание внешних норм, в возможности отказа от предлагаемых правил, но этот отказ должен происходить в рамках культуры и исторического опыта, а не вне их, ибо отказ от всяких правил есть возвращение в дикость. Полемика, которая то более, то менее остро происходит в нашем обществе: выносить Ленина из мавзолея или нет, восстанавливать памятник Дзержинскому или нет, запрещать компартию или нет, есть обыденная форма поиска высших регуляторов с учетом российской специфики. По существу, ту же подоплеку имеет межцивилизационный спор между исламом и либерализмом. Но полезно, на наш взгляд, допустить, что истина и на этот раз оказывается не с краю, а посредине.
Сюжет четвертый. Подведение итогов и построение прогнозов. Что после свободы. Какая идея станет системообразующей. Какой исторический маршрут нам нужен. Грезы о невозможном?
Хаос и соблазнительная дисгармония современного мира вызывают опасения не только автора данной статьи. Римский клуб, Гринпис, антиглобалисты, партия голосующих “против всех” и другие гражданские объединения призывают остановиться и задуматься. Давайте и мы продолжим наш анализ.
Система, особенно сложная, многомерная система, утратившая единое начало, общее основание и фундамент, неизбежно идет вразнос. Но каким может быть унифицирующее основание, и может ли оно существовать вообще? Как создать нормальные, органичные, нетоталитарные правила, есть ли что-то среднее между абсолютной вседозволенностью и абсолютным запретительством — вот в чем главный вопрос, основная проблема современного мира. Для того, чтобы мораль, право, искусство, политика, здравый смысл не противоречили друг другу и были устойчивыми, они должны выводиться из единого, абсолютного, из неограниченного и беспредельного. Всякий конечный и ограниченный фундамент личного или группового опыта рано или поздно исчерпывается и рассыпается. Неисчерпаемо лишь бесконечное, всеобъемлющее, то есть Бог. Значит, без такого высшего регулятора и высшего начала сохранять себя дальше социуму будет весьма затруднительно.
Обществу нужен порядок, но не искусственный, без террора и сталинизма. А гармоничный порядок порождается лишь божественным. Образованному, интеллектуально подготовленному обществу нужна и свобода, но без хаоса и самораспада. Значит, свобода вместе с другими регуляторами, моралью, правом и т. д., прочность которых гарантирует лишь происхождение из высшего. В моральном и вновь уверовавшем сообществе восстановятся адекватное регулирование, точнее саморегулирование, и ограничение ныне гипертрофированных материальных потребностей. (Ежегодно планируемый разными правительствами рост производства и душевого потребления, в перспективе нереализуемый, перейдет в плоскость более справедливого распределения и оптимизации производства.)
Высшей ценностью не должны быть деньги, бесконечные земные удовольствия, всякая социальная активность должна подразумевать ее подчиненность, ее выводимость и ее в конечном счете соответствие некоей сверхзадаче, воплощенной и содержащейся в бесконечном высшем начале. Каким может быть это начало, каким может быть новый и вечный Бог? Обратимся к истории человека, а значит, и к истории религии, ведь без веры человечество не существовало никогда. Большую часть своей истории люди были язычниками. Каждое небольшое племя поклонялось собственному тотему, который не был высшим началом для соседних племен. Население планеты было невелико, разные племена пересекались не так уж часто, а если это случалось, как правило, возникал конфликт. Разнобожие этому лишь способствовало.
Постепенный рост населения планеты и растущая частота межплеменных столкновений были не последними факторами рождения мировых религий. Появление иудаизма, христианства, ислама объединило огромные массы людей. После становления этих конфессий конфликты между единоверцами, конечно, не исчезли, но заметно уменьшились, ибо церковью всегда осуждались. Братья во Христе, понятное дело, реже борются друг с другом, как и представители одной и той же исламской уммы. Сегодня мы вступили в глобальный мир, где активно взаимодействуют представители разных вероисповеданий, где сталкиваются верные и неверные, верующие и неверующие. Неудивительно, что конфронтация сложившихся религиозных систем, особенно ислама и неисламского мира, увеличивается. Ведь ислам заметно моложе христианства, он более активен и энергичнее действует в направлении сохранения традиционных норм и правил. По существу, именно ортодоксальный ислам выступает сегодня главным оппонентом либеральной идеи вседозволенности.
Можно ли эту конфронтацию устранить? Где выход? Он не в том, чтобы одни выжили за счет других, как, по существу, утверждают и С. Хантингтон и Усама бен Ладен. Выход в обретении единого Бога. И если модные исследователи глобализации сменят акцент с анализа поверхностных, количественных экономических и политических изменений на интерес к фундаментальным качественным, ценностным трансформациям, если они поддержат идеи экуменизма, теперь особенно актуальные, дело сдвинется с мертвой точки. Впрочем, логическая последовательность не самый сильный аргумент, превращающий утопию в действительность. Да и удастся ли найти Христа, Будду и Магомета в едином обличье?
И все-таки, несмотря на очевидную сверхтруднореализуемость построенного прогноза, может быть, не стоит объявлять его полной утопией. Приведу в его поддержку еще один аргумент — “от противного”. В истории XX века, особенно это касается истории нашей страны, целый ряд важнейших, эпохальных и общезначимых событий получал абсолютно искаженную, иногда просто фальшивую интерпретацию. Некоторые важнейшие мифы сохраняются десятилетиями и продолжают существовать сегодня. Почему же в таком случае то, что вполне соответствует действительности, не может рассчитывать на какую-то реализацию? Если люди, над которыми вся страна смеется, успешно проходят процедуру “демократических выборов”, почему то, что действительно позитивно и востребованно, следует объявить нереализуемым?
Нужна дискуссия: существуют ли иные проекты выхода из сложившихся проблем. Пожалуй, единственное, чего не стоит делать, это игнорировать проблемы, порождаемые ориентацией на свободу. Стоит также не забывать о сказанном в первом сюжете: человеческое существование изначально является рискованным и противоречивым, процесс приспособления человека к природе будет продолжаться до тех пор, пока человек существует.
Поиску высшего основания, высшего начала должна предшествовать определенная ценностная переориентация культуры. Если главными героями современного социального театра будут оставаться потребительство, удовольствие, доллар и развлечение, вычленение новых идей окажется делом непопулярным, непрестижным, социально невостребованным. Героями нашего времени должны стать люди духа, люди интеллектуального поиска, люди морали, праведники и правдоискатели. Способны ли быть трансляторами подобных идей современные коммуникационные каналы, и главный из них — телевидение, — вопрос открытый.
А если все-таки “общий знаменатель”, гармонизатор и надежный фундамент метаправил, вписывающих и увязывающих искусственное в природе человека в само природное и естественное будет найден, то маршрут нашего последующего движения после нескольких зигзагообразных рывков может опять спрямиться и подровняться. Движение истории, корректируемое множеством метарегуляторов, станет более уравновешенным, спокойным и замедленным. Оно начнет плавно переходить в линию, постепенно поднимающуюся над горизонтом, примерно так, как это происходило почти два тысячелетия в добезбожеские, христианские времена.
Произойдет это или нет — мне кажется, об этом стоит поспорить.