Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2018
|
КОНТЕКСТЫ |
Выпуск 80 |
Ирина ЧАЙКОВСКАЯ
/ Нью-Йорк /
Рашель Хин. Не ко двору. Избранные произведения. Составители М.Б. Авербух, Л. И. Бердников, С-Петербург, Алетейя, 2017
Закрыты
ставни, окна мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, Бог весть. Пропал и след.
А. С. Пушкин. Евгений Онегин
Об этой писательнице, ныне представленной в объемистом томе «Избранного», я впервые услышала десять лет назад. Тогда филадельфиец Марк Авербух, один из составителей однотомника, прислал мне антологию «Вокруг евреев» (2007), где был помещен рассказ Рашели Хин-Гольдовской «Макарка»[1]. А через четыре года, в 2011, Марк прислал мне расширенное и дополненное издание своей уникальной антологии. В ней были помещены уже целых пять рассказов Рашели Хин-Гольдовской, чьи произведения в послереволюционное время не переиздавались. И теперь наконец в питерском издательстве «Алетейя» вышел однотомник избранных сочинений писательницы, с большой и содержательной статьей о ней Льва Бердникова.
Название сборнику дала повесть Рашели Хин «Не ко двору», судя по двум дореволюционным переизданиям, весьма в свое время популярная. В ней объединились две темы писательницы – судьба российского еврейства и жизнь вырождающегося сословия российских бар на рубеже 19-20 веков.
Героиня повести гордая красавица Сара, за спиной которой бунт против семьи, уход от мужа, потеря ребенка, порывает со своим прошлым и уезжает в маленький приволжский городок, где становится гувернанткой в семье вдовы-генеральши. Здесь ее ждет встреча с уездным покорителем дамских сердец Борисом Арсеньевич Коломиным, на деле оказавшимся человеком тонким и способным на большое чувство. Коломин, как и Сара, прошел через многое: служил, путешествовал, даже воевал в Герцеговине – и в итоге ни в чем себя не нашел. – Что же вы теперь делаете? – спрашивает Сара. – Ничего...слоняюсь. Мотив знакомый всем читателям русской литературы. Повесть вышла в 1886 году, и таких героев, лишних в своей стране и в своей среде, русские писатели изобразили к этому времени достаточно. Вот и Сара, русскую литературу хорошо знавшая, упрекает влюбленного в «блаженной обломовщине». Между героями происходит объяснение. Русский аристократ предлагает гувернантке, к тому же еврейке, стать его женой. Однако Сара, хотя и любит Коломина, ему отказывает. Причина? Для замужества ей нужно поменять религию, то есть стать христианкой. «Слушайте, я считала себя с детства русскою, думала и говорила по-русски, мое ухо с колыбели привыкло к звукам русской песни… Все это осмеяли, забрызгали грязью… я… всей душой своей прилепилась к этим гонимым, невежественным, забитым евреям, которых вы же изуродовали и над которыми вы же и издеваетесь. И вдруг теперь...громогласно отречься от них, перейти во вражеский лагерь самодовольных и ликующих… Милый мой, я люблю тебя, как душу, но никогда за тебя не пойду!»
Повесть показалась мне излишне сентиментальной, кроме того, коллизия, обозначенная еще Шарлоттой Бронте в «Джейн Эйр», на мой взгляд, не очень легла на нравы российского общества. Все же одно дело романтическая любовь гувернантки и аристократа на фоне одинокого старинного замка, и другое – в закоснелой русской провинции. Однако в этой повести, как и в рассказах Рашели Хин, остро поставлена болезненная проблема тогдашнего российского общества – дискриминация евреев. Еврейское племя в Российской империи, и здесь придется использовать ленинскую терминологию, находилось под двойным прессом – социальным и национальным. Не потому ли в годы революции ручейки еврейского сопротивления слились с протестом русских рабочих и крестьян и освободительным движением национальных окраин? Рашели Хин, родившейся в 1863 году, суждено было увидеть Октябрьскую революцию и больше десятилетия прожить при новом строе; судьба ее пощадила, не дав стать свидетельницей ареста сына, Михаила Фельдштейна, казненного по сфабрикованному обвинению в годы сталинского террора, в 1938-м, она умерла раньше, в 1928-м.
К слову сказать, самой писательнице, в отличие от ее героини Сары, пришлось-таки поменять религию в связи с замужеством. Она перешла в католичество, поняв, что иным способом не сможет соединиться с Онисимом Гольдовским, своим вторым мужем – первый муж, Соломон Фельдштейн, не давал ей развода. Но и ее избраннику, Онисиму Гольдовскому, пришлось изменить иудаизму и перейти в лютеранство – по законам Российской империи, иудею было запрещено вступать в брак с христианкой. Такой вот сложный фортель, проделанный отчасти из-за той же дискриминации. И писательница, и ее новый супруг были людьми нерелигиозными, крещение не повлияло на их образ жизни, разве расширило круг общения – в Москве 1890-х годов у Рашели Мироновны был культурный салон, посещаемый художественной интеллигенцией; среди посетителей ее «вторников» были адвокат Анатолий Кони, шекспировед Стороженко, литераторы Алексей Толстой, Константин Бальмонт, Максимилиан Волошин, театровед Аким Волынский… К чести Рашели Хин она не отреклась от своих униженных соплеменников – одна из первых принесла «еврейскую» тему на страницы тогдашней периодики. А печаталась она в журналах «Вестник Европы», «Мир Божий», «Русская мысль», то есть в весьма солидных и широко читаемых изданиях. Здесь, наряду с повестями, продолжающими тургеневские темы разрушающихся дворянских гнезд и не находящих общего языка отцов и детей, она публикует остросоциальные рассказы о положении евреев – «Мечтатель», «Феномен», «Макарка». Эти рассказы говорят нам о «еврейском вопросе» больше, чем долгие лекции и ученые статьи. В них все как на ладони. Прочитав их еще в антологии Марка Авербуха, я написала статью о правовом положении евреев при Александре третьем и Николае втором с иллюстрациями из рассказов писательницы. Картина получилась страшноватая. Не буду перечислять все дискриминационные постановления, которые принимались с 1881 по 1917 гг. кабинетом министров, а чаще через его голову, в виде особых царских циркуляров, касающихся проживания евреев в столицах, устройства их на работу, обучения их детей в гимназиях и университетах… Приведу только крошечную сценку из повести Рашели Хин «Мечтатель». Ее героя, Бориса Моисеевича Зона, энциклопедиста-самоучку, человека честного и бескорыстного, воспитателя юных, вместе с десятками тысяч его соплеменников, по указу 1891 года (!) выгоняют из Москвы.
Исполнитель с «лисьим лицом» ласковым, с оттенком грусти голосом говорит:
– Твое имя Берка Мошков.
Лицо Зона покрылось смертною бледностью.
– Берка не имя, такого имени нет, – произнес он тихо и твердо.
«Исполнитель» укоризненно покачал головой.
– Есть, мой друг, есть. Берка, Ицка, Шлемка, Мошка – вот ваши святцы, а не нравится, так ведь можно, мой друг, и в Палестину.
– По закону, – начал Зон…
– Для жида нет закона, – прервал он все так же ласково и печально. – Ты Берка, дружок, не упрямься. – Берка и ничего больше, будь у тебя хоть двадцать дипломов».
Писательница приводит своего героя-мечтателя к самоубийству. А читатель, прочитав рассказ, возможно, вспомнит гениального «певца русской природы» Исаака Левитана, которого московские власти дважды, в 1879 и 1892, выселяли из Москвы как «некрещеного еврея».
Составители включили в однотомник, кