Повесть
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2018
|
ПРОЗА |
Выпуск 80 |
Анатолий БИМАЕВ
/ Москва /
Зима выдалась трудной.
В декабре я даже приклеил на дверь кухни календарь, где отмечал дни завязки. Я так и назвал его – «Календарь трезвости». Мне показалось это отличной идеей бросить бухать. Нечто в духе модных психологических упражнений, которые помогают собраться с духом. «Наверно, просыхать все равно, что заходить в холодную воду, – смекнул я. – Пока не намочишь яйца, ни черта не получится». Календарь в этом плане был самым действенным способом погружаться в реку трезвости постепенно, который только пришел в мою похмельную голову. Правда, проку от него оказалось немного. Честно сказать, плюс всего был один – календарь служил неиссякаемым поводом для отжигов и приколов.
– Эй, Толян, что за херовина висит у тебя на двери? – обязательно спрашивал кто-нибудь после третьего стакана пива.
– Календарь трезвости, – отвечал я, смачно хлебнув из стакана.
– Ого! Ну и как, действует?
– А то! Еще двадцать минут назад я был сух как младенец.
Тогда несколько человек подходило к двери. Я тоже поднимался со стула. Те, кто был в курсе всех дел, обычно уже ржали, как лошади, согнувшись напополам.
– Ты зачеркиваешь пьяные дни? – спрашивали с уважением неофиты, ознакомившись с календарем.
– Нет, трезвые.
– Трезвые?
– Ага.
– Да ну на хрен!
– В том-то и дело. Он зачеркивает трезвые дни, – говорили, смеясь, посвященные люди.
– Но здесь только несколько крестиков за два месяца.
И это было самой святой правдой на свете. В декабре я не пил пятеро суток, за две недели январе – трое. Всего получалось восемь крестов.
– Видимо, я выбрал не лучшую зиму, чтобы бросить бухать, – говорил я, вновь приложившись к стакану.
– Бля*ь, с*ка, дай я тебя обниму, – прослезившись, говорил кто-нибудь из неофитов. – Ты просто круть. Прожженнейший алкоголик, которого я только встречал в жизни.
– За это неплохо и выпить, не так ли?
А если серьезно, я часто думал, почему зачеркиваю именно сухие деньки. Зигмунд Фрейд или какой-нибудь мудак вроде него почти наверняка нашел бы в этом признак скрытого сексуального извращения. На вроде того, как людей, часто моющих руки, он считал неистовыми онанистами. И все-таки за полтора месяца я не пил восемь дней, а это как-никак было тенденцией. Правда сказать, куда именно она вела – в сторону окончательной алкоголизации моей личности или, напротив, полной ее деградации, путем превращения вашего покорного слуги в оседлого семьянина с тремя кредитами и целым выводком спиногрызов – было нельзя.
Одно я могу утверждать точно, трезвым я ощущал себя не в своей тарелке. Как насрать в штаны и ходить так по центру города. Слишком многое приходилось воспринимать всерьез, хотя, по моему глубокому убеждению, жизнь – штука, которую вообще не стоит воспринимать каким бы то ни было образом. Понимаете? Она того не заслуживает, так я считаю. Однако попробуй помнить об этом, когда тебя давит недельная пахма. Или даже не давит, черт с ней. А просто ты умылся, выпил чашечку крепкого кофе и пошел в институт, словом сделался общественным человечком со всеми вытекающими отсюда последствиями. Каким бы ты ни был просветленным отшельником, а только ни фига у тебя не получится без спиртного плевать на все с Эйфелевой башни. Это я знаю наверняка. Мир тебя изнасилует, и ты не получишь от этого ни малейшего удовольствия.
Мой девятый день трезвости пришелся как раз на такой трах с жизнью. Я не говорил, но у меня был полный завал по учебе. Так как я пробухал весь декабрь, да и до этого, понятное дело, не отличался приличествующим студенту четвертого курса юридического факультета поведением, то завалил три зачета из восьми и автоматически попадал в список кандидатов на отчисление. А это было капец как неприятно. Что-что, а идти в армию мне не улыбалось. То есть я ни в коем случае не был против патриотизма, войны, демократии и войны за демократию. Я согласен с тем, что каждый гражданин обязан отдать долг Родине, но я не считаю, что каждодневные марш-броски по пять километров в противогазе и с автоматом на шее может чем-то пригодиться Отчизне. Напади на нас НАТО и, отвечаю, я добровольно пойду убивать этих жирных ушлепков, но просто так, за спасибо, страдать год полной фигней, получая пи*дячек от дедов, мне представляется глупым. Что бы вы знали, патриотизм в моем понимание – это честная жизнь, без всяких там поз и красивых словечек. Обыкновенный деревенский мужик, который весной сажает картошку и держит корову, патриотичнее любого министра. Все великие люди давно чухнули это. Толстой, Хемингуэй, Лао-Цзы, Элвис Пресли… Потому я и не хочу идти в армию. Если на то пошло, почему бы Родине не отдать свой должок первой. Ведь у нее тоже есть передо мной обязательства, так ведь!?
И я серьезно сейчас!
Когда, например, я поступал на юрфак, наш декан почему-то не вышел за кафедру и не провозгласил перед абитуриентами: «Уважаемые поступающие! Родина наконец-то решила воплотить в жизнь гарантированное Конституцией право на бесплатное образование, потому все вы поступаете в институт на бюджетной основе. Ура, товарищи!» Не было такого. Честно вам говорю. Напротив, год от года плата за обучение растет. Стоимость уже выросла вдвое и, сдается мне, на пятом курсе подлетит еще процентов на сорок, не меньше. И инфляция здесь ни при чем. Просто наш декан – хитрож*пый ублюдок, который умеют пользоваться положением. Понимает, гад, что никуда мы с тонущего корабля не сбежим, и обдирает студентов как липку.
Вот почему я не хочу идти в армию.
У нашего государства все карты крапленые и, как по мне, так лучше запастись козырным тузом, чтобы иметь хоть какие-то перед ним преимущества. Моим тузом была учеба в ВУЗе, и я надеялся сохранить его в своем рукаве как можно дольше. Потому я и бросил пить, оделся в самый пижонский прикид, какой у меня только был, и потопал легкой, шаркающей походкой в инстик – разгребать навалившееся дерьмо.
Чтобы вы понимали, я был тертый калач в этих делах. Недаром продержался четыре года. Продержался, не прочитав ни одного учебника или дрянного конспекта. Хотя нет, вру. Сдается мне, пару-тройку книжек по праву я все же прочел, однако благополучно забыл их сразу после сдачи предмета. Одним словом, я вывез порядка пятнадцати экзаменов и в три раза больше зачетов исключительно на вдохновении. В этом смысле я – стопроцентный поэт. Когда сажусь напротив преподавателя, на меня накатывает волна такого искрометного бреда, что тому не остается ничего кроме, как вывести в зачетке заветную тройку. Большего мне и не нужно. Звезд с неба я не хватал, всегда трезво оценивая свои шансы.
В общем, я был везунчиком. И все же на этот раз дела выглядели серьезнее некуда. Фамилии неуспевающих висели на стенде возле учебной части и сегодня нас, двоечников, вызвали лично к декану – на сдачу регалий. Песенка казалась спетой, но в глубине души по-прежнему тлела надежда. Я верил, все это не что иное, как очередной акт устрашения, придуманный университетским руководством, дабы мы, заблудшие сыны юриспруденции, наконец-то опомнились и, горько раскаявшись, вернулись в священное лоно науки.
Короче, я опоздал. Пришел, а однокурсники уже вовсю строчат объяснительные. «Протащило», – подумал я и подошел к группе парней, столпившихся у подоконника.
– Ну что, отчисление отменяется?
– Для нас – да. А ты сначала договорись с Кичей, – ответил мне Валентин. Толстый мудила с самодовольной и капец какой жизнерадостной рожей. Мажор, бля.
– Как у него там настроение? – спросил я.
– Нормальное настроение. Отправил нас на пересдачу.
– Ладно. Тогда и я пойду пытать счастье.
– Иди, но только учти – похороны бабушки и рождение сестры заняты.
– Вот как?
– А я разбился на тачке, – вставил Хакас. Высокий лысый пацан в черной спортивке. Он гонял тачки из Владивостока. Я нисколько не удивился, что он выбрал такую отмазку. Она как раз была в радиусе его кругозора.
– Бля, и что мне тогда залечить?
– Придумай что-нибудь, – сказал Валентин.
– Ага, – хмыкнул Хакас, крутя на пальце ключи от своего новенького «Скайлайна». – Ты же на экзаменах находишь, что впарить преподам? И сейчас стопудово не растеряешься.
– Бля, залечу, что меня украли инопланетяне.
– И насильно поили весь семестр водкой.
Все дружно заржали. Хороший камешек в мой огород кинул Хакас, ничего не ответишь. То, что я бухарь, знал каждый. Сами бухали не меньше меня, но за алкоголика принимали, конечно, Толяна. Впрочем, я их хорошо понимаю, всегда нужен человек, глядя на которого думаешь, что ты ангел. У меня тоже есть таких парочка. Вспоминаю о них постоянно. И это капец как помогает мне в жизни. Серьезно.
Но я не стал ничего им отвечать. «Ладно, – думаю, – мудаки, смейтесь. Я вас еще подъе*ну». Развернулся и пошел в приемную Кичи. Поднялся на второй этаж, постучал.
– Да-да, – послышалось из-за двери. – Войдите!
– Здрасьте, – говорю я, прикрыв дверь.
– Так, вы у нас кто?
– Анатолий Пимаев.
– И по какому вопросу? – спросил он, будто сам ни черта не вкурил. – Да вы присаживайтесь, ради Бога, присаживайтесь. Я вас слушаю.
Культурный, мать его. В золотистых очках, в пиджачке с запонками, моложавый, спина прямая, будто купленная за валюту. Образцовый интеллигент. Да только все это липа, как сказал бы тот парнишка из повести Сэлинджера. Да липа. И не делайте сейчас такие глаза, в свободное от пьянок время я люблю почитать книги.
Так вот, думаете, Кича добрый и все такое, раз позволил моим однокурсникам закрыть хвосты? Ни черта подобного. Просто пересдачи стоят бабла, да и за учебу наши предки отваливают без базаров, вот он и рад радешенек держать всех в институте. Блин, да в каком-нибудь зачуханном поварском колледже дисциплина будет построже. А у нас детский сад. Благодатная среда для процветания распи*дяйства и наркомании. Давать образование здесь никто и не думал. Ни нормальных преподавателей, ни оборудования, ремонт и тот в последний раз делался, наверное, при Советском союзе. Понятное дело, почти у каждого кто сюда поступает, имеются подвязки в структурах. У кого-то дед председатель заксобрания, у кого-то батя рулит прокуратурой. С такими родственниками вроде, как и знания не нужны. Запихнут на теплое место, а там, через годик-другой, глядишь, все само придет с опытом. Тошнит, блин. Не переношу я на дух этой тухлятины. Мне кажется, если бы у меня дядя был Главою правительства и то бы не переносил. К слову сказать, очень похоже, что и система меня не очень-то жалует.
– Я по поводу допуска к сессии, – говорю, присаживаясь напротив Кичи.
– Ах, вот как? – сказал тот, удивившись. – К сожалению, вынужден огорчить. Уже сформированы списки, подписан соответствующий приказ о вашем отчислении. Ничем не могу здесь помочь.
Признаться, я немного опешил.
– То есть, как это? И что же мне теперь делать?
– Сходите в армию. Вы ведь, надеюсь, годны к строевой службе? Так вот, сходите в армию, отдадите долг Родине, а на следующий год милости просим – подавайте вновь документы, мы с радостью вас восстановим. Разумеется, придется сначала сдать зимнюю сессию.
– И что же, никаких вариантов?
– Увы, других вариантов без наличия уважительных причин нет.
– Но у меня как раз есть уважительная причина.
– Так-так, и что за причина такая?
– Дом сгорел у меня, – сказал я первое, что пришло в голову. Я сочинял на ходу, как на сдаче экзамена. – Ну не у меня разумеется. У родителей. Как назло перед самой зачетной неделей.
– Интересно, – слегка улыбнулся декан. – Значит, у ваших родителей сгорел дом, а вы его помогали тушить, так?
– Ну да. Правильно.
– Как следствие, у вас произошел душевный надлом, верно?
– Верно.
– Ай-ай-ай. Какие уж тут зачеты! Вполне понимаю. С такими проблемами совершенно не до зачетов.
– Да какой там! Я неделю не мог толком уснуть, – сказал я. И это было чистейшей правдой. – Только вспомню, как это все полыхало в ночи, сразу в дрожь бросит.
– Ну что ж, идите писать объяснительную, – сказал ласково Кича. – Сейчас-то, надеюсь, вы отошли от потрясений, и сможете должным образом сосредоточиться на учебном процессе?
– О да, уверяю вас, – сказал я.
Блин, в какие подчас унизительные ситуации приходится попадать. Хотя какого черта? Жизнь-то состоит не только из белого с черным, но иногда и из серо-буро-малинового. И почему это, собственно, стыдиться должен я, а не этот упырь? Он же разыграл комедию, хотя мог сделать все по-людски. Назначить число пересдач и гуляй Вася. А так пришлось врать, как-то выкручиваться. Думаете, я получаю от этого удовольствие? Как бы ни так. Это он делают все, чтобы мы лгали. Воспитывает беспринципных людей. Серьезно вам говорю! Помню, на первом курсе в институте проходило нечто вроде субботника. Явка была обязательной. Ну, понятное дело, процентов тридцать студентов как всегда не пришло, забило на всю эту лажу. Кича заставил прогульщиков писать объяснительные. Большинство написало, как водится, мол, бабушка заболела или нужно было посидеть с ребенком старшей сестры и так далее. Но несколько человек написало, как есть. «Не считаем возможным, говорят, тратить свое личное время на внеурочные мероприятия». И что же вы думаете? Вместо того чтобы похвалить людей за честность, ведь понятное дело, все считали именно так, просто не осмелились сказать правду, он устроил им прилюдную порку. Созвал весь курс в актовом зале, вызвал по фамилиям храбрецов, и так их распёк, что не горюй мама. А тем, кто изловчился, схитрил и слова не сказал бранного. Вот такие дела. С того-то момента я и зарубил себе на носу, что с этими ребятами нельзя играть по правилам. Можно сказать, это был мой первый урок взрослой жизни, в которой, как говорится, не нае*ешь – не проживешь.
– Ну как, Толян, отмазался? – спросил Валентин, лишь я спустился.
– Еще бы.
– И что залечил?
– Сказал, что у меня сгорел дом.
– Дом?
– Ну да, дом.
Все опять захихикали, паскудненько так, будто сами только что не убили своих драгоценных бабусек и не приняли роды у старших сестер. Таких мудаков точно никакому вранью не научишь. Они и так впитали его с молоком матери.
– Все лучше, чем разбиться на машине. Не так ли?
Смех чуть поутих, а я пошел себе в учебную часть. Не хотел я тусоваться с мажорами. Написал объяснительную и потопал домой. В тот день я не выпил ни одной рюмки. Как настоящий батан засел за учебники. Видно на меня подействовал устроенный деканом спектакль, будь он неладен.
Зато на следующее утро, как только проснулся, с гордостью зачеркнул в календаре очередной трезвый день, девятый по счету. Зачеркнул, словно распял. И тут же забыл.
К обеду я опять был в гов*о.
Моя первая любовь – Fender Stratocaster.
Если не в теме, вы, конечно, не въедете, каково это целую вечность пересматривать один и тот же концерт «Арии», любуясь, как играет Холстинин. Он фанат Stratocaster до мозга костей. Говорят, у него их штук пятьдесят. Через него я и полюбил Fender. Как-никак по «Арии» я убивался с пятнадцати лет. Правда, денег на такое крутое весло у меня не было. Пришлось ограничиться корейской подделкой Ibanez с Ваевской ручкой и транзисторным комбиком на тридцать ватт.
С этим нехитрым набором я выносил мозг соседям с утра и до поздней ночи на протяжении последнего года. Редкостный кайф, я скажу. То есть кайф был не в том, чтобы капать на нервы соседям, а в самом процессе игры. Словно у тебя вырастают за спиной крылья в этот момент. Тебе становится фиолетово, что ты не сдал три зачета и денег осталось всего на пару бутылок дешманского пива и пачку «Тройки». В этом гребаном мире существуешь лишь ты и гитара, и ничего больше. Вот что в моем понимании свобода, а не та высокопарная хрень, что придумали кабинетные сволочи для задр*ченных жизнью придурков.
Если б вы слышали, как я играл, то, верно, со мной согласились бы.
