Рассказ
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2018
|
ПРОЗА |
Выпуск 81 |
Дмитрий ВЕРЕЩАГИН
/ Москва /
Начну так. В тот день мне приснился писатель Эдуард Лимонов, которого я в своей жизни никогда не видел, но по телевидению, конечно, я его видел, и мне сразу запомнилась его хошиминовская бородка, совершенно белая и прозрачная. Мы шли с ним по Тверской улице, и я почему-то решил продать ему свой сюжет для небольшого рассказа. Он, слышу, говорит:
– Хорошо, черт возьми. Мне это нравится. Я у тебя, Димон, его куплю. Сколько ты за него хочешь?
– Миллион.
Услышав сумму, он вдруг остановился:
– Ты чего: за дурака меня принимаешь?
– Никак. Я называю свою сумму.
– Ну, это же художественный вымысел. В некотором роде, можно сказать, туман.
– Ну, нет! Это, – говорю – не туман. Мой Витька Парамонов – это живой хулиган. Как он убивает родного дядю – Сатану. А? А отца родного – как? Пальчики оближешь!
– Ну, не миллион же?
– А Елена Соленая, да она же, ведь, живее всех живых. Она одна стоит миллион долларов.
– Миллион долларов, а не рублей?
– Да, миллион долларов, а не рублей!
– Тогда, Димон, до свиданья. Это беспредметный разговор. Пока.
И он побежал к метро. Я тоже шел туда. И когда спустился вниз по эскалатору, стал ждать поезд. Подошел поезд, я вошел в вагон, и буквально через минуту вагон тормознуло, да так, что мы все в вагоне полетели друг на друга. Гляжу, у меня в руках девушка, такая симпатичная, что я решил поцеловать ее. Она, чувствую, не против. Смеется. И говорит:
– Еще! Еще!
Я еще и еще раз ее поцеловал. И стали мы знакомиться.
– Я, – говорю ей на ушко, – Димон.
– А я, – говорит она, облизывая ярко накрашенные губы, – Иванка.
– Украинка?
– Нет, – говорит, – я американка.
– Да, – удивился я. – А почему Иванка?
– Папа так назвал.
– А кто он?
– Он президент Соединенных Штатов, Дональд Трамп.
Я смотрю на нее теперь с удивлением: надо же, какая птица! Но ведь и я тоже птица та еще. На мне белый костюм, и я снюсь сам себе еще молодым: мне уже теперь 76 лет, а я снюсь сам себе тридцатитрехлетним. Почему тридцатитрехлетним? Потому что это возраст Христа, о котором я думаю всегда, каждую минуту, каждое мгновенье.
– Он, – говорит она про отца, – здесь тоже, в Москве. Мы встречаемся с ним около Большого театра.
Как хорошо говорит она по-русски. А я, не знаю по-английски ни слова.
– Тогда нам надо выходить, – говорю. – Пойдемте, вернемся, Иванка. И пройдемся пешком по Тверской улице.
Она согласна. Вышли из метро и пошли пешком.
– Но точно ли, – спрашиваю, – у Большого театра?
– Сейчас я ему позвоню. Дональд, ты где, ты точно у Большого театра? Да, – говорит, – он уже нас ждет там. Уже с билетами на спектакль «Лебединое озеро». Вы его, Димон, смотрели?
– Много раз, Иванка.
– Может вы, и Плисецкую знаете?
– Да, знаю. Даже очень хорошо знаю.
Ее давно уже нет в живых, но мне так ее хочется видеть снова живую, что сон мой исполняет мою просьбу. Я повел их за кулисы в уборные, и мы там с Майей Михайловной расцеловались так, что они поняли, что мы не просто знакомые, а даже, может быть, родственники. Места у них были в первом ряду, и она сама их посадила. А мне говорит:
– Может, их в правительственную ложу?
– Да, Майя Михайловна, конечно.
– Тогда, – говорит, – проводи их туда сам.