Я разучил, наверное, половину всей «Арии» вместе с сольными партиями, потом взялся за «Moonspell», «Dark Tranquillity» и «In Flames». Фигачил «Only for the week» так что с потолка сыпалась штукатурка. Соседи стучали по батареям, грозили вызвать полицию, но мне было по барабану. Я объявил всем им войну, войну их комплексам и шаблонным взглядам на мир, их в сущности такому завистливому желанию подо*рать жизнь по-настоящему независимой личности. Как будто это я был виноват в том, что они устают на работе и хотят спать, в том, что их начальники мудаки, а жены конченые истерички, в том, наконец, что их детям нужно поступать в ВУЗы. Я не был виноват во всех этих смертных грехах. Так какого черта им всем от меня было нужно? Я не желал мириться с их несвободой, чтобы в конце концов не стать таким как они. И всего лишь.
Я нес им всем откровение, а они готовы были меня растерзать.
Однажды, например, ко мне спустилась соседка с пятого этажа. В халате. Тронутая на всю голову. Не успел я отворить дверь, а она уже начала поносить меня матом. Я говорю: «Успокойтесь, сейчас только три часа дня. Я свои права знаю». Видели бы вы ее мину в этот момент. Глаза зеленые как у ведьмы. Начала угрожать мне расправой.
– Мадам, поосторожней на поворотах, – говорю я. – Между прочим, разговор наш записывается. Если со мной что-то случится, эта запись немедленно попадет на стол к следователю.
Только я так сказал, она сразу же отвалила. Причем сделала это тоже совершенно придурошно. Давай себе спиной подниматься наверх, по всем этим двадцати геморройным ступенькам, как в каком-нибудь фильме ужасов. Поднимается, а сама продолжает орать. Так она и добралась до своей хаты и пока не заперла за собой дверь, я все слышал ее истошные вопли.
И вы хотите, чтобы я потакал этим людям? Нет уж, увольте. Становиться издерганным параноиком, который сорок лет сознательной жизни мечтает о пенсии, я не желаю. Жуть, если хорошенько подумать.
Правда, живут в моем подъезде и вполне адекватные люди. Не далее как на днях я познакомился с обалденным типом. Был вечер и как обычно, залившись пивком, я вытворял с гитарой невероятные фокусы. Импровизировал под Джо Сатриани. Под его «Always with you, Always with me». Знаете? В общем, импровизировал я и как раз дошел до такого отрывного момента, что меня хоть сейчас вытаскивай со всеми потрохами на сцену, как в дверь позвонили. Настойчиво так. Ну думаю, очередная разборка. А делать-то нечего. Если соседям взбрело в голову поругаться, от них уже не отделаешься. Отложил я, короче, весло, пошел открывать.
– Блин, это ты лабал сейчас на гитаре? – спрашивает меня парнишка. Ну, как парнишка? Года на три старше меня. Весь такой в белом, но на примерного мальчика не похож.
– Ну я. А что? – говорю.
– Слушай, можно у тебя посидеть, а? – начал он скороговоркой. – Я вообще в шоке, дружище. Сижу в подъезде, курю, слышу – стены вдруг задрожали. Спустился этажом ниже, прислушался, а у тебя за дверью целый концерт. Ни хрена, думаю, какие люди живут рядом со мной, а я о них ничего и не знаю.
– Да проходи, без базара, – отвечаю.
– Ништяк, братское сердце. Меня, кстати, Мишей зовут.
– Толян. Очень приятно.
Я вроде как не хотел его запускать, но отказать было стремно. Он был такой счастливый и прочее. Прошли мы с ним, значит, в комнату. Он уселся на компьютерном кресле, я на кровать.
– Сбацай что-нибудь.
Я взял гитару, врубил примочку и зафигачил «Героя асфальта» вместе с солягой Холстинина. Мавринское соло слишком трудное, и я его не разучивал. Зато в партии Холста был огонь. Она вставляла меня, как керосин флегматичного демона.
– Еб*ть меня паровозным дышлом, братское сердце!
– Круть?
– Да во всем городе-герое Абакане нет такой крути. Я здесь каждую собаку знаю в лицо.
Блин, до чего он уматно лечил.
– Можно? – спросил Миша, показав на гитару.
– Держи.
– Респект, братское сердце.
Играть он, конечно же, не умел. Зажал риф, ударил по струнам и тут же обалдел оттого, что из комбика послышался дьявольский рык. Он даже высунул от удовольствия язык – так его вставило. С высунутым языком, которым он умудрялся крутить во все стороны, Миша рубанул еще несколько рифов. Улыбка на его лице была феерической.
– Блин, я сейчас кончу.
– Кончишь?
– Ну да! Меня вставляет эта гитары. Прямо сейчас, да, детка, сейчас, – он лупил по струнам, будто в экстазе. – Еще чуть-чуть, самую малость. О да!.. – Неожиданно он остановился и с хитрющей улыбкой взглянул на меня. – Ха-ха-ха, братское сердце. Не нужно принимать все так близко к сердцу. А то смотрю, ты совсем ошалел.
– Ничего-ничего, играй, – сказал я.
Я верно и вправду несколько подзалип на его закидоны.
– Нет, дружище, ты просто невероятен. Играй, говорит, ничего.
Мы рассмеялись. Миша смеялся, прищурив левый глаз, словно целился в меня из ружья. Я просто влюбился в этого чувака, хотя пять минут назад еще и не подозревал о его существовании.
– Слушай, – облизнул губы Миша, – как ты, кстати, относишься к травке?
– К травке? – переспросил я.
Понятное дело, травку я уважал.
– У меня тут совершенно невъеб*нный ручник. Барыга не хотел продавать. Пришлось его стукнуть два раза по лбу. Только тогда согласился немножко со мной поделиться.
В общем, мы дунули. Не успели вернуться в комнату, как на меня накатило. Трава действительно была забористой. Сначала я почувствовал, что батареи в квартире нагрелись до тысячи градусов по Цельсию. Отвечаю! Я сидел на кровати, а от этих чертовых труб за спиной шел такой жар, что я начал потеть. Миша взял в руки гитару и сыграл песню о принце, спасшем заточённую в замке принцессу. Сыграл боем, не вырубая примочки. Мне нестерпимо захотелось прилечь. Я вытянулся на кровати, закрыл глаза и сразу пожалел о содеянном. Однако вернуться к исходному положению уже был не в силах. У меня было чувство, что я умираю. Руки и ноги стали тяжелыми и будто бы не моими. Я пытался послать им мозговой импульс, но он затухал где-то в районе спины, не доходя до нужного адреса. Я задыхался. Мои легкие едва подымались, с трудом всасывая тугой, сгустившийся воздух. Все равно, что дышать через стену.
– Миса, я умигаю, – сказал я, пересохшими губами.
Губы были настолько сухими, что, скользнув вверх по зубам, не хотели опускаться обратно.
– Миса, челт полели!
Но Миша был поглощен музыкой.
Тогда я высунул распухший язык, и попытался облизнуть губы. Сердце в груди, будто опустили в цементный раствор, который медленно застывал. С каждой секундой оно сокращалось все реже и импульсивней. «Вот и все, – пронеслось в голове. – Прощай моя любовь. Прощай “Stratocaster”. Никогда нам с тобою не встретиться». Я даже расплакался. Правда. Так это было печально. Я умирал, лежа у себя на кровати, а Миша играл на гитаре с высунутым языком. Тупейшая ситуация, честное слово.
Наконец Миша сказал:
– Ништяк, братское сердце.
И больше я ничего не запомнил.
– Толя, я должна тебе что-то сказать.
– Давай, говори.
– Толя, я… В общем, я…
Блин, как меня достали эти качели. Будто думает, что мне ни черта неизвестно. Я узнал обо всем на следующий день, и меня это совершенно не тронуло. Так поржали с пацанами пару минут, да забыли, а она видно испугалась, что мне все расскажут и решила признаться сама. Хитрые эти бабы. Дождалась бы хоть ночи, чтобы не отрывать меня от веселья.
– В общем, позавчера я изменила тебе с тремя твоими друзьями. Прости.
– Вот как? И с кем?
– С Юрой, Димой и Андреем.
Вот как? Про Андрея я и не знал. Ну да черт с ним.
– Я прощаю тебя, Надя, – сказал я торжественно, совсем как пастор из фильма «Причастие».
– Прощаешь? – переспросила она. – Почему?
– Просто потому что я добрый малый. Какого черта мне знать почему?
– Нет, так не бывает.
– Почему не бывает? Я же простил.
– Но почему? – она чуть не плакала, так ей хотелось услышать признание в любви.
Но верите, нет, я не мог такого сказать. На мой взгляд, можно говорить бабам все, что угодно лишь бы затащить их в постель, но только не загонять про любовь. Можно, например, сказать, что у девушки красивые глаза или фигура, можно восхититься ее кулинарными навыками, если первого у нее нет, но никогда, ни за что не произносить священного слова всуе. Пусть я конченый алкоголик, но до такой низости еще не опустился. У меня есть святыни. Серьезно.
– Послушай, я простил тебя. Чего ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы ты сказал, почему?
– Просто так, понимаешь? Просто так.
– Должна быть причина. Скажи мне. Не бойся.
И я же еще не должен бояться. Да за кого она меня принимает?
– Потому что ты капец как мне нравишься! Вот почему.
– Только нравлюсь?
– Да, мне нравится тебя трахать. Довольна?
Вообще-то и это уже был перебор. Надя была худой и так далее, и спать с ней было так же приятно, как тыкать членом в подушку. Но в тот момент у меня не было других девушек. У меня частенько случались страшные голяки, и потому сегодня я не хотел обрубать все мосты. Я был бережлив, этого у меня не отнимешь.
– Как ты со мной разговариваешь?
– Ты изменила мне! Как я должен с тобой разговаривать?
– Да ты просто ничтожество. Вот ты кто!
Нет, ну вот что я сделал не так, спрашивается?
– Пошла к чертовой матери, – говорю. – Задолбала.
Я поднялся с постели. От всех этих выяснений отношений мне отчаянно хотелось хлопнуть пивка.
– Следующий, – сказал я, вернувшись на кухню, и закурил.
Тут же со стула подскочил Юра.
– Толянчик, – пожал он мне руку. Ладонь у него была здоровенной, наверное, размером с бейсбольную перчатку. С двенадцати лет он не выбирался из спортивного зала. Был отличным боксером.
– Позже будешь благодарить.
– Если ты умрешь раньше меня, я напьюсь на твоих похоронах в стельку.
– Заметано. И попробуй не сдержать слова!
Юра исчез. А я стал втягиваться в завязавшийся без меня разговор. Так-то я молчаливый и в основном предпочитаю послушать. Треплю языком редко и, как правило, с похмела. Вот и сейчас сел в уголке у окошка, взял кружку пива и начал въезжать. Это не составило большого труда, так как беседа не отличалась особым глубокомыслием. Притараненные Андреем проститутки, размышляли на тему открытия собственной фирмы. К тому моменту, как я подошел, они приступили к шлифовке деталей. Обсуждали, что лучше: держать девочек при гостинице или на хате? В общем, обыкновенная ересь. О чем еще могут беседовать шлюхи в свободное время? Только мечтать о том часе, когда они начнут получать деньги не за то, что их трахают, а за то, что трахают кого-то другого.
Бля*ство жизни, я так это все называю.
То, что происходило за стенкой, было куда интересней. Так получилось, что я сидел возле розетки. Другим концом она выходила прямо к кровати. Я выдернул из гнезда штепсель чайника и приложился ухом к стене. Слышимость была, как на пляже.
– Отстань, говорю, – услышал я Надин голос.
– Ну, чего ты включила целку? Давай разочек по-быстрому.
Кровать скрипела. На ней явно происходила борьба.
– Нет. Отцепись.
– Никто сюда не зайдет.
– Да нет же!
Возня в спальне не прекращалась. Я начинал гордиться своей падшей женщиной. Такой разительный пример перевоспитания и всего лишь за несколько суток. Толстому бы это понравилось, точно. Уже на следующий день он бы сел за второй том «Воскресения».
Возня продолжалась, наверно, с минуту. В конце концов Юра сказал:
– Ладно, как хочешь, шалава.
Кровать разочарованно скрипнула, по коридору простучали шаги. Юра вернулся на кухню. Ну а я пошел в спальню. Теперь-то меня должны были ждать с распростертыми.
Набрав воздух в грудь, я вошел в аудиторию. Сдача экзамена уже шла полным ходом. Человек пятнадцать сидели за партами и сосредоточенно что-то писали. Не заморачиваясь, я прошел бодрым аллюром к столу, за которым сидел препод.
– Здрасьте, – сказал я, протягивая зачетку.
Преподаватель взглянул на меня поверх своих коричневых окуляров времен покорения Америки. Я тоже взглянул на него. Встреча на Эльбе, блин, натуральная.
– Напомните, пожалуйста, вашу фамилию.
– Пимаев. Анатолий Пимаев.
Препод стал озадаченно водить пальцем по ведомости.
– Извините, но вас в списке нет.
– Должен быть, – говорю.
А до самого начинает медленно доходить.
– Нет, сожалею, но вашего имени нет.
– Ну что ж, стало быть, я ошибся. Всего доброго.
– До свидания, молодой человек.
Препод вернул мне зачетку. Видели бы вы выражение его лица в тот момент. Полнейшая озадаченность. Я же невозмутимо вышел из аудитории. Так же невозмутимо, как и вошел.
– Чего так быстро, Толян? – спросили меня однокурсники в коридоре.
– Да, блин, перепутал экзамен.
Понятное дело, весь коридор тут же выпал в осадок. Да и сам я смеялся, словно припадочный. Перепутал экзамен! Такого со мной еще не бывало. И все из-за того, что сегодня мы сдавали дисциплину по выбору. То есть кто-то, конечно, ее выбирал, а я с самого начала забил на всю эту муть и в конце концов меня записали туда, где оставались места. Грамотно сделали, я вам скажу, да только сообщить мне, какой предмет я должен был изучать: «Организацию и планирование расследований» или же «Особенности производства по отдельным категориям дел», не потрудились. А так как и от первого названия и от второго меня воротило, как от еды при поносе, я весь семестр упорно игнорировал пары по этим двум дисциплинам и таким образом дожил до сессии. Блин, у меня были шансы один к двум, что я попаду в нужную аудиторию, но в итоге я облажался.
– Прощайте, приговоренные к смерти! – крикнул я однокурсникам.
Настроение у меня было приподнятым. Как-никак впереди меня ждал очередной выходной.
– Толян, ты совсем, что ли, мозг пробухал?
Вот такой вот вопросец задал мне Валера в восемь утра.
Кстати, вам следует познакомиться. Валера – мой лучший друг. Очень серьезный молодой человек, между прочим, не в пример мне. Я лежал на диване, прижатый к земле семидневным похмельем и чувствовал себя полным дерьмом, а Валера стоял у окна, отвернувшись, будто брезговал на меня даже взглянуть. Что-что, а страха он умел нагнать. Я прозвал его матерью, но это не отбило у него любви к нравоучениям.
– Мать, не будь такой грозной. Тебе не идет.
– Ты пробухал девять дней! Девять!
– Семь, – поправил я мать.
– Семь дней! И ты считаешь, это нормально? Я уехал в Кызыл тридцатого, и не выпил за это время ни капли. Ну, в Новый год, понятное дело, пропустил пару стопок, но они не считаются. Я многое обдумал там, понимаешь? Так нельзя дальше жить, нельзя.
Да, действительно, Валера приехал из Кызыла. Не знаю, что у него происходило в этой Туве, но возвращался он оттуда всегда заряженным кипучей энергией. Подозреваю, это все от домоседства. Гулять по Кызылу опасно, без балды можно встретить отмороженного тувинца с ножом в голенище меховых унт, а то и с настоящим топориком. Обстановочка, как на войне. Вот и сидит он в квартире, все что-то обдумывает, строит планы на будущее, а потом это говн*ще выливает мне прямо на голову. Собственно, я не против. Для того и существуют друзья. Однако во всем нужна мера.
– Ты ведь хотел создать группу. Создал? – продолжал он на меня наседать.
– Да нет, пока все застопорилось, – говорю.
– А почему? Залезь на форум, спишись с пацанами, которые повернуты, как и ты, на тяжелом металле. Ничего сложного. Только сам еб*шь себе мозг, вот и все.
– Да сессия, голова занята разной хренью. После сессии замучусь.
– Завтра, завтра. Всегда только завтра, – с остервенением говорил Валера. Видать кипело в нем все, как в котле. – И я блин не лучше, – продолжал он. – Давно нужно было открыть пивной магазин. Столько бабла пропиваем. А лучше б сложились и вкинули деньги в собственный бизнес.
– Да, это правда. Только хрен тут получится накопить.
– Бросим пить – и получится, – он наконец-то повернулся ко мне. Глаза у него были красные, как у маньяка. Наверное, не спал ночей двадцать. – Мы уже две машины пропили с тобой. Помнишь, считали?
– Помню, – говорю я.
А сам думаю: «Бедный Валера. Так хочет подняться и все что-то мешает». В прошлом году мы, например, поехали на Сахалин. Записались в студенческий отряд, организованный Администрация города, и – вперед с песней на рыбообрабатывающее предприятие ловить горбушу. План наш был прост, как все гениальное. На вырученные за два месяца вахты деньги мы хотели закупить во Владивостоке мопеды и отправить их в Абакан. С реализации первой партии наш капитал должен был увеличиться процентов на сорок, если не больше, что открывало перед нами все двери к обеспеченной жизни. План был действительно офигенным, без дураков, даже я, тяжелый на подъем человек, загорелся этой идеей. Только дельце наше не выгорело. На Сахалин мы, конечно, попали и даже успели немного там побатрачить, но денег, на которые рассчитывали, не получили. Не было рыбы, прикиньте! Она просто свернула там, где сворачивать была не должна и проплыла мимо. Сработал вечный закон гребаной подлости. Тот самый закон, по которому нужный тебе автобус всегда приходит с получасовой задержкой. Придет два третьих маршрута и три четырнадцатых. А твой ни за что не придет, как бы ты его ни проклинал. Только когда ты вконец потеряешь надежду и начнешь подумывать вызвать такси, он медленно вырулит из-за угла набитый людьми, как селедкой. И так везде и во всем. Думаю вам тоже такое знакомо.
В общем, после неудачной эпопеи с мопедами Валера надолго залег на дно. Но, похоже, желание подняться вновь начало пинать его в ж*пу. А с таким бардаком в голове, сами знаете, скажи счастливой жизни: прощай. Серьезно! Я честно признаться, не вполне одобряю стремление к большим деньгам. Один от них геморрой и несварение желудка. Самые кайфовые люди – туземцы с архипелага Самоа и еще – обезьяны. Хотя с другой стороны без денег тоже хреново. Такие дела.
– Две машины, прикинь? – сказал Валера с ударением.
– Да прикидываю я, прикидываю.
– Короче, бросаем пить! Ну их к черту, этих дружков-алкоголиков. Займемся спортом, запишемся в тренажерку. Я в Кызыле начал подтягиваться. Столько появилось энергии сразу, ты и представить не можешь. Еще б с табаком завязать, и вообще класс.
– Эй, полегче на поворотах, многомудрая мать! Как же я буду без любимого «Винстона»?
– Нужно начинать новую жизнь, понимаешь? – в красных глазах Валеры блестели слезы.
В этот самый момент в дверь позвонили.
– Не открывай, ну их на хрен, – произнес он.
– Не откроем, а вдруг это извещение о наследстве.
Мой довод при всей его несостоятельности подействовал. С молчаливого согласия матери я прошел в коридор и отпер входную дверь.
– О, Миша, привет. Как дела? – сказал я.
– Стоит! – протягивая руку, возвестил Миша.
– Я тебя поздравляю, сосед.
– Спасибо, братское сердце, спасибо.
Миша смотрел на меня, прищурив глаз, и смеялся.
– Знакомься, это Валера, – сказал я. – Миша.
– Приятно, – произнесла мать.
Сосед схватил руку Валеры и затряс ее с такой силой, точно хотел вырвать ту из предплечья. Продолжалось это секунд тридцать, не меньше. Мать держалась с достоинством.
Наконец Миша облизнул губы.
– Смотри, что у меня есть для тебя!
В его ладони лежал порядочный кусок ручника.
– Вот это подгон, Миша. Давай проходи.
– Да я ненадолго, братское сердце, – затараторил сосед. – Меня в коридоре ожидает невеста. Борчиха, прикинь! Если я не вернусь через десять секунд, она просто перекинет меня через плечо и перейдет на удушающий. – Он опять рассмеялся и облизнул губы. – Я собственно чего заскочил. Ты не мог бы дать мне гитару на пару дней? Хочу повыпендриваться перед ней, сам понимаешь. Ну как? Послезавтра я тебе ее занесу.
– Блин, бери, конечно. Какие проблемы?
– Блин, бери, конечно. Какие проблемы? – повторил Миша. – Красавчик! – он тряхнул мою руку и прошмыгнул в комнату.
Вскоре он выносил гитару со всеми приблудами на лестничную площадку. Больше всего это походило на ограбление и, если бы не подаренный Мишей кусок ручника, стоило б вызвать милицию.
На четвертый день пьянки мы каким-то образом оказались с матерью на трансформаторной станции. Там ночным сторожем работал Валерин дядя. Классный мужик и такой же алкаш, как и мы. Сколько раз он, бывало, отрывался у матери на съемной квартире. Сбегал от жены, дочки, втаривал несколько ящиков пива и, обосновавшись на Валерином кресле, начинал методично их поглощать. Мать тоже бухала, как оголтелая. А пустые бутылки копились подобно гильзам снарядов. Придешь к ним на третьи сутки, а тара занимает весь пол в комнате и прихожей, даже в кухне нет свободного места, столько кругом чебурашек. Лишь узенькая тропинка тянется извилистой змейкою к туалету и холодильнику. Как это все было возможно выпить и при этом остаться в живых для меня до сих пор остается загадкой.
Прибыли мы, в общем, на станцию, а дядя Марат (так его звали) еле стоит на ногах. Оказывается, он не терял времени даром и успел к нашему приезду порядочно вдарить. Прошли мы, значит, в каморку, где он коротал свои долгие ночи, а там, на лавке в сопли пьяный чувак. Тут меня, признаться, взяла гордость за дядю Марата. Победа нокаутом, не иначе.
– Му-му-мужики, здо-о-рова, – промычал этот тип.
Встать не может. Просто лежит, подняв правую руку, чтобы мы ее пожали, и смотрит на нас мутным взглядом. Страшно, как в морге после ухода Иисуса Христа.
– Здорово вы его уработали, дядя Марат, – говорю.
– Кто кого уработал? – мычит чувак с лавки. Разозлился он не на шутку. – Да я вас всех сейчас тут положу на хрен.
Мы отошли подальше от мужика. Мало ли.
– Не обращайте внимания, – сказал дядя Марат. – Давайте лучше выпьем за встречу.
Мы выпили, потом выпили еще раз.
– Марат! – закричал пьяный тип. – Мне нужно домой.
– Какой домой? Спи давай.
– Мне нужной домой, – повторил тот и в подтверждении своих слов сел. Шатается, как медведь после спячки, но сидит, не падает. Видать, и вправду домой ему позарез нужно.
– Ты на часы-то смотрел? Проспишься и завтра придешь человеком домой, – ответил дядя Марат.
Ничего не скажешь – смекалка. Но пьяный мужик не хотел слушать доводы разума.
– Марат, отвези меня домой, говорю.
– Вот что ты за человек такой, а? На кой черт тебе нужно домой?
– Я ночую дома.
Вот так вот, прикиньте! Оказывается, в нашу славную компанию распи*дяев затесался порядочный семьянин. Просто чудо какое-то. И самое стремное, что таким людям ничего не залечишь. Они словно с другой планеты, не хотят слушать друзей, упрутся и все тут.
– Заколебал, – говорит дядя Марат. – Чтобы я еще хоть раз сел с тобой пить. Подымайся, поехали. А вы, – обратился он к нам, – оставайтесь за старших. Будете сторожить станцию, пока я не вернусь.
Мы переглянулись с Валерой, но ничего не сказали. Проводили дядю Марата до тачки (его «Волга» стояла тут же, на территории станции) и вернулись в каморку – пить водку. Сидим двадцать минут, сорок, никого нет. И тут на нашу беду в комнате гаснет свет. На трансформаторной станции, прикиньте? В том самом месте, где его должно хватить минимум на полгорода. Разумеется, нам это не понравилось. Мы же считали себя уже охренеть какими охранникам. На память стали приходить террористы с их поясами шахидов и прочими штуками. Что если прямо сейчас сюда ворвется дюжина бородатых мужиков с калашами и двумя спортивными сумками с взрывчаткой? Если вам кажутся наши страхи смешными, то для начала вспомните, сколько водки мы выпили, к тому же телик мы тогда смотрели чуть ли не каждый день, а там только разговоров, что о террористах. Да и та мысль, что на станции сидел сторож, пусть он и пил безбожнейшим образом, подбрасывало в огонь дров. Раз охраняют, значит, кого-то боятся, верно? Почему б этому кому-то, дождавшись подходящей минуты, когда дядя Марат покинул ответственный пост, наконец-то не перейти к решительным действиям?
В общем, все складывалось один к одному. Как назло запропастившийся дядя не брал трубку. Может, он был уже мертв? Лежал себе у забора с перерезанным горлом и смотрел остекленевшим взглядом в беззвездное небо, пока террористы занимали удобные для штурма позиции. Бредятина полная, если хорошенько подумать, но нам тогда так не казалось.
– Толян, что-то не здоровая это х*рня! – произнесла мать.
– Капец, – выдохнул я.
На столе лежали ножи. Один раскладной, другой кухонный – здоровенный тесак «Трамантино». Мы взяли их и вышли на улицу. Мороз был страшенный, градусов тридцать пять, чувствовался даже сквозь водку и шерстяную кофту с пуховиком, но отступать мы не собирались. В такую-то погоду и происходят самые скверные на свете вещи. Если не верите, вспомните штурм Москвы Гитлером.
– Ты иди в ту сторону, а я в эту, – сказал Валера шепотом. – Встречаемся здесь же. И постарайся не хрустеть снегом, черт бы тебя побрал! Понял? Они рядом.
Я, разумеется, понял. Кивнул Валере в ответ и, как можно крепче сжав в руке нож, осторожно пошел в молочную тьму. Шагал неслышней тени. Я вроде даже и не дышал, такое на меня нашло палево. Обогнул угол сторожки и затаился, прислушиваясь. Впереди едва различимо виднелись прямоугольные очертания трансформаторов с торчащими сверху спиральными дугами. Трансформаторы стояли один за другим, и уже второй ряд полностью сливался с окружающим мраком. Но я слышал их гудение из темноты. Много-много чем-то недовольных стальных коробок, за которыми мог прятаться кто захочешь и в каком угодно количестве.
Я поежился, холод пронизывал меня насквозь, и пошел дальше. Я приближался к кладбищу трансформаторов, и они медленно выплывали передо мной из мрака. Гул здесь был громче. Воздух будто полнился роем пчел, зависших над головой. Не знаю, как далеко я зашел, только в какой-то момент послышались чьи-то шаги. Я прижался спиной к одной из этих гудящих херовин и затаился. Шаги приближались. Они раздавались со стороны забора с колючею проволокой, откуда, по моему разумению, террористы и проникли на станцию. «Во всяком случае, Валере там делать нечего, – трезво расценил я. – Так далеко он уйти не успел бы».
Тем временем неприятель подошел совсем близко. По моим расчетам он проходил как раз мимо трансформатора, за которым я прятался. Я зашел ему в спину и уже совсем было приготовился бить, как вдруг понял, что это Валера. Наверно, в этот момент я как-то дал себя обнаружить: или вздохнул от облегчения, или оступился и подо мной хрустнул снег, или Валера просто почувствовал чье-то присутствие сзади. Как бы там ни было он развернулся и, не разбирая кто перед ним, друг или враг, бросился на меня с ножом «Трамантино» в руке. Я отпрыгнул и крикнул, что было духу: «Мать, это я!», но мой крик не произвел на него впечатления. Он был пьян, пьян не как-нибудь слегонца, а по-настоящему. Ну знаете, когда появляется забыченый взгляд и все такое, словно у человека передозировка виртуальной реальностью.
По правде сказать, пьяный Валера становился другим человеком. Мне часто вспоминается случай, произошедший полгода назад. Мы с матерью бухали у меня дома. И вот пришло время спать. Точнее будет сказать, мы упились до такого состояния, что больше ничего нельзя было придумать, кроме как завалиться на боковую. Мать бесцеремонно упала в комнате на мою кровать, я лег на диван в зале. Своротить Валеру, когда он в отрубе, дело не легкое. В общем, не знаю, как долго я спал и спал ли вообще, но только через какое-то время вдруг слышу: Валера поднялся с кровати. Поднялся и, волоча ноги, словно зомби из фильма ужасов, медленно двинулся в коридор, врезаясь во все углы. Трухнул я, признаться, конкретно. Зову его: «Валера, твою душу мать, ты меня слышишь?», а он ноль внимания. Вышел из комнаты, повернулся на месте, и направился в зал. Так он подошел вплотную к дивану и замер, склонив надо мной голову. Я снова ору ему: «Валера, какого хрена ты делаешь?», а он все стоит и стоит, будь он не ладен. Я не видел, открытыми у него были глаза в тот момент или нет, и, наверное, к лучшему. Если б увидел, как он вперился в меня своим маньячным взглядом, то стопудово свихнулся бы. Без базара.
Не меньше минуты Валера стоял надо мной, а потом, не произнеся ни единого слова, развернулся и ушел в комнату. Лег на кровать и, как ни в чем не бывало, захрапел на весь дом. Такая история. С тех пор, если он остается у меня ночевать, я прячу ножи и вилки. Кто знает, что может придти в Валерину голову?
И вот теперь он был ровно в таком состоянии как полгода назад, только сейчас у него в руке было оружие. Когда мы прощались с ним возле сторожки, Валера еще что-то соображал, а через пару минут на кладбище трансформаторов – нет. Видимо, где-то в промежутке между чекпоинтами его догнала последняя рюмка и, как следует, вдарила по мозгам.
Как я говорил, я отпрыгнул. И все кричал снова и снова: «Валера! Валера!» А тот знай себе спокойно шел на меня. Как бы ни было плохо у него с головой, но равновесие он держал сносно. Шел на автопилоте и даже умудрялся переступать через тысячи кабелей, не запинаясь. Тут-то я и попрощался со своей жизнью. Не скажу, что у меня что-то пронеслось перед глазами, или что мне захотелось попросить у кого-то прощения, но в низ живота ударило острым холодом, словно Валера уже пырнул меня в это место. Я зажмурил глаза, приготовившись к самому худшему. Однако руки мои ни черта не зажмурились, честное слово. Говорят же, что у людей порой появляются глаза на затылке. А у меня открылись глаза на руках. Я и сам не понял, как так случилось, но только они перехватили материн выпад и отбросили нож далеко в снег. Обезоруженный Валера прижал меня крепко к груди. Прижал так, что я не мог вырваться. Придушил, гад, и не отпускал.
– Ты кто? – выдохнул он.
– Это я, мать! Отпусти.
Он разжал хватку и я вырвался.
– Ты вообще кто такой? – повторил Валера. Он смотрел на меня как на инопланетянина. Было чертовски не по себе, но я знал – самое страшное позади. – Пошел отсюда, а то я тебе сейчас башку оторву.
– Вот ты гонишь, – я отвечаю.
И тут он стал возвращаться. Словно в темноте медленно забрезжил свет. Нет, такого типа, как Валера, я никогда не встречал, это точно. Потому-то я его и любил, психопата. С ним никогда не соскучишься. Что-что, а скучать мне не нравилось.
– Толян, что случилось? – спросил он.
– Ты чуть не прирезал меня, долб*еб.
– В смысле? – переспросил он в недоумении. Просто ангел с белыми крылышками. И ведь, блин, никогда не поймешь, то ли он придуривается, что не помнит, то ли действительно говорит правду. Мне лично кажется, он слегка привирает. Просто стыдно признаться, что у тебя поехала крыша. Я б на его месте тоже врал почем зря.
– В прямом, – говорю.
Но разве ему что-то втемяшишь?
– Ладно, проехали. Пойдем – погреемся и обойдем территорию еще раз. Только на этот раз вместе.
Мы вернулись в каморку и выпили. Затем снова вышли на холод, но теперь я не упускал Валеру из виду, и все шло отлично. Мы несли стражу, наверное, часа два. А потом приехал дядя Марат, на такси, без машины. Оказалось, в городе его тормознули ГАИшники. Ему грозило лишение прав, но зато его друг сегодня ночевал дома.
– Какого черта вы делаете? – спросил он, увидев нас патрулирующими территорию станции.
Мы чуть не расцеловали дядю Марата. Так сильно обрадовались.
– А щиток проверить не судьба, что ли? – сказал он, копошась в потемках сторожки. Что-то щелкнуло, и комнату залил свет. Мы даже прикрыли руками глаза с непривычки.
– Водка-то хоть осталась? – спросил он. – Или всю выжрали, черти?
Водка, к счастью, еще оставалась.
Я сидел на кухне и курил, пытаясь перетерпеть пахму, когда в дверь постучали. За несколько лет студенческой жизни я успел привыкнуть к тому, что стук в дверь обычно ничего, кроме пьянки, не предвещал. И все же меня всегда брало любопытство – кто пришел? – потому что придти мог кто угодно. И хотя в девяносто девяти случаях из ста за дверью стояли те же самые люди, что стояли за ней и вчера, иногда происходили сюрпризы.