И я их проводил в правительственную ложу. Причем, когда меня там увидели дежурные по этажу, они стали перед нами раскланиваться, так что никакого сомнения не было в том, что в Большом театре я свой. Мне очень хотелось есть, и поскольку во сне моем все происходит по моему желанию: мы уже в гостинице Метрополь. От Большого театра это совсем рядом. Помнится, в ресторане нам подали шикарный обед.
– Вы женаты? – спросил Трамп.
– Да, был женат. Моя супруга умерла недавно. Рак.
– Ясно. А дети у вас с ней были? – спросила Иванка.
– Не были, – говорю, – а теперь есть. Две дочери. Но если бы не аборты, то и еще у нас были бы дети. Жена у меня святой человек, царство ей небесное.
– Нет, туда она не попадет, – решительно сказала Иванка.
– Почему, позвольте вас спросить?
– Аборты – это убийство.
– Но я позволю себе с вами не согласиться. Да! Потому что, Иванка, так говорить нельзя.
– Да, отчего же? Правду надо говорить в глаза.
– Какую правду? Евангельскую или сатанинскую?
– Евангельскую, Димон.
– Тогда вы плохо знаете Евангелие, Иванка.
– Почему вы так говорите?
– Потому, Иванка, вы совсем не оставляете человеку надежды. Хотя, моя хорошая, сам Господь наш Иисус Христос не лишил нас ее, надежды, попасть всем нам в царствие небесное.
– И где это видно?
– В Евангелии. Когда разбойнику Он говорит: «Сегодня же будешь в Царствии Моем». Хотя, читая Евангелие, надо думать: ведь, это какой разбойник? Он совершил не одно, а много убийств. Понимаете, о чем я вам говорю?
Отец ее поднял на меня глаза:
– Однако, – говорит, – он, дочка, хорошо поставил тебя на место.
– Да, папа. У меня, – говорит, – сердце опустилось до пяток. Вот он как опустил меня на место!
А чтобы уж совсем оно опустилась, я еще ей и так сказал:
– А Гадаринский бесноватый: он даже стал епископом, а почему? Он не лишает надежды никого. Да! – говорю. – Надежды оказаться там, в раю, в царствии Его. Вы теперь меня понимаете?
– Теперь, да! – говорят они мне одновременно. – Теперь мы видим, кто вы, сударь!
– Вы, пожалуй, будете епископом, – сказала Иванка. Прищурилась и еще сказала: – Даже не епископом, а еще и повыше!
– Да, что вы, господа, – стал я умаляться. – Я просто раб, раб божий. Но, признаюсь, я очень много времени отдаю трудам Иоанна Златоуста. Благо он практически показал всему городу Константинополю, что есть покаяние. Да! Когда его, сосланного в Абхазию, хотели оттуда перевезти домой, в Константинополь. Плита, лежавшая на его могиле, никак не желала этого. Ни на сантиметр не хотела подвинуться. И только когда уже все в Константинополе люди просили его, Иоанна, простить грехи им, вот тогда только плита легко, сама сдвинулась. Понимаете, почему я так говорю?
– О, да! – отвечали они одновременно. – Хотите, у нас в Америке поработать?
– Кем?
– Проповедником.
– Нет. Потому что я стою на широком пути, а для того чтобы проповедовать учение Христа, надо стоять на узком. Да! Потому что широкий путь нас ведет в погибель, тогда как узкий путь – это путь в рай, в царствие небесное.
И меня понесло, благо я тогда уже выпил, хотя только две рюмки коньяка, но я пьянею от него почему-то очень быстро. Наизусть им читаю из святителя Николая Сербского:
– «Бог стал человеком. Я еще и так скажу: Бог может стать и деревом, и камнем, и пчелой, и ягненком. Если желает, Бог может стать и человеком. Если желает! Здесь появляется проблема этическая. Желает ли Бог стать человеком? Бог может пожелать умалиться до человека, низойти до человека при наличии у Него двух свойств, неизмеримо более сильных по сравнению с человеком, а именно: если он любит человека больше чем сам себя человек может любить, и если милость Его и храбрость Его превосходят милость и храбрость человека…» Но, простите, я отвлекся. Я о другом хотел вам сказать.