Вот и теперь я открыл дверь и увидел эту девчонку. Будто заглянул в Нарнию, отвечаю. Она, конечно же, была не одна, с Димасом и Дашей, так что ничего удивительного в ее появлении не было. Но девчонка была настолько красивой, что, казалось, появилась по волшебству. Сантименты, понятное дело, однако я никак не мог от них вылечиться. Стоило мне увидеть прелестное личико, как я сразу же начинал воображать. С дурнушками такого никогда не случалось, хотя дурнушки порой были вполне себе милыми существами. Наверное, я слишком зациклен на внешности и не умею ценить подлинной добродетели. Нужно будет задуматься об этом как-нибудь на досуге. В порядке самоанализа.
– Ну, какими судьбами? – спросил я Димаса на кухне.
– А вот какими! – сказал он, доставая из черного целлофанового пакета два внушительного вида пузыря пива. «Пятерик и два с половиной, – прикинул я наметанным взглядом. – Ничего, хороший гостинец». Следом на столе появились три сырных косички и чипсы.
– Чувствуйте себя как дома, – произнес я, сворачивая пробку первой бутылки.
Мы принялись пить. Говорили о всякой херовине, как обычно под пивом. Как я понял, Димас со своей подругой и Сашей – так звали приведенную ими девчонку – торчали где-то в баре неподалеку и им было негде заночевать. А у меня была лысая хата и прочее. В этом плане я огромный везунчик. Предки купили квартиру еще когда я учился в девятом классе. Я ни одного дня не прожил в общаге, не снял за три с половиной года учебы ни одной комнаты, жил как король на собственных пятидесяти четырех квадратных метрах. И это было очень удобно, за исключением одной малости: редко, когда удавалось побыть наедине со своей скромной персоной. Гости тянулись ко мне как паломники к гробу господню, а так как, в отличие от первой святыни, моя квартира была доступней и ближе, число паствы росло в геометрической прогрессии. Правда, я не особо расстраивался по этому поводу. Когда меня конкретно все доставало, я отключал телефон, гасил свет и уходил в летаргический сон дней на десять. Я называл это: «уйти в убежище». После такой радикальной терапии пьянства и блуда я полностью восстанавливался и готов был снова влиться в человеческий социум. Я был снова в порядке.
В общем, Димасу с девчонками было негде остановиться, и они решили заторчать у меня. Кем была Саша я догадался с первой минуты. Мои предположения лишь подтвердились, когда она заговорила.
– Не возражаешь, если я остановлюсь у тебя?
– Нет, конечно, – говорю я.
– А где ты положишь меня? Я на полу спать не буду.
– Ложись на кровать. На полу лягу я.
– Ты? – спросила она. Ее глаза блестели таким сладким бля*ством, что я залюбовался. В этих глазах можно было и утонуть, но утонуть не как камень в воде, а как муха в меде. Одно не осторожное движение и ты влип. – Но мне не хочется сгонять тебя на пол. Будет всю ночь мучить совесть.
– Да, некрасиво получится, – прошепелявила Даша. Она слегка шепелявила, будто говорила с полным ртом каши.
– Тогда ляжем вместе. Какие проблемы?
Так быстро я не прибалтывал ни одну бабу. Вернее наоборот, баба не прибалтывала меня. Я нисколько себе не льстил. Даша в прошлом работала проституткой, и Саша, будучи ее близкой подругой, тоже, по-видимому, была ночной бабочкой. Выходило, меня решили отблагодарить за радушие. Я был тронут до глубины души? У меня даже слезы на глаза навернулись. Редко когда встретишь такое в людях. О том, как друзья бывают неблагодарны, я знал не понаслышке. Сколько раз они заваливались ко мне ночью, пьяные, без денег, да еще и без пива. Терпи их потом до утра. А эти подумали о моем маленьком друге. Неслыханное великодушие.
– Я буду звать тебя Александрой Македонской, – сказал я Саше, подпив.
– Почему Македонской? – рассмеялась она.
– За напор.
Мы сидели недолго. Пиво кончилось быстро, а за новой партией идти не хотелось. Мои гости и так были порядочно датыми, а я вроде как выходил из запоя и позволил себе лишь пару стаканов.
Димас с Дашей завались спать в зале. Мы с Сашей устроились в комнате. Я начал сразу же раздеваться, но Саша ложиться не торопилась. Увидела гитару и давай упрашивать поиграть. Выглядело это, капец как, нелепо. Я стою перед ней, можно сказать, в чем родился, а она заладила: «Сыграй, да сыграй» с этаким видом страстной поклонницы оперы. Пришлось врубать комбик, разматывать двести километров шнуров и играть двадцать четвертый каприс Паганини. Саша хлопала, словно школьница. Тогда я исполнил «Lethe» любимых «Dark Tranquillity» вместе с этим обалденным вступлением и всеми штуками. Следом сбацал «Lonely night» «Scorpions». По моему представлению от этой вещи у Саши вообще должна была съехать крыша. Так оно и случилось. Посерьезнела она, как на похоронах. Я плохо видел ее лицо, свет в комнате мы не включали, но песня ее цепанула. Так всегда случается с хорошей музыкой. Она – словно глоток свежего воздуха в напрочь прокуренной комнате.
На этом я посчитал свою миссию выполненной и поставил гитару на место. Саша начала раздеваться. Она сняла все кроме трусиков и легла рядом со мной. Она была очень красивой. Наверное, брала с клиентов по завышенным ценам, а они все равно ее покупали.
Ничего не скажешь, она стоила любых денег.
Утром Саша уехала. Мы же с Димасом и Дашей продолжили пить. Опохмелились, чтобы поймать волну, а после обеда решили втариться по полной программе. По правде сказать, хотелось напиться. Настроение было дерьмовым, да и Саша никак не выходила из головы. Неужели попался? Нет ничего страшней, чем увлечься шлюхой. Это только в фильмах случаются смазливые драмы со счастливым концом, а в жизни, как правило, наоборот. Сами знаете. Редко когда проститутка бросает свое ремесло.
В общем, мне необходимо было напиться, и мы пошли с Димасом в торговый центр за бухлом. По дороге я, наверное, выкурил сигарет пятьдесят. Это у меня такое лечение. Я давно заметил, что табак помогает от душевных болезней. Если сердце начинает страдать какой-нибудь романтической хренью, а оно делает это довольно часто, я просто душу его сигаретами, и тогда ко мне нисходит спокойствие. Проверено жизненным опытом. Почему так, кто его знает? Думаю, сложно тянуться к прекрасному, когда по самое не хочу находишься в дыме. Это я о сердечной мышце. Тут уж хотя бы просто гонять кровь по венам, чтобы не случился инфаркт, и то большой подвиг. Правда, на этот раз сигареты не помогали. Перед глазами так и всплывали картины вчерашней ночи, несмотря на то, что в груди уже нещадно кололо. Терапию приходилось прервать, так и не почувствовав облегчения.
Одна оставалась надежда – убойная доза водки.
Я пробежал с Димасом по магазину резвым аллюром. Схватил с прилавка две бутылочки «Гжелки» и по банке пива в дорогу. Ну и хавки захватил кое-какой. Пачку пельменей, хлеба и томатного сока. Подошли мы, значит, со всем этим добром к кассе, заняли, как водится, очередь и тут мне пришла в голову отрывная идея. Сразу оговорюсь – мы любили с Димасом иногда почудить, так сказать, шокировать публику. Он, как и я, ненавидел моральные нормы и всячески старался взорвать их каким-нибудь непотребством. Все это было крайне невинно Мы не ходили по улице голыми или, к примеру, не испражнялись средь белого дня в центре города, как в фильме «Догма», но тем не менее умудрялись своими приколами порядком шокировать окружающих. Всех этих зажатых правилами людей, у которых нет ни малейших внутренних сил устроить свои жизни как хочется.
– Димас, – сказал я как можно тише, – а давай спи*дим тележку?
– Тележку? – ответил Димас.
– Ну да! Прикинь, как будет круто иметь дома собственную тележку. Позовем сегодня вечером пацанов. Они такие завалят, а мы им: «Смотрите, что у нас есть. Тележка!»
По огоньку, загоревшемуся во взгляде Димаса, я понял, идея пришлась ему по душе. За это я и любил этого чувака. Он был за любой кипиш. В прошлый раз, например, мы решили сходить в магазин с чаем. Тупо запарили в кружках крепкий чифир, и пошли так за пивом. Видели бы вы, как на нас косились мудаки в очереди. И это притом, что на семьдесят процентов она состояла из разного рода бичей, потаскух и алкоголиков. То есть людей, не отличающихся образцовым взглядом на жизнь. Какова интересно была бы реакция толпы, если б мы пришли так за хлебом? Наверно, нас тут же упекли б в клинику для душевнобольных.
– Блин, давай, – расплылся в улыбке Димас.
– Нет, прикинь, какой это будет офигительный залуп.
– Да-да. Как мы раньше до этого не додумались?
Тем временем подошла наша очередь. Мы расплатились и, сложив продукты в тележку, двинулись к выходу. До автостоянки мы могли идти не таясь. Я был так счастлив, что даже забыл о своей Македонской. Кража тележки представлялась таким увлекательным приключением, что все мысли о женщинах напрочь выбило из головы. Я был снова в норме.
На выходе из торгового центра мы открыли пивко, закурили. Шел мелкий снежок.
– Вообще кайф, – сказал Димас.
– Полностью согласен с вами, любезный товарищ.
– Отличный денек, чтобы спи*дить тележку.
Мы пересекли автостоянку, улыбаясь, как дегенераты. Остановились на перекрестке, ожидая зеленого светофора. Люди в проезжавших мимо машинах смотрели на нас с нескрываемым любопытством. Глазели, как на сбежавших из зоопарка макак, если говорить напрямую, но нам было пофиг. Кто были они? Всего лишь серым планктоном, которому в первый раз в жизни посчастливилось увидеть нечто великое.
Перейдя перекресток, мы сразу почувствовали себя в безопасности. Все выходило легко. На автостоянке мы еще были ворами, а за перекрестком моментально становились недосягаемы. Идеальное преступление, иначе не скажешь.
Пешеходная дорога шла под уклон. Не знаю, как можно было так класть асфальт, но сейчас это было нам на руку. Получались самые настоящие русские горки. Мы решили опробовать их нашей тележкой. Димас передал мне свою банку пива и, взгромоздившись верхом на импровизированный самокат, поехал в сторону дома. Я бежал за ним, хохоча на всю чертову улицу. Прохожие шарахались от нас, как лошади от пушечных выстрелов.
Метров через сто Димас остановился.
– Вау, вот это да!
– Я тоже хочу так проехаться, – сказал я.
– Давай тогда закатим эту колымагу наверх!
Мы закатили колымагу наверх и повторили спуск. На этот раз тележкой управлял я, а Димас бежал за мной с пивом. Управление самокатом оказалось делом нешуточным. Я чуть было не грохнулся на половине пути, но, вовремя спрыгнув в кусты, предотвратил катастрофу.
– Предлагаю написать администрации торгового центра письмо с предложением оснастить продуктовые тележки рулем и подушками безопасности, – прокричал я, подбегавшему ко мне другу.
– И тормоза тоже было бы неплохо сюда зафигачить.
– С тормозами их бы пришлось регистрировать в ГАИ, как транспортные средства.
– Зато это могло бы спасти людям жизни.
– Выпьем за это, товарищ! – торжественно сказал я, принимая из рук Димаса банку холодного пива. – Ну что, – спросил я, порядочно отхлебнув, – еще по одному разу и шабаш?
Димас, разумеется, был не против.
Мы снова закатили тележку наверх. Теперь я не стал никуда бегать, а спокойно себе дожидался на месте, когда Димас вернется назад. Со всеми этими безумными покатушками у меня сбилось дыхание. Ничего не поделаешь, я слишком много курил, и это меня убивало.
– Как будем подымать херовину на четвертый этаж? – спросил я Димаса, скатившись вниз второй раз.
– Запихнем в лифт, какие проблемы?
– Блин, я просто не верю, что мы смогли это сделать! Теперь у нас будет собственная тележка, прикидываешь? Спрячем ее на балконе, а по ночам будем вываливать с ней на улицу, кататься с горы до рассвета.
Мы свернули во двор. Я уже видел подъезд, в котором была моя хата, как вдруг нехорошее чувство заставило меня обернуться. Взвизгнув тормозными колодками, позади нас остановилось вишневое «Жигули», откуда тотчас выбежал здоровенный мужик в темном бушлате. «Охранник», – догадался я тут же. Но спастись бегством не смог. Какой там! По правде сказать, я и Димаса-то не сообразил предупредить. Уставился на бегущего мужика, точно суслик на фары машины. Буквально через мгновение он схватил меня за шкирняк. Я думал он мне припечатает, даже зажмурил глаза, чтобы не видеть его здоровенных ручищ, но охранник почему-то не стал нас фигачить. Видимо, понял, что мы никуда не сбежим, а может, боялся, что за рукоприкладство мы напишем заяву.
– Стоять, – прокричал он. – Куда это вы намылились, а?
– Да мы просто продукты везли к дому, – начал косить я под дурочка. – Не на руках же нести, правильно?
– Это вы в ментовке расскажете.
Он взял рацию и отрапортовал кому-то о нашем задержании. Радостным был, как старая дева, поймавшая на свадьбе букет. Наверное, за нашу поимку полагалась нехилая премия и все такое, и он уже мысленно тратил свалившиеся к нему прямо с неба баблосы.
Минут через пять откуда-то взялись менты. За это время мы допили пиво и выкурили по сигарете. Если бы мы тогда знали, какой долгой будет катавасия с мусарней, то выкурили бы еще по одной, отвечаю. Нет, они вели себя так, будто у нас не было своих дел. Замечали подобное свинство? Стоит раз сыграть не по правилам, и менты перестают считать тебя за человека. Требуют паспорт, возят по всему городу, как мешок с отборным дерьмом, а потом запирают в ИВС и держат там, пока ты не офигеешь. Не такое это и преступление – укатить с торгового центра тележку, чтобы поступать с людьми подобным образом. Хозяин этого гребаного магазина может украл за свою жизни столько бабла, что его бы с лихвой хватило избавить от бедности какое-нибудь маленькое африканское государство, но с ним никто так не поступает. Напротив, все норовят пожать ему ручку да улыбнуться послаще в надежде, что и им перепадет от щедрот. Но попробуй объясни это ментам. Они даже не захотят тебя слушать. Во всяком случае, меня и Димаса слушать не стали. Вместо этого попытались повесить на нас еще и кражу продуктов. Благо Димас сохранил чек, а то мы точно пошли б по статье.
– Так, пельмени я вижу, хлеб вижу, а где пиво? – спросил один из ментов, сверявший содержимое тележки по чеку. Чек мы, кстати, ему не давали. Держали перед ним на расстоянии вытянутой руки. Мало ли? Вдруг порвет и что нам тогда делать?
– Пива нет, – сказал Димас. – Не додали. Видимо, будем подавать на них заявление.
– Поостри мне, – ответил мент, но ревизию продуктов оставил.
Потом нас отвезли обратно в торговый центр. Там все повторилось опять. Опять ожидание, опять бесконечный допрос, проверка чека и недоумение по поводу отсутствия пива. Это просто не укладывалось в их тупых головах. Они-то ждали обратного, ждали, что в тележке будет присутствовать что-то такое, что не указано в чеке, а от противоположной ситуации у них перегревались мозги. Какой-то придурок, в пиджаке и при галстуке, то ли менеджер, то ли другая крупная крыса сфотографировал нас на телефон. Собирался раздать фотографии охране, чтобы в следующий раз они могли узнать нас в лицо. Наверное, думал, что теперь мы будем приходить к ним за тележками каждый день, как на работу. Одно радовало – отпросившись пос*ать, мы залили мочой весь служебный сортир. Недаром терпели на холоде битый час. Струя была как из брандспойта. Я нас*ал даже в раковину. Уделал все их отдраенные до блеска кафельные стены вместе с зеркалами и сушилкой для рук. К счастью, в сортире не было камер, и наша месть прошла незамеченной.
После сортира нас увезли в дежурную часть. Забрали пакет с хавкой и алкоголем и заперли в изоляторе. Теперь я имел отличную возможность, что называется, на собственной шкуре испытать все прелести тюремной жизни. Приятного мало, так вам скажу. Мы не могли даже курить, черт возьми. Вот что дерьмово. Как будто мало было запереть нас в гадюшнике размером три на четыре, каждый метр которого тошнотворно вонял СПИДом, наркотиками и менструальной кровью трехсот проституток. Нет, им потребовалось лишить нас и сигарет. Без балды, в тот момент я стал еще больше ненавидеть юриспруденцию и все, что с ней связано. Уголовное наказание сплошное издевательство и лицемерие. Я серьезно. Почитайте юридическую литературу. Там сказано, что главная цель наказания – перевоспитание осужденного. Прикидываете? Большей чуши я в жизни не слышал. Кого они собираются перевоспитывать, лишая людей сигарет? Пусть скажут еще, что заботятся о нашем здоровье. И самое говеное, что люди привыкли к этим помпезным оберткам. Скажи им, что закон служит всем нам на благо, и они сразу верят. Хотя и ежу понятно, что он прикрывает жо*ы только богатым, а для обычного человека всегда был и будет ошейником. В этом плане я рьяный поклонник Кропоткина. Вот кто по-настоящему разобрался во всем этом гребаном крючкотворстве.
В общем, разозлился я не шутку. Рано или поздно я, наверно, взорвался б от напряжения, начал бы биться головою об стены или что-нибудь в этом роде, но тут к нам в камеру посадили новенького. На вид вроде нормального. По правде сказать, я боялся, что подсунут какого-нибудь вурдалака, ну, там с наколками и всем прочим, который начнет разъяснять про понятия. Этого мне совсем не хотелось. Однако здравомыслия у ментов все же хватило, и они посадили к нам музыканта. Да-да, прикиньте! Настоящего музыканта, который знал все симфонии Бетховена, а также с кем и когда спал Моцарт. Всю эту историческую подноготную. Вот никогда не смог бы представить, что когда-нибудь окажусь в одном изоляторе с таким уматным типом. Их и на улице-то днем с огнем не сыщешь, не говоря уже о подобных местах.
Понятное дело, мы разговорились. Оказалось, музыканта взяли за пьянство. Узнав это, я стал уважать его еще больше. Видели бы вы его, тоже зауважали б. Такой утонченный, в кожаных перчаточках и кашне, и вдруг попадает в изолятор за пьянку.
– Я тоже обожаю Бетховена, – говорю я. – Его Героическая симфония просто отпад, но только эта музыка устарела, пойми! Когда-то, конечно, она была в тренде, во времена размалеванных пудрой аристократов с их балами и еб*ей с конями, но не сейчас. Теперь людей вставляет другое, и я не о попсе. Сам терпеть не могу эту халтуру.
Музыкант со мной, как будто не спорил, но видно было, что я его не переубедил. А может он сам был поклонником рока, но родители в детстве отдали его на сольфеджо и поехало-покатилось. Черт, вот если бы удалось с ним забухать, я бы всю душу из него вытащил.
– Сегодня рулит тяжелый метал. «Dark Tranquillity», «In Flames», понимаешь? Технически их музыка ничуть не слабей твоего Моцарта. Блин, кстати, – озарило меня. Я даже наклонился вперед, чтобы он меня лучше слышал, – я ж создаю банду, прикидываешь? Давай к нам. Считай все готово. Будешь играть на синтезаторе, за одно подтянешь нас на первых порах. А что? Сейчас все стараются разнообразить метал клавишными. Вспомни хотя бы «Children of bodom». По-моему, это лучше, чем твоя скукотища.
– Большое спасибо за предложение, но я пас.
– Да ты подумай немножко. Прославимся, деньжищи лопатой будем грести, – по-скотски, конечно, было заводить речь о деньгах, но, может, на это он клюнет. – На своем Бетховене много не заработаешь.
В ответ он только развел руки в стороны.
Да уж, разговаривать с этими культурными типами все равно, что первый раз укладывать девчонку в постель. Пока снимешь джинсы да кофточку с лифчиком пожалеешь, что взялся за дело.
– Ладно, – говорю. – Но телефон все же оставь. Мало ли? Вдруг еще передумаешь.
Он продиктовал номер.
– Я позвоню тебе на днях.
– Как хочешь, – сказал музыкант.
Блин и правда разговор походил на то, как будто я знакомлюсь с девчонкой. Но ничего не поделаешь. Собрать группу – не в тапки ср*ть. Иногда нужно быть дипломатом, и все такое. Понимаете, да?
Не успел я отвалить от музыканта, как нас с Димасом повели на допрос.
– Я одного не пойму, – сходу взялся за нас дознаватель, крепкий мужик, невысокого роста с длинными волосами. «Поди балдеет от «Manowar», – решил я, – на кой черт вам сдалась эта тележка. Вы что их солите, что ли?
– В том-то и дело, она и даром нам не нужна, – оправдывался Димас.
– А может быть, вы сдаете их на металлолом, а? Это уже не первый случай кражи тележек за месяц. Может, это все ваших рук дело? Может, вы преступная группировка? – настроен он был недружелюбно. – Хотите, я останусь с вами наедине, и мы поговорим по-другому?
По правде сказать, в кабинете был еще один дознаватель, девушка. Она сидела за столом, но больше помалкивала, а этот ходил взад и вперед, как на концерте, и нервничал.
– Да говорим же вам, мы просто хотели довезти продукты до дому, – начал я старую песню. – Я живу через дорогу. Ничего бы с вашей тележкой не случилось. Выгрузили бы продукты и вернули б на место.
– Вот именно, – поддакнул Димас.
Тут этот нервный придурок как-то сразу отвял.
– Давай дальше с ними сама, – сказал он напарнице. – А у меня и так дел по горло.
«Ну, – думаю, – самая задница позади». Так оно и получилось. Только этот тип ушел, в кабинете стало легче дышать. И не то, чтобы от него чем-то воняло, понятно, что нет, просто обстановку он нагнетал нездоровую. А девушка ничего, явно хотела скорей от нас отвязаться. Может, даже в душе смеялась над нами. Кто ее знает? Я бы на ее месте точно уржался б. Хотя она должно быть привыкшая, на каких только придурков не насмотрелась за время службы, а когда привыкаешь, уже не смешно, а лишь грустно, сами должны понимать. Ну, так просто она, разумеется, нас не отпустила. Заставила прежде повторить всю историю заново. Эту лажу про то, что ни черта мы не крали, а просто в свои девятнадцать лет оказались капец какими ущербными и не вкурили, что тележку нельзя увозить с территории магазина. Дебилизм, если хорошенько подумать.
Из отделения мы вышли часов в одиннадцать вечера. Поймали такси и – домой. Маша нас заждалась. Просмотрела двести выпусков «Камеди клаб», пока мы отсутствовали. Причем все их видела раньше. Такие дела.
Зато за все это время я ни разу не вспомнил о Саше.
В марте началась практика. Я записался в прокуратуру, в следственный комитет. Звучит круто, не так ли? Но на деле ничего замечательного. Если у тебя там работают родственники, то, конечно, практика в подобной конторе может быть очень полезной. Но у меня никого не было в следствии, потому все это был дохлый номер. По большому счету я просто сидел за столом, читал протоколы, подолгу смотрел в окно, что, учитывая мои частые похмелья, было делом обременительным.
С другой стороны я не жаловался. В прошлом году было хуже. Шефом у меня был молодой следователь, отличный, кстати, мужик, без балды, но достаточно изобретательный на задания. То он отправлял меня опросить соседей вероятных торговцев спиртом, то просил отнести документы в городское Управление внутренних дел, то поручал допросить свидетелей, проходивших по делу об изнасиловании. В последнем случае я даже, признаться, чуть прибалдел. Так все это казалось круто! Представляете, следователь позволил провести важное следственное мероприятие и не по какому-нибудь второстепенному, никому на фиг не нужному делу, а по преступлению, квалифицированному по сто тридцать первой статье. Я чувствовал себя настоящим Шерлоком Холмсом, когда вел допрос, стараясь поймать свидетелей на противоречиях и прочей петрушке. Серьезно! Видели бы вы меня в тот момент. Такой важной пи*и из себя я ни разу не строил. «Ваш паспорт. Что вы можете рассказать по поводу насильственных действий, совершенных в отношении такой-то гражданки?» Уверен, проводя эти допросы, я даже выглядел лет на пять старше, такую строил мрачную рожу. «Мол, я ведь представитель закона. Что вы хотите»?
А в этом году все было спокойней. И шефствовала надо мной девушка, а девушки, если не брать в расчет тех Горгон, что работают в службе судебных приставов (там я тоже имел удовольствие проходить практику), само собой лучше прожженных мужиков-следователей.
Потому я и сидел себе тихонько на стульчике. Таким образом, не попадешь ни в какую историю, верно? Снаружи начиналась весна, и мне хотелось пива с удвоенной силой. О практике совершенно не думалось. Хотелось совсем как ребенку бегать по лужам, пить «Клинское» ящиками и грезить летом. Я сидел на стуле, не двигаясь. Мне казалось, так я привлекаю меньше внимания. А девушка-следователь за столом все перебирала бумажки, что-то печатала на компе, звонила в морги, прося судмедэкспертов вернуть вдове голову убитого три дня назад мужа. Завтра его должны хоронить, а голова до сих пор находилась на экспертизе. Наверно, я немного влюбился. Красивой она была, как галчонок, хрупкой какой-то, работа еще не успела ее закалить. Но, разумеется, у меня не было ни единого шанса. Она была следователем, к тому же вышла недавно замуж. Я же был обыкновенным студентом и не умел очаровывать порядочных женщин. Все, что я мог – напоить ее спиртом и завалить прямо на стол со всеми этими дыроколами, папками и шариковыми ручками с карандашами, но спирт бы она, конечно, пить не стала. Во всяком случае, со мной. Такой уж я не фартовый.
В общем, я продержался недолго. На четвертый день выл уже волком, лишь бы вырваться на свободу. И тут я не мог с собой ничего сделать. Руки так и чесались кому-нибудь позвонить. Я говорил себе: «Толян, если сейчас ты это сделаешь, то назад дороги не будет. Ты пробухаешь неделю и опять облажаешься, а девочка-следователь тебя возненавидит за это». Но, блин, убеждать себя не делать то, чего хочется больше всего на свете, все равно, что дергать за собственный хвост. Потому, лишь выйдя из прокуратуры в четверг, я тут же позвонил Мише. Потом подумал немного и звякнул Андрюхе, для верности. На самом деле, как я убеждался не раз, не нужно обзванивать кучу народу, чтобы как следует загулять. Достаточно вызвонить одного, максимум двух проверенных пацанов, остальные подтянутся сами. Видно, и вправду у людей есть шестое чувство. Я никогда раньше об этом не думал, но теперь поневоле стал верующим. Иначе как объяснить, что стоит лишь забухать, как уже через час в твоей хате оказывается человек десять-двенадцать отъявленных бухарей, притом что все они пришли по отдельности, не договариваясь и не созваниваясь ни с кем на квартире? Да, шестое чувство существует, ей-богу, просто кто-то его использует на то, чтобы разговаривать с мертвыми, а кто-то улавливает на расстоянии запах спиртного. Поэтому я и позвонил только Мише с Андреем, хоть настроение у меня было бодрейшим. Я знал, это только начало и торопиться не следует. События должны развиваться самостоятельно.
Мы взяли десятик пива, по три литра на брата. Миша был неподражаем в этой своей белой рубашке и брюках. Он где-то надыбал козырный ремень с огроменнейшей бляхой. Знаете, как у чемпионов по боксу в версии WBA, и ходил так прямо по улице. Казамет, блин.
– Давай, мать, нам пива с гидропоном! Да поживей. Трубы горят, – бросил он на прилавок два пятилитровых бочонка.
А я подумал: «Вот стопудово они что-то мешают в пивас». Не одни мы заметили во дворе, что в последнее время в пиве появился мыльный привкус. Кто-то сказал, что всему виной гидропон. Но что это такое, вряд ли кто из нас знал. По большому счету нам было пофиг. Главное, что пиво не перестало вставлять. Даже напротив рубило теперь с пары кружек, чему мы были несказанно довольны.
Дальше начал прикалываться Андрюха.
– Толян, ты на хрена так укололся?
– Блин, Андрей, жизнь дерьмо, – сказал я, как можно более раскумаренным голосом.
– Нет, ты на хрена, так укололся, Толян? – продолжал Андрей. Он любил прикалываться в очередях. В спортивной толстовке с накинутым на голову капюшоном он походил на барыгу.
– Ломает. Не могу ничего с собой поделать.
– Слышь, ты ножик-то убери! Еще не хватало, чтобы ты кого-нибудь тут порезал.
По очереди прошла нервная дрожь. Никто, конечно, вида не подавал, что ему страшно, но напряжение ощущалось. Кто-то уставился в телевизор, висевший над самым прилавком, хотя уже вторую минуту там крутили рекламу, другие вышли курить. Охранник, как баран, сидел в уголочке и хлопал глазами. Покраснел хуже рака.
Я был неисправим и знал это. Я был гребаным сукиным сыном.
Но я был чертовски счастлив.
На практику я пришел две недели спустя.
– Здрасьте, – произнес я для затравки, войдя в кабинет.
Девочка-следователь по-прежнему сидела за компом и печатала. Наверно, все выбивала из морга голову убитого в гараже мужика. Выходила ли она хоть раз на улицу, для меня было огромной загадкой.
– О, какие люди! А я думала, тебя давно грохнули.
Я рассмеялся, хотя шутка была несмешной. Я вообще старался вести себя, словно мне все нипочем, будто я лишь пять минут назад вышел за сигаретами. Это было моей излюбленной тактикой, проверенной практически на всех преподавателях юридического факультета. Результат она давала примерно два к трем, и я считаю это не плохо. К тому же я всегда улыбался, как советовал Дейл Карнеги, а это делало людей вокруг меня счастливыми. Блин, да я был просто сказочной феей, несущей людям добро. Когда-нибудь мне поставят золотой памятник на центральной площади города.
– Ну, рассказывай, что случилось? – спросила девочка-следователь.
Вот он, момент истины! Соврет ли Анатолий ради пятерки за практику или предпочтет тернистый путь покаяния? К сожалению, времени у меня не было на раздумья. Нужно было родить что-нибудь прямо сейчас, иначе пиши: «пропало». Мозг у меня заработал в этот момент не хуже суперкомпьютера. Я даже слышал, как в голове что-то щелкало самым форменным образом, но все было напрасно. Я не мог ей солгать.
– Можно я не буду отвечать на этот вопрос? – спросил я.
– Ну не отвечай, раз все так страшно!
Я промолчал. Девочка-следовать устало вздохнула.
– Иди, заполняй бумаги об окончании практики.
Над работой я прокорпел три часа. В два раза дольше, чем требовалось. Мне не хотелось попадаться никому на глаза. В графе «Оценка за практику» вывел четверку. Я был вполне честен. Пятак мне явно не полагался.
– Толян, подымайся!
– Что случилось? – спросил я спросонья.
Только решил, как следует выспаться, и вот результат. Андрюха носился по квартире как сумасшедший и убирал срач, копившийся в хате, наверное, месяц, не меньше. Пустые пятерики из-под пива, смятые гармошкой окурки, грязные носки и прочую ересь. Видно, ему хотелось, чтобы я разделил тяготы генеральной уборки. Однако, понятное дело, я совсем не горел желанием ввязываться в подобную авантюру.
– Подымайся, я говорю. Сейчас приедут девчонки!
– Девчонки? – переспросил я, сев на кровати.
Солнце светило сквозь шторы, словно больное желтухой. Я поморщился. Состояние нестояния, так это называется. Голова раскалывалась, а во рту было так мерзко, что, казалось, будто туда всю ночь стряхивали пепел. Плохая идея спать на закате, я вам скажу, но что сделаешь, если у тебя плотный график.
– Да! – ответил Андрей. – Нужно привести все в порядок.
– Так пусть девчонки и убираются, – сказал я, ни черта не вкурив.
Андрюху я таким видел впервые. Раньше бы он палец о палец ни ударил, чтобы произвести на кого-нибудь впечатление. Бабы липли на него сами. У него была превосходная тактика. Не замечать их, какими бы красивыми они ни были, и тогда те, уязвленные равнодушием, начинали проявлять внимание сами. Тут-то он и получал от них все, что хотел. Я потерял последние крупицы сна, ломая голову над столь загадочным поведением друга. Против воли пришлось подыматься и топать на кухню – курить.
– Что за девчонки-то? Объясни, – спросил я, выдыхая дым в форточку.
– Карина с подругой. Слушай, может ты будешь курить на балконе? Я вообще-то проветриваю.
– Что вы, что вы, – обиделся я, но сигарету забычковал.
Теперь все начинало вставать на места. Я многое слышал о Карине, но никак не мог понять, какого рода отношения у них с Андреем. Вроде он с ней даже не спал. Она была правнучкой какого-то там знаменитого на весь мир профессора, а он, выходило, ее уважал и все прочее. Думаю, им было просто интересно общаться. Карина была умной, как бес, а Андрей, хоть его и поперли в свое время из Минусинской шараги, тоже шарил что надо. Его воспитала улица – лучший на свете ВУЗ, как считал кто-то из классиков.