Они смотрят на меня восторженно. И, конечно, их интересует, о чем еще и «о другом» я хотел им сказать.
– Я б и согласен в Америке у вас поработать. Мне, пожалуй, одинаково, где читать их, свои проповеди. Даже и хорошо бы в Америке, потому что меня в России не понимают.
– Отчего же? – спросил Дональд Трамп.
– Потому что попы наши зомбированы так, что возмущаются, когда я им говорю, во-первых, что они сами обмануты, во-вторых, что они еще и народ обманывают.
– Пожалуй, и мы все обмануты? – спросила Иванка.
– Конечно, Иванка, конечно.
– А доказать это, Димон, ты можешь?
– А что тут доказывать: я чаю, вам известно, сколько раз переписывали Библию?
Они молчат, – не знают, значит, и про это. Я говорю им:
– Ее переписывали сто тысяч раз. А это нам о чем говорит? Если допустить, что при переписывании ее была допущена пусть хотя бы только одна ошибочка, но и при этом их, ошибок, уже можно насчитать, – говорю, – сто тысяч. Так?
– Да, – отвечали они одновременно.
– Конечно, – говорю я, закусывая черной икрой. Не пропадать же ей, думаю. – И теперь нетрудно, думаю, вам понять и то, почему так много всяких вер, – говорю, – это только в христианстве? И почему воевали – да и теперь все еще воюют! – католики с протестантами, а англосаксы – с названными?! Отсюда, конечно, совсем не удивительно, что у вас в Америке – там сколько сект и сектантов?
– Много, – сказал Дональд Трамп.
– Две сотни! – говорю.
– Да? – опять они удивлены одновременно. – Вот, папа, оно ка-ак?!
– А у вас в России меньше? – спросила Иванка.
– Да, поменьше. Но, – говорю, – зато у нас был царь Петр Великий. Он так перессорил всех православных христиан, что стали они врагами и доныне. Много, очень много людей из России бежали тогда в Америку. Так что если я к вам переберусь, то это будет, пожалуй, правильно.
– Милости просим, – сказал Дональд Трамп.
– Меня удерживает только одно.
– Что именно? – спросила Иванка.
– Воздух, Иванка, воздух. Воздух, которым мы дышим. Он рожден от дыхания нашей Земной Матери. Ее дыхание голубеет в высотах небес, шелестит на вершинах гор, шепчет в листьях лесов, колышется над полями нашей Пензенской земли.
Я еще выпил рюмочку коньяку, закусил черной икрой, и стало мне так хорошо, что уже даже и не помню я, когда вот так я говорил еще стихами.
– Кровь, которая течет в нас, рождена от крови нашей Земной Матери. Ее кровь падает из облаков, пробивается из чрева земли, журчит в горных ручьях, растекается в равнинных реках, спит в озерах, мощно шумит в бурных морях. Так как же, спрашивается, не любить такую Мать? Как можно воевать друг с другом? И как воевать: ведь, на лице Земной Матери происходили и Первая, и Вторая мировые войны.
…Я проснулся. Гляжу и вижу поминальный стол. Хорошо. Я скорей налил себе стакан водки и выпил залпом.
– Любимая! – говорю я, обращаясь к портрету своей незабвенной супруги. – Прости меня, что в жизни я был болтун и хвастун. Но это потому, что я любил тебя больше Бога.
– Вот за это, – сказала наша дочь Катерина, – тебе и наказание такое. Да, папа! Это Господь, это Он заставляет тебя задуматься так, что «если ты любишь жену больше Меня, то ты недостоин Меня».
– Что делать? – спросил я.
И ответила мне дочь наша меньшая, любимая:
– Папа! Начни ходить в церковь, а там уже Господь скажет тебе: по какому идти пути – по узкому или по широкому.
– То есть, ты хочешь сказать, жениться мне на Иванке или нет?
– Да папа.
И все наше поминальное застолье вдруг расхохоталось.