Короче, я принял душ, почистил зубы и вынес мусор, которого к тому времени набралось три большущих пакета. По дороге обратно заскочил в магазин. Взял вина с пивом и всякой к ним лажи.
Когда я зашел домой, Андрей вовсю мыл полы.
– Толян, займись посудой. Они уже выехали, – сказал он.
– Будет сделано, хозяина, – ответил я без малейшего энтузиазма.
Мыть посуду было моим нелюбимым занятием. Отскребать от кастрюль засохшие макароны или драить склизкие от жирных пельменей и майонеза тарелки, на мой взгляд, все равно, что копаться руками в помойном ведре. Потому посуда копилась у меня по целым неделям, пока я, столкнувшись наконец с проблемой полного отсутствия чистых вилок, не закатывал рукава и, не набрав полную грудь воздуха, как перед чемпионским нырком в Марианскую впадину, принимался энергично орудовать губкой и «Фэйри». У меня даже была поговорка на такой случай, которую я повторял в наиболее кризисных ситуациях. Она звучала так: «То, что ср*л ты месяцами, убирается за час». Не знаю, право, но когда я запускал руки в мутную, полную плавающих на поверхности частичек протухшей еды, воду, эти слова помогали мне свыкнуться с жизнью. Серьезно! Однако сейчас времени для раскачки не было. Действовать необходимо было стремительно, если я не хотел облажаться. И вот в чем самый прикол. Уже через пять минут раковина была свободна, а рядом с ней возвышалась гора кристально-чистой посуды, ничуть не хуже чем во всех этих рекламах про Вилларибо и Виллобаджо. Гормоны, ничего не поделаешь.
Я был доволен собой, черт подери. Квартира наконец приняла первозданно-девственный вид.
Стоило мне закончить, в дверь позвонили.
– Это они, – крикнул Андрей, выливая ведро с грязной водой в унитаз.
– Иду-иду, милый, – сказал я.
Короче, я пошел открывать. Карина и вправду была не одна. Поначалу ее спутница меня не цепанула. В плане взрывной сексуальности она значительно уступала моей Македонской. Однако что-то в ней было, и я все никак не мог раскусить что. В этом-то, наверное, и заключалась фишка. Она была одухотворенной какой-то, что ли. Если Македонская брала телом, ну может еще бля*ской поволокой в глазах, у этой была и душа, а такие создания мне редко встречались в жизни. И чем больше я с ней общался, тем больше это все понимал. Говорила она каким-то совершенно немыслимым образом. Нет, она не травила байки о своей работе в стоматологической клинике и не ржала над ними, как лошадь, я не это хочу сказать. Она будто творила легенду, въезжаете? Создавала поэзию. В каждом слове мне слышалась музыка. Она была такой миниатюрной, такой хрупкой и невесомой, но слова ее были слово высеченными из гранита. Как-то так. Лучше я сказать не могу.
В общем, сидели мы, выпивали, а Карина сводила нас с Ликой. Ну знаете, то утащит Андрея за сигаретами в магазин, то устроит танцы. По правде сказать, танцевал я как гусь, но тут особо ломаться не стал. Решил сыграть роль соляного столба, вокруг которого ходят люди. Просто встал посередь кухни и принялся крутиться на одном месте, держа Лику в руках. Какой же кайф это был, я скажу. Вроде никакого секса и прочего, но чувствовал я себя, словно девственник, впервые прикоснувшийся в девушке. Может, так и было на самом деле? Может, все, что до этого перестало считаться, поскольку тех, других я никогда не любил. А теперь отчетливо ощущал, что влюбляюсь. Уверяю вас, те, кто говорит, что не заметил, как полюбил, либо лгут, либо испытали нечто иное, но не любовь. Как можно этого не почувствовать? Ведь это же все равно, что курнуть. Происходящие с тобой перемены настолько разительны, что не заметить их трудно. Я балдел от каждого прикосновения. Один танец стоил двадцати встреч с самыми красивыми проститутками города и двух чашечек кофе, которые делала моя сестра. Муж недавно купил ей кофеварку, я в этом смысле, а не в том, что она несколько лет прожила в Индии, как отшельница, и постигла какой-то секрет.
Но знаете, что самое классное? Я чувствовал, что тоже цепанул Лику. Уж и не знаю, что ей во мне приглянулось. Во всяком случае, я не был уродом и читал книжки. Мы даже поговорили с ней об Ахматовой, об этом ее двадцать первом числе понедельника. Оказалось, Лика пишет стихи, и я был готов поспорить на что угодно, писала она здорово. Единственным моим недостатком было то, что я пил, как боящийся высоты человек перед полетом на самолете. Но это было как раз от недостатка любви и жизненной цели. Теперь, с появлением в моей жизни девушки, я не сомневался, что брошу спиртное. К тому же она-то не знала, что я закладываю за воротник. А потом, когда у нас все срослось бы, это было б неважно. Мы бросали б с ней вместе. Она бы прятала от меня деньги на выпивку, а я бы бил ее за это в лицо. Как в каком-нибудь неснятом фильме Скорсезе.
– Ну как, тебе понравилась Лика?
– Как будто да.
– Тогда иди к ней и сделай ее счастливой, – сказала Карина.
Это она проводила со мной инструктаж перед тем, как уехать. Ей почему-то непременно хотелось, чтобы мы с Ликой остались вдвоем. Только я ни черта этого не хотел. Как по мне, так секс все бы испортил. Однако ставить Карине палки в колеса я тоже не собирался.
– Ты отличный пацан и достоин ее. – Пьяной Карина была как свидетель на свадьбе. Старше меня лет на семь, а в ее жизни уже был развод и ребенок. Я немного боялся ее, честное слово. – Я хочу, чтобы у вас все получилось. Не слушай ее, просто делай, что нужно. У нее недавно закончились тяжелые отношения, и она еще не успела от них отойти.
– Понятно, – произнес я.
В общем, Андрей с Кариной уехали. Наверно, все-таки что-то между ними и было, но я не хотел сейчас в это вникать. Я лежал возле Лики и сердце мое билось быстро и громко. Я не решался к ней прикоснуться. В окно на кровать падал свет полной луны, и мне казалось, что рядом со мной лежит призрак. Одно движение и он тут же исчезнет в испуге, оставив меня одного. Мы лежали так, наверно, с минуту. Наконец я обнял Лику. Провел рукой по ее волосам, словно расческой. Больше мне ничего не хотелось.
– И часто у тебя такое бывает? – спросила она.
– Что именно?
– Часто ты ложишься в постель с едва знакомыми девушками?
– Нет, не часто, – ответил я. И это действительно было так. Во всяком случае, мои друзья были куда удачливей с женщинами. Может быть, не Валера, но Андрей с Юрой точно.
– А у меня так в первый раз. Веришь?
– Верю, – сказал твердо я. И сразу понял, что говорю правду. Понятно, я просто хотел в это верить, но в тот миг для меня все было неважно. Если бы она сказала, что горы – это не горы, а застывшие океанские волны, я и то бы поверил. Такой я дурак.
– Заниматься сексом без любви все равно что обонять персик, не имея возможности его надкусить.
Она так и сказала. Серьезно. И это снова было именно то, что мне хотелось услышать. Я знал, что совершаю ужасную глупость, но переспать с ней не мог. Для меня это было равноценно убийству.
– Если ты хочешь, мы можем и подождать с этим.
– Правда?
– Да.
– Пусть это случится, когда мы почувствуем, что любим друг друга.
Мы замолчали. Луна по-прежнему светила в окно. Я смотрел на Лику, не отрываясь.
На следующий вечер мы встретились снова.
Весь день в ожидании свидания прошел для меня, как под планом. Я ходил по улицам, словно блаженный, и не понимал, что происходит. Все внутри меня было иначе. Я закрывал глаза и видел перед собой Лику. Она была всюду. Даже на сдаче зачета мне не удалось сконцентрироваться. Несмотря на то, что зачет был серьезнее некуда – Уголовный процесс. Препод был сущим дьяволом – семидесятилетний такой старикан, тщедушный, но с лукавым огоньком в глазках. Он, верно, поклялся на Конституции, что сделает из ленивых мажоров конченых следаков, и потому держал слово твердо. Сколько народу из-за него отправилось в армию, не перечесть. Он был грозой всех распи*дяев и, попадая на первый курс, ты уже слышал от старших товарищей, что ожидает тебя на четвертом. Я, конечно, попервости подзабил на всю эту лажу. Решил, что не так страшен черт, как его малюют, и теперь пожинал плоды своего легкомыслия. Эта уже была шестая пересдача зачета. Не за горами маячила летняя сессия, где между прочим мне предстояло сдавать по уголовному процессу экзамен, и если я не успевал закрыть этот хвост до новой череды испытаний, меня бы стопудово отчислили. И тут уже не спасли б ни какие пожары. Я же сидел в аудитории с билетом и думал о Лике. Вот до чего я был влюблен. По самые уши.
Как назло билет попался коварный. Первый же вопрос резал меня наповал. Нужно было изложить суть федерального закона о содержании заключенных под стражей. Как-то так. И вот, блин, до чего не сошлись звезды. Отвечаю, я знал о данной мере пресечения буквально все, больше того, что о ней знал сам Петичкин (так звали препода, приколитесь) хоть он и проработал в следствии тысячу лет. Но то, что существует еще какой-то федеральный закон – это для меня было новостью. Я-то учился по кодексу и признаться ни разу не заглядывал в список вопросов, считая, что там не будет сюрпризов. И вот он – самый настоящий сюрприз. Из тридцати билетов достался именно мне, человеку, который больше всего на свете нуждался в спасении.
Дело мое было дрянь, и я решил прибегнуть к маленькой хитрости. Выложил на бумаге все, что помнил о заключении под стражей. Ну там сроки, порядок продления, по каким делам применяется, по каким нет и так далее, и с этим багажом знаний пошел к Петичкину. А тот, только завидев меня, сразу же ехидненько заулыбался, потирая ручонки. Мол: «знаем, знаем мы вас, товарищ Пимаев. Можете говорить, что угодно, я все равно выведу вас на чистую воду». Понятное дело, тут же можно было разворачиваться и уходить, но я не был настолько вы*бистым. Помню, как-то раз один тип с пятого курса чуть не разбил Петичкину лицо за то, что он завалил на зачете его девушку. Вот это был тип, понимаю, на новом «Аккорде». А я так не мог. Все-таки уважение к старшим жило во мне не хуже инстинкта.
– Ну-с, я вас внимательно слушаю, – сказал Петичкин, мельком взглянув на билет.
Я начал выкладывать все, как на духу. Говорил быстро и не останавливаясь, чтобы он не успел меня оборвать. Впервые в жизни я отвечал так на зачете, толково и безошибочно. Любой на месте Петичкина бы растрогался, отвечаю. Но этот был тертый калач. Только поддакивал все: «Так, так», а у самого лицо, как у игрока в покер. Вкуривает, что я лечу не свой билет, но виду не подает.
– Так, – снова сказал Петичкин, когда я закончил.
Он поднялся и начал ходить по аудитории, как на допросе. Его руки в этот момент были сложены вместе. Знаете так, палец к пальцу, в виде языческой звезды или козьих рожек. Антихристом он был, это точно. Я же сразу сказал.
– Ну а по своему вопросу вы мне что-нибудь сегодня расскажете? – спросил он. Что-что, а котелок у него варил, будь здоров. Такого дедулю не проведешь вокруг пальца. – Вы читали федеральный закон?
– Нет, – честно ответил я.
– Номер и какого числа он был принят, не знаете?
– Нет.
Я срезался, это было понятно. И мое чистосердечное признание тут было как пятое колесо. Кого угодно бы проняло, но только не Петичкина. Ну и посадил же он наверно в свое время народу. Жутко представить.
– Учите, товарищ Пимаев, учите. Увидимся с вами на пересдаче.
Вот ведь старый козел, прости Господи. Нет, я, конечно же, уважаю суровость, но тут речь шла о явной предвзятости. Раз я не сдал с первого раза его драный зачет, значит я неисправимый дурак и так далее. А я выучил уголовно-процессуальный кодекс от корки до корки. И ведь он это видел. Ни разу меня не поправил, пока я рассказывал про заключение под стражу, а значит, я говорил верно. Такой садюга, как он, обязательно ткнул бы меня носом в дерьмо, если б я ошибся хоть в слове.
Вышел я, в общем, на улицу, закурил. До вечера еще была уйма времени, но на пары идти не хотелось. Гребаная контора вымогателей и садистов. Я не желал видеть их гнусные рожи.
– Ну что, завалил тебя Петя? – спросил меня парень в брюках и пиджаке. Он курил рядом со мной. Тоже сегодня сдавал УПК. Вроде он был курсом старше и, стало быть, мучился уже второй год.
– Завалил, – коротко сказал я.
– А мне задал вопрос: какой главный закон регулирует Уголовный процесс?
– И какой же?
– Да вот тот самый, который ты держишь в руке.
В руке у меня был кодекс.
– Бля*ь, – выдохнул я дым сигареты.
– Во-во. По-другому не скажешь.
– Ладно, дружище, пойду я лечить нервы, – говорю я.
Желания тусоваться здесь не было. В любой момент меня мог увидеть кто-нибудь из преподавателей, которые должны были сегодня вести пары. И это могло плохо отразиться на моей успеваемости. А я несмотря ни на что все еще надеялся выкарабкаться. Хотя бы ради любви к Лике.
В общем, как уже говорил, весь день я ходил по городу, словно ошпаренный. Солнце припекало достаточно бодро, была уже середина апреля, и я успел дважды сдохнуть от жажды, да и похмелье немного давило, но освежиться пивком я не мог. Придти на свидание пьяным было не в моем стиле. От нечего делать я созвонился с Лехой. Леха – классный пацан, только мрачный как Шопенгауэр. В то время он на полном серьезе дожидался конца света, который должен был наступить в результате столкновения Земли с Нибиру. На мое счастье он как раз вышел из дому и пошел по делам в город. Конец света запаздывал, и Леха решил на все лето махнуть куда-нибудь на раскопки. Он прикалывался по этой теме. Копаться в костях древних людей, умерших миллион лет назад от глобального потепления, было для него чем-то вроде сеанса иглоукалывания. Это его успокаивало, я в том смысле. Ну вот, значит, решил он махнуть куда-нибудь на край света, и ему требовалось прикупить кое-чего для трехмесячного проживания в непаханой степи с речкой и комарами, а тут как раз позвонил я. Мы договорились пересечься возле туристического магазина. Обратно можно было пройтись вместе.
– Здоровенько, Анатолий, – поздоровался Леха. Он всегда так здоровался. Косил под весельчака. Даже улыбался, прикиньте! А сам с минуты на минуту ожидал адское пламя. – Как оно?
– Нормально. Влюбился!
– Серьезно? – улыбка его стала шире. – И когда ж ты успел?
– Да вчера. Андрей девчонок позвал.
– Опять пили, значит?
– Пили, – говорю. От Лехи можно было не таиться. Он сам, когда нужно было, мог так забухать, что даже моя печенка покрывалась холодной испариной.
– Ну ничего. Ни ты первый, ни ты последний.
– Ты как будто хоронишь меня, Алексей!
– Просто констатирую факт.
Ну вот, кажется, начиналось. Мы ходили по магазину среди всех этих двадцатиместных палаток и резиновых лодок с моторами, и разговаривали о последнем дне мира.
– Я говорил тебе о своей первой любви?
– Нет, – отвечаю.
– Может, как-нибудь расскажу.
Теперь Леха не улыбался. Глаза у него были грустными, как у комбайнера, чья машина сломалась в самом начале покоса. Он вообще очень походил на советского работягу. Мысленно я всегда представлял его в каком-нибудь черно-белом кино. Знаете, на заднем плане такое курящееся пылью поле, а на переднем – кабина трактора, из которой выглядывает счастливый Леха, крича что-то проходящим мимо дояркам. Вот уж и вправду человек родился на пятьдесят лет позже, чем надо было.
– Давай рассказывай, – говорю.
– Потом. Будет плохо – позвонишь, я приду.
Такой вот Леха и был. Признаться от его пророчеств мне поплохело.
– Слыхал, календарь Майя заканчивается? – продолжал он наваливать.
– Так кое-что слышал.
– Капец нам всем скоро придет. Надо запасаться тушенкой.
– Одной тушенкой тут не спасешься.
– Спасешься. Главное переждать в бункере пару лет, а потом уйти подальше в тайгу. Я в лесу не пропаду. Если что, и тебя вытащу. Обоснуем с тобой новое общество «Людей Солнца»
– Спасибо, – ответил я.
Что-что, а конец света мне не улыбался. Только влюбился, а тут этот гребаный календарь Майя закончился. Лучше б они составляли календари трезвости. Глядишь, и прожили б подольше.
Короче, в шестом часу вечера я поспешил к Лике, провожаемый тоскливым взглядом товарища. По его мнению, впереди меня ждала либо петля, либо долгий запой. Сам он вылечился от первой любви, отработав полгода на цементном заводе и, верно, считал, что такой сценарий не для меня. Слабоват я был для подобного марафона. Ничего не поделаешь.
Я подошел к дому Лики минута в минуту, как договаривались. Позвонил в домофон. Но Лика конечно еще не собралась. Обыкновенная история женщин. Так даже в книжках бывает, а в жизни на каждом шагу.
– Заждался совсем? – спросила она, выйдя ко мне через тридцать минут. Сучка…
Красивой она была, как чертенок. Нацепила черное платье в обтяжку, что-то сделала с волосами, чтоб они вились кудрями и все такое. Плюс эти здоровенные серьги. Никогда не подумал бы, что из таких мелочей можно сделать оружие, бьющее прямо в сердце навылет. Нет, я, разумеется, видел и раньше красивых женщин, видел эти их штучки-дрючки, которыми они убивают мужчин, но ни одну из них я не любил, и потому стрелы их луков или термоядерные боеголовки межконтинентальных ракет, кому как больше нравится, не попадали в десятку. Даже в восьмерку не попадали, если быть честным. Я терял руку или, может быть, ногу. Их отпиливали к чертовой матери, а потом у меня вырастало все заново, и я был как новенький. Теперь же меня буквально разорвало на части. Я не шучу! И оклематься после такого удара вряд ли представлялось возможным.
– Так, немного, – ответил я.
– Ничего, один раз меня прождали у подъезда всю ночь.
– Да? И кто это был?
– О, это было давно. Какая разница? – кокетливо сказала она.
«Вот ведь, стерва», – мелькнуло у меня в голове. И тут же я ужаснулся собственной мысли. Я влюбился в поэтичную стерву. Эко, брат, тебя угораздило! Однако не сказать, что я очень расстроился. Когда Лика была рядом, казалось, я вообще не был в силах печалиться. Я просто становился придурком. Это я заметил еще вчера. В конце концов, что-то есть в выражение «развесить уши». Во всяком случае, я чувствовал себя именно так. Мои уши висели по сторонам, как у слона, честное слово. Я слышал каждый шорох в траве и все прочее, но я ни черта не врубался в то, что мне говорила Лика. Я только осознавал ее тембр голоса, интонацию и через это все умудрялся иногда отвечать. Глупейшая ситуация, если хорошенько подумать.
– Ты хотел когда-нибудь завести собаку? – спрашивала например Лика.
– Я?
– Ну да.
– Не знаю. Наверно только кошку. Я люблю кошек – это моя личная трагедия.
– Почему трагедия?
– Потому что у меня никогда не было кошки.
– Ясно, – говорила она. – Раз любишь кошек, значит, будешь заботливым мужем.
– Вот как?
– Ага, – отвечала она.
– А ты, стало быть, любишь собак? – спрашивал я, немного помедлив. Тупость полнейшая, но что еще мне было спрашивать?
– По правде сказать, мне всегда хотелось щенка. То есть, чтобы он всю жизнь оставался таким, понимаешь? Никогда бы не вырастал. Когда они маленькие, то очень забавные, а потом это все куда-то девается.
– Понимаю, – как можно серьезнее отвечал я.
Но на деле ни черта не врубался. Какой на фиг щенок и зачем он ей сдался? А главное, я не понимал, что это значило. Хорошо это или плохо – хотеть иметь никогда не выраставшего в собаку щенка. С одной стороны, выглядело мило, не спорю. Но в то же самое время я слышал в этом какой-то внутренний страх. Страх перед миром, что ли. Я был хреновым Зигмундом Фрейдом, это понятно. Однако с Ликой в плане психоанализа я становился хреновее кактуса. И это меня раздражало.
Так мы и шли по парку, а ветер шелестел листьями в кронах деревьев и я злился сам на себя.
– Они будто переговариваются между собой, слышишь?
– Да, – сказал я.
Листья шелестели то прямо над нами, то где-то неподалеку, и это действительно можно было принять за разговор. Особенно по обкурке. Но Лика говорила это на трезвую голову. Вот в чем различие поэта и обыкновенного человека. Они словно вечно обкуренные, и это им к лицу. Если же, например, обкурюсь я, то будет лучше остаться дома, чтобы никто из соседей не увидел меня в таком состоянии. Серьезно. Один раз я видел в жо*у обдолбанного чувака. Он был под героином, не меньше. По улице передвигался легкой трусцой, причем бежал на цыпочках, как какая-нибудь балерина. Признаться, я удивился, как ему удается такое. Столько в нем было воздушности, казалось, он подвешен к шарику с гелием. Он бежал себе и бежал, и вдруг дернулся от испуга. Ну, дернулся – громко сказано. Точнее, просто отпрыгнул в сторону, так же плавно, как и бежал.
– Ой, собачка! Как ты здесь оказалась? – спросил он весело пустоту и, рассмеявшись, побежал дальше.
Никакой собачки рядом не было и в помине. А он ее видел. В общем, это как разговор деревьев, из той же оперы. Поэтам такое к лицу, а я бы, верно, выглядел как наркоша под кайфом, если бы вдруг начал нести всякий вздор. Такие дела. Нет во мне одухотворенности, хоть убей.
– Грустно, – продолжала Лика. – Сейчас листья такие яркие и зеленые, но с каждым месяцем будут бледнеть, пока в конце концов не пожелтеют и не опадут.
– Да, закон жизни, – ответил я.
– К сожалению.
Мы прошли немного вперед. Я обнял Лика за талию, а она опустила голову мне на плечо. Она почти что висела на мне, но тяжести я не чувствовал. Я будто так и родился с ней вместе, а потом нас разлучили и только теперь, встретившись после долгого расставания, я вспоминал позабытое чувство собственной полноценности.
– Иногда мне хочется быть как деревья.
– Правда?
– Когда наступает зима, они просто сбрасывают листья на землю и, впадая в оцепенение, дожидаются теплого времени. Для них трудная пора проходит быстро и безболезненно. Для людей все не так.
– У тебя трудное время?
– Когда-нибудь я расскажу. Не сейчас.
Мне было грустно. Никогда еще не было так. Какой-то гопник выносил ей мозги. Ходил налево направо, а потом возвращался, как ни в чем не бывало. С хорошими девочками всегда так бывает. Вообще, с хорошими людьми это частый случай. Обязательно появится скверный тип и втопчет тебя в самую грязь, чтобы ты стал таким же, как он.
Я закурил, хоть и знал, что Лике это не нравилось. Тот, другой не курил, и она на дух не переносила табак. Но сейчас мне хотелось, чтобы она задохнулась в дыму, хотелось, чтобы у нее начало першить в горле, а из глаз побежали едкие слезы. Чтобы она помнила, что с ней рядом я, а не он, и что я курю сигареты. Для начала этого было достаточно. А после я бы придумал что-то еще. Начал бы ходить на руках, например. Что угодно, лишь бы вытравить из нее ненужные воспоминания.
В одиннадцать я проводил ее до подъезда. Мы долго прощались, целуясь в романтической темноте.
– Звони, – шепнула она, потянувшись к двери.
– Ну хорошо, так и быть, позвоню, – ответил я в шутку.
На самом деле мне хотелось позвонить ей прямо сейчас, не дожидаясь пока она исчезнет из виду. Ведь в конце концов, звонят только тем, о ком думают и мне казалось беспросветною глупостью ждать утра, чтобы набрать ее номер. Не звонить Лике было то же самое, что не курить. Через каких-нибудь тридцать минут начиналась жуткая ломка.
– Ах вот как? – рассмеялась она. – Тогда не звони.
И скрылась в подъезде.
На выходных я поехал в Красноярск к Владу. С концертом туда приезжал сам Кипелов, прикиньте! Я не мог пропустить такого события. Тем более Влад с радостью взял на себя хлопоты по приобретению билетов и прочего. Мне нужно было просто дотащить задницу до Красноярска, а остановиться я мог у него. Хотя, конечно, легко сказать: «дотащить задницу». Я протрясся девять часов в общем вагоне то ли поезда, то ли электрички, то ли еще какой-то железной фигни. Поначалу я хотя бы смотрел в окно на пейзажи, но скоро меня от них стало тошнить. В сущности, мне кажется, наш интерес к природе переоценен. Честен в этом вопросе был один Чарльз Буковски. Вот кого точно не вдохновляли леса и звезды. Ему больше нравились женщины, а это куда прекрасней луны. За чтением рассказов старого козла, я и скоротал долгий путь к Владу. Только в конце, когда поезд мчался над Енисеем и грохот в вагоне стоял такой что хоть прямо сейчас прыгай в окошко, я оторвался от книги. Но за окном уже было темно, и я ни черта не увидел, лишь сумерки. Вот уж действительно, из такой темной жути не сделаешь книги. Даже музыки не напишешь.
– Здорова, мужик! – поприветствовал меня Влад на перроне.
Он был волосатым сукиным сыном. Я ему чертовски завидовал. Сам порывался не раз отрастить волосы, как у истинных металлистов, но терпения не хватало. Это какое-то сельское хозяйство, ей-Богу. Все равно, что брать весной поросят и к осени превращать их в жирнющих хряков. Такой сценарий не для меня. А у Влада терпения было до задницы. Может, поэтому на гитаре он играл лучше.
– Здорова, дружище. Здорова.
Обнимались мы с ним на вокзале, наверное, минут десять, как два баклана, хлопающих от счастья крыльями. А потом сели в первый же попавшийся нам автобус и давай наматывать круги по Красноярску. Шучу, конечно. Разумеется, мы ехали прямо. Но в незнакомом городе всегда кажется, что ты ездишь по кругу. Как в жизни, честное слово. Все бухаешь и куришь, а вокруг тебя неизвестность и ничего невозможно понять. А вообще, Красноярск не произвел на меня впечатления. Если честно, я давно мечтал побывать в Питере. Вот это, должно быть, город. А Красноярск всего-навсего еще одно скопление домов. Правда, здесь находился шикарнейший музыкальный магазин. Но это не делало городу чести. Если бы магазин поставили где-нибудь в поле, я бы не стал строить вокруг него город да еще потом прикипать к нему сердцем. И вы бы не стали? Ведь верно?
– Ну что, оторвемся сегодня? – спросил я Влада.
– Давай. А что будем пить?
– Ежевичную настойку! Я прикупил.
Почему я взял именно эту хер*ю непонятно. Но на Влада мои слова подействовали удручающе. Уж не продуло ли его сквозняком на перроне или не подхватил ли он бычий грипп?
– Настойка – это ведь не водка? Сколько там градусов?
– Тридцать пять, – сказал я, словно ступая по тонкому льду.
– Тогда, пожалуй, можно.
– А в чем дело?
– Просто я пообещал одному человеку, что не буду пить водку до двадцати пяти лет.
– Ты пообещал, что не будешь пить водку?
– Да. И это серьезно!
Блин, узнаю старика Влада. Вот из такой петрушки он и состоит, чтоб вы знали. Ну я, понятное дело, тут же начал его успокаивать. Благо автобус ехал и ехал и все никак не останавливался.
– Ясен пень, настойка – не водка. Сдурел, что ли? Стал бы я поить тебя водкой. Она ж отвратительна! А тут всякие травы и прочее. К тому же, я не хочу много пить. – Этой последней фразе я научился у матери. Валера всегда так говорил, когда хотел наеб*ниться. Но на этот раз я, похоже, не врал. Сказал так и тут же почувствовал, что говорю правду. Хотя пока говорил, думал, вру. Да уж, нарочно такого ни в жизнь не придумаешь. – Я ж недавно с девчонкой познакомился. С Ликой! Прикидываешь?
– Да ладно?
– Да, – сказал я. – Но я не хочу о ней говорить.
Мне почему-то вдруг стало грустно. Напрасно я о ней заговорил.
– Ты никак влюбился, чувак?
– Блин, это еще мягко сказано.
– Чувак, круто!
Мы снова стали обниматься с ним, как два баклана.
– За это можно и выпить. Тем более раз ты говоришь, что настойка – не водка!
– Нет, настойка – не водка, – повторил я.
Последнее что я помнил в тот день – два пальца правой руки медленно приближающихся к моему рту. Ужасное воспоминание. И теперь мне с ним жить до конца своих дней.
Народу в зале собралось, наверное, тысяч сто. Нам повезло пробиться к самому оцеплению перед сценой. Отсюда мы должны были увидеть все как на ладони, если, конечно, нас бы не раздавили толпы напиравших сзади фанатов. Духотища была, как в духовке. Анекдот про комаров, залетевших в спортзал надышать воздух, не так уж нелеп. Разумеется, если комаров этих как килек в банке. Я обернулся назад. За спиной у меня все кипело и колыхалось, нельзя было понять, где заканчивается это живое море. Просто один мрак перетекал плавно в другой, а потом, поднимаясь по стенам и потолку, соединялся с мраком на сцене. Вокруг все вибрировало и гудело сумасшедшей энергией, как трансформаторы дяди Марата, и это было почище ядерной бомбы.
– Круто, – крикнул в самое ухо мне Влад.
– Ништяк. Скоро выйдут!
Но музыканты запаздывали. Где-то сзади послышался визг, кто-то громко крикнул: «Кипелов», и тут же толпа подхватила этот боевой клич. Сотни тысяч людей, или сколько их было, не знаю, кричали: «Кипелов», подняв руки вверх. И я тоже начал кричать вместе с ними. Не мог не кричать. Мой голос сливался с единым голосом зала. Я чувствовал себя огромным и непобедимым. Даже биение сердца постепенно стало звучать в унисон с общим криком. Я кричал, срывая голос. Это было безумием чистой воды, но безумием офигенным. Я готов был разорваться на части от напряжения, так меня шторило. И вот в тот самый момент, когда казалось, что кричать больше нет сил, над сценой загорелись прожекторы и на свет выбежал Валерий Кипелов, сходу начав первую песню. Тут же откуда-то взялись музыканты. Это был новый состав, и я знал только Смольского. Яростным ритмом он подхватил голос певца, словно бес невинную душу ангела.
Толпа буквально осатанела. Лишь на сцене появился Кипелов, она рванулась вперед, напирая на ограждения. Противиться этому порыву было немыслимо. Я тоже устремился вместе со всеми. И, блин, до чего это было круто! Я чуть ли не прыгнул на спину впереди стоявшему чуваку, выбросив руку с козой в сторону сцены. А тот не повел даже бровью, прикиньте. Так всех колбасило.
Что происходило в следующий час описать невозможно. Мы прыгали, кричали и пели. Выбившись в первый ряд, Влад принялся трясти головой, чуть ли не подметая пол длинным волосами. Прямо напротив него стоял мент – такой толстозадый хмырина с блестящим от пота лицом. Влад не мог видеть, а может, видел и делал специально, но иногда его волосы хлестали милиционера по щекам. А тот знай себе, стоял как вкопанный и ничего не говорил. Только по скривившимся в отвращении губам можно было понять, как ему это не нравится. Влад творил настоящую революцию, как какой-нибудь Че Гевара или Кобейн. Я серьезно зауважал его в этот день, отвечаю. И Кипелов порадовал, молодец. Исполнял свои лучшие песни. Нет, конечно, они все у него хороши, я не о том, просто какие-то резонируют больше, какие-то меньше с твоим внутренним состоянием. Сегодня же каждая песня била точно в десятку. Это было как в фильме. Я так часто смотрел концерты на видео, что теперь чувствовал себя главным героем кинчика о рок-музыкантах. Мне хотелось фигачить на сцене, как эти парни. Больше откладывать было нельзя, я был просто обязан сколотить банду. Да я чувствовал в себе энергию супермена, честное слово. Вот что со мной творила любовь.
Как на грех, в этот момент Кипелов начал песню «Я здесь». Ну и штучка же это была, я скажу. Из последнего альбома. В сущности, концерт и проходил в поддержку «Рек времен», хотя, разумеется, исполнялись и старые вещи. Но эта песня просто снесла мне башку. Меня словно подхватило волной, понимаете? Целых четыре минуты я прибывал хрен знает где. Не в этом мире уж точно. Как по мне так это было настоящим свиданием с Богом. Наподобие медитации или эзотерических практик Карлоса Кастанеды. Только у мексиканского наркомана просветление приходило через остановку внутреннего диалога, я же свернул на дорогу в Икстлан путем погружения в мелодию. Я растворился в звуках, будто в реке. Не было ни прошлого, ни будущего, ни настоящего. Один абсолют. Как в повестях Сэлинджера, отвечаю.
– Еб*ть, мужик, вот это круть, – первым же делом выдал мне Влад, когда мы вышли на улицу. – И голос у него по-прежнему сильный, кто бы что там ни говорил.
– Да, это было просто молитвой.
– Блин, я даже не знаю, куда теперь себя деть!
Я тоже не знал, что мне теперь с собой делать. В конце концов мы сели в автобус и поехали к Владу. Опять за окном все кружилось и мельтешило, как в лабиринте, из которого ни под каким соусом нельзя выбраться. Но Влад знал дорогу. Он убил всех Минотавров, водившихся в Красноярске.
– У меня пальцы чешутся – так охота играть, – сказал он, когда мы вошли в хату.
Если честно, у меня тоже чесались пальцы, как у какого-нибудь сифилитика. К тому же, гитара у Влада была круче моей. Да, изначально обыкновенный китаец, тупо палка с шестью струнами, но Владу удалось существенно ее модернизировать. Он поставил новые звукосниматели, купил ламповую примочку и комбик, так что гитара зазвучало на миллион баксов. Ясен пень, я капец как горел желанием опробовать это весло. Пьяным я не играю принципиально, потому накануне ограничился лишь целомудренным созерцанием игры друга, и теперь мне хотелось лабать с удвоенной силой. Мы играли по очереди, словно курили косяк, передовая гитару из рук в руки. Сначала Влад зафигачил соло Маврина из песни «Я свободен». Те, кто в курсе, поймут, как это непросто. Слишком много флажолетов и прочей петрушки. Однако Влад справился. Я аж открыл от удивления рот. Конечно, он сыграл не так круто, как Смольский сегодня, но блин для меня этот уровень был точно недосягаем. Мне оставалось лишь сбацать любимого «Героя асфальта». Ну и ревела же у Влада гитара. Казалось, звук исходил из самих пальцев. А когда я приступил к соло, она запела совсем как какая-нибудь бледная девственница из нью-йоркского мюзикла.
– Ништяк, Влад, – сказал я восхищенно.
– Я таскал гитару к лучшему мастеру в Крае, и теперь ее не узнать. Давай-ка сбацай еще что-нибудь.
Дважды просить меня не пришлось. Я сыграл двадцать четвертый каприс Паганини и как раз приступил к «Арпеджио из ада» Игнви Мальмстима, как кто-то принялся долбить со всей силы в дверь. По стуку было понятно, что это соседи. Пришлось Владу идти открывать дверь, и потом полчаса выяснять отношения с этими нехристями. Об игре, разумеется, больше не могло быть и речи. Нам и разговаривать-то было предписано шепотом, потому что соседям хотелось спать. Просто лемуры какие-то, отвечаю. Им бы в тропический лес охотиться на всяких шуршащих во тьме паразитов, а не жить в многоквартирном доме через стенку от Влада.
– С*ки, бля*ь, – сказал я. – Весь кайф обломали.
– Пойдем, я сделаю чай. Можно будет посмотреть выступление Джо Сатриани на последнем «G3».
Расстроен Влад был не меньше меня. А уж я-то негодовал так, что впору было засесть с ружьем на балконе и шмалять оттуда по всем прохожим. Никто вокруг нас не понимал музыки. Все только пялились в телик, а по утрам ходили на службу. Это было ужасно.
Самое стремное, что она весь вечер молчала.
Мы сидели на кухне и пили чай. Закурив, я начал играть «Lonely nights». Я не был придурком и все понимал. Так хреново мне не было никогда в жизни. Потому я и играл, изливал свою чертову боль в музыку. Я был сумасшедшим канатоходцем, плясавшим над пропастью на шести металлических струнах.
– Очень красиво, – сказала Лика, когда я закончил.
– Да, – произнес я.
– Сыграй еще раз. Эта музыка так напоминает мое настроение.
Я начал играть заново. Я повторял куплет снова и снова, будто играя последний раз в жизни. Однако я не мог продолжать бесконечно, как бы мне того ни хотелось.
– Мне пора, – сказала она наконец.
– Я тебя провожу.
– Нет, не надо. Правда, не надо.
Она почти умоляла, чтобы я не настаивал.
– Уже слишком поздно.
– Если ты думаешь, что я боюсь темноты, ты ошибаешься. Что может со мной случиться?
– А все-таки я тебя провожу.
Она шла к нему, это ясно. А я не знал, что мне делать. Запереть ее в хате? Отобрать телефон? Вызвать милицию? Я видел, как сильно она его любит. И это меня убивало. Я мог позвонить ее бывшему. Мог сказать, чтобы он не мешал. Я не был крутым, не умел драться и прочее, однако это сделать я мог. Но я не мог заставить ее не любить. По-крайней мере сейчас. А на потом у меня не было времени.
До ее дома мы шли тоже молча. Я чувствовал, что мне нужно что-то сказать. Хоть что-нибудь, но слова не шли в голову. Вечно с этими словами беда. Когда не нужно, они валятся в голову, как красноармейцы в казачью станицу у Шолохова, а когда нужно – ни одного не найдешь. Может, если бы я подобрал верное слово, мне б удалось ее сделать своей. Какое-нибудь редкое, еще никем никогда не произнесенное слово. Но в голове было пусто, хоть режь. Мы шли, а впереди какой-то парень фигачил кулаком остановку. Все было нормально, я знал это. Просто у него паршивое настроение. Как я его понимал. Во всем этом гребаном мире он был самым вменяемым представителем человечества. Блин, да он, наверно, разбил в кровь все костяшки, потому что вскоре принялся лупить остановку ногами. Мы прошли мимо, а он все долбил ее и долбил, пока стена остановки из прозрачного пластика не грохнулась на асфальт. Теперь внутрь можно было заходить с двух сторон. Я был рад за парня. Как-никак у него все получилось.
В какой-то момент Лика остановилась. Встала посередь тротуара, прямо возле переполненной мусорки и ржавеющих гаражей, и стала прощаться. Наверно, сам Штирлиц не выбрал бы лучше места для расставания с тайным агентом. В этот раз я не стал навязываться. На ее лице и без того было написано, что, если я буду настаивать, она меня прикончит на месте. Никогда я не видел, чтобы так кого-то любили.
– Ладно, звони, – сказала она.
– Ага.
Она не дала мне себя поцеловать. Свалила, чуть ли не бегом. Не успел я очухаться, а она уже скрылась из виду. Вот так и происходят самые дерьмовые на свете вещи. Быстро и некрасиво.
Я закурил и, постояв с минуту у мусорки, двинулся следом. Причем именно двинулся. Удачное слово. Мои руки и ноги были как на шарнирах, каждый из которых был смазан по-разному. Левая нога так и норовила сложиться напополам, а правая, напротив, совершенно не желала сгибаться в колене. С руками происходила та же самая хрень. Благо идти было близко. Ликин дом был в какой-нибудь сотне метров, да и из этой сотни мне достаточно было преодолеть всего тридцать. Проследить за Ликой я мог и на расстоянии. Зрение у меня было острым.
Они встретились у продуктового магазина. Только подумать, неделю назад я брал там пиво. Если б я знал наперед, что так все получится, выбрал бы другой магазин. Теперь же до конца жизни пиво будет ассоциироваться у меня с изменой, и я не смогу его пить с легкой душой. Да, бросая меня, Лика забрала моего лучшего друга. Хорошо хоть план я покупал в другом конце города и в первое время мог раскидать большую часть дней на него, а оставшиеся дежурства препоручить водке.
Я стрельнул бычком сигареты в стоявшую рядом с пешеходным переходом урну и пошел к ним. Переходил дорогу на красный свет, благо машин почти не было. Только один кретин посигналил мне, чтобы я поторапливался, но я и не подумал прибавить шаг. Изо всех сил пытался нагнать на себя важности. Другого выхода у меня не было. Драться я не умел. И если начистоту, боялся кровопролитий. Причем боялся не только того, что достанется мне, но и обратного. Боялся ударить кого-то, прикиньте? Мне это казалось невежливым. Все равно что засесть на толчке, когда кто-то точит на кухне.
Лика заметила меня сразу. Спасибо нервному мудаку на машине. Даже бичи у пивной повернули ко мне свои рожи. Наверно, и на Христа, ступающего по морской глади, не смотрели с таким дебильным вниманием. В общем, я шел, а Лика что-то шептала своему парню, пытаясь утянуть его за руку к подъезду. Но он, понятно, идти никуда не хотел. Отстранив ее, шагнул мне навстречу. По лицу было видно, что он все вкурил.
– Ты кто такой хули? – сказал он.
Тут мне, наверно, надо было что-то ответить. Что-нибудь в духе средневекового рыцарства или бандитских разборок 90-х годов. Но я ничего не сказал. Перед глазами вспыхнула белая пелена, и я выбросил правую руку вперед, тут же почувствовав, что попал. Блин, первый раз в жизни я дал кому-то по роже, и мне не было скверно. Мне было капец как кайфово, по правде сказать. Я уже чувствовал себя победителем и, если бы меня спросили в этот момент, что я собираюсь предпринять дальше, я бы немало смутился. Действительно, у меня не было ни малейшего представления о том, как вести себя в поздних раундах. Я был спринтером, который реализовал все возможности в первом же молниеносном рывке и теперь с изумлением смотрел на уходящую вдаль на многие мили дорожку. Меня мог спасти лишь глубокий нокаут соперника, но, блин, он, казалось, и не почувствовал моего удара. Он разозлился, я же начал стремительно остывать.
От первого его выпада я увернулся. Юра давал мне как-то по пьяни пару уроков бокса, и я выжал из них сейчас максимум пользы. Но уже второй удар свалил меня с ног. Я не почувствовал боли. Все происходило как под анестезией и будто бы не со мной. Просто мелькнуло перед глазами темное небо, с низкими, словно табачный дым, тучами. Потом я увидел верхушки деревьев и панельную многоэтажку с темными окнами.
– Пойдем, Андрей, я все объясню, – плакала Лика.
– Новый твой еб*рек, да?
– Ну же, пойдем.
– Га*дон, бля.
И он пнул меня ногою в живот.
Я проснулся от громкой музыки. Это Валера танцевал медленный танец с какой-то девчонкой. Выглядел он впечатляюще. Как гусар из исторических фильмов. Спина прямая, на лице выражение мужества и благородства. Спектакль, и только. Для полной картины не хватало шампанского. Сразу понятно, мать рассчитывала сегодня как минимум на две палки.
Я поднялся с кровати и отправился на осмотр хаты, рассчитывая найти подружку Валериной пассии. Но в квартире никого больше не было. Я сел на кухне и закурил, думая о несправедливости мира. Перед тем как я выключился, Валера отправилась на вербовку двух таинственных незнакомок, которых он подцепил вчера в клубе. То есть, как подцепил? Просто взял номера телефонов и отвалил до более благоприятного случая. Вчера обстоятельства были не подходящими, потому что Валера был в кашу и не мог вести с дамами светской беседы. Сказать по правде, он даже не запомнил, как они выглядели. В памяти отложился лишь цвет волос и смутное подозрение, что они давно не студентки.
– По-моему они старше нас, – осторожно предположил он, опохмеляясь у меня утром пивасом.
– Да? И намного?
– Вряд ли. Может, им лет двадцать семь, двадцать девять. Не больше.
– Сойдет, – сказал я убежденно.
– Я тоже так думаю, – ободрено произнес он. – Опытные. И поговорить будет о чем. А то эти малолетки заколебали совсем. Один ветер в головах и ничего кроме.
Валера ставил опыт неизмеримо выше молодости и девственного взгляда на жизнь. В чем-то я был с ним согласен. Опыт действительно великая штука, особенно в сексе. А вот что касается ветра, не знаю. О чем собственно он собирался разговаривать со взрослыми бабами? Об ипотечных ставках в Сбербанке? Иногда мне казалось именно так. И я этого не понимал. Мне с девушками хотелось говорить о всякой фигне. Можно было о деревьях и персиках. И чтобы ничего серьезнее обсуждения просмотренных фильмов. Наверное, я просто не повзрослел, вот и все. Но как бы там ни было, сегодня я оставался без пары. Поэтому мне оставалось только курить.
Наконец Валера натанцевался и притащил свою девчонку на кухню. В какой же я выпал осадок, когда как следует ее разглядел. Старше нас? Да ей было лет сорок, не меньше. Нет, конечно, для своего возраста она выглядела отменно, но, черт побери, сорок лет! Это же нужно было так промахнуться.
– Вот знакомьтесь, – начал галантно Валера, будь он неладен. Манеры как у английского джентльмена. Неужели, не видит сколько ей лет? – Анатолий, Лика.
– Очень приятно, – произнес я.
А сам думаю: «Ну и свинью же ты мне подложил, мать». Нет, серьезно. Из всех девушек, которые были в баре, он познакомился именно с Ликой. Да он просто засандалил мне в сердце из крупнокалиберного орудия и при этом еще улыбался. Садюга, иначе не скажешь.
– К сожалению, моя подруга не смогла сегодня придти, – начала оправдываться Лика. Верно, подметила, какую я скривил рожу. Иногда я тоже могу быть невыносимым. – Но в следующий раз она обязательно подойдет.
– Ничего страшного, – говорю.
И начинаю разливать пиво.
Короче, весь вечер Валера разговаривал с Ликой о жизни. Наконец-то душенька его оторвалась. Чего-чего, а ветра в голове у этой мадам не было. За плечами два брака и множество печальных историй. Какой-то утонувший в озере брат, какие-то двадцать лет бухучета. Сущий кошмар, честное слово. Скучнее пьянки я не припомню.
Благо стало быстро светать. Валера увел Лику в комнату, а я продолжил бухать. Не самое лучшее занятие, скажу я, когда в соседней комнате происходит осквернение трупов. Ну и долбил же он ее, честное слово. Словно летом после дождя выбивал ковер во дворе. Кровать скрипела, как ненормальная, а Лика кричала на весь чертов город. Знаете, так надсадно и продолжительно, как если бы звала кого-то в лесу. И откуда в ней были только силы кричать, не пойму. Я б, наверно, через минуту охрип от такого концерта, а ей хоть бы хны. Привыкшей она была, что ли? Не знаю, вам, наверно, смешно, а мне ни черта не до смеха. Она кричала в такт каждому из этих ста двадцати миллионов гребаных скрипов и порой умудрялась коротко вскрикнуть в промежутках между толчками. Эти странные вопли были совсем непонятны. Я никак не мог представить картину происходящего в спальне. В голову лезла ужасная мерзость, нечто в духе пошлых сцен пыток из порнухи с Сашей Грей в главной роли. Но когда Валера и вовсе остановился, а Лика продолжила свои истошные вопли, у меня просто-напросто сломались мозги. «Да чем они там занимаются, черт побери?» – подумал я. Она кричала, шлепая Валеру по заднице, а он упорно молчал, как партизан. И так продолжалось целую вечность, не меньше.
Наконец он снова задвигался. На этот раз двигался он быстро и беспощадно. Лика верещала, как резаная. Ничего прекрасного в этом не было, честно. Валера всаживал так, что Лика билась головой об батарею, выстукивая азбуку Морзе, но они не обращали на это внимания. Можете представить, как мне было тошно.
Я допил пиво. Встал и вышел из хаты, хлопнув за собой дверью. Ну их к чертовой матери. Я ушел в домашней одежде, в шортах и рваной футболке, мне было начхать. Шел шестой час утра. Кому я на фиг был нужен? Черепахи и те, наверно, чаще летают, чем в чьей-нибудь голове возникает мысль обо мне. А между тем видели бы они, как я шел. Шел я действительно классно. Легкой, шаркающей походкой, и все такое. И рассвет был соответствующим. Как закат в фильме «Побег из Шоушенка». Помните, когда он ехал на «Кадиллаке» в сторону Мексики. И там еще было море. Только внутри у меня все разрывалось на части, и дворник скоблил метлой по асфальту, как проклятый. Не иначе хотел подос*ать мне прогулку. Великолепную прогулку в сторону Мексики. Как вам такое? Всего-то пятнадцать тысяч километров. Уже вечером я собирался пить в Сиуатанехо текилу с абсентом в окружении юных мексиканских красавиц, и коротышки с гитарами пели бы нам в свете луны серенады.
Я подошел к ларьку и взял еще одну бутылочку пива, в дорожку.
Мой сотовый вдруг завибрировал.
– Да? – сказал я.
– Толян, Мишу закрыли.
– Как закрыли?
Это Андрюха звонил. В шесть утра. Похоже, дело было серьезнее некуда. А я ни черта не мог въехать.
– Два два восемь, дружище. Два два восемь.
– Бля, – выдохнул я.
– Да, – сказал грустно Андрей.
– Блин, вот дурак. Какой же он дурак. – Мне было чертовски жаль Мишу. Любому было бы жаль, если б он хоть немножечко его знал. Таких людей на земле очень мало.
– Ты где сейчас? – спросил Андрей. – Я подъеду. Нужно перетереть.
– Подъезжай, – говорю. – Я дома.
30 июня – 5 декабря 2017 года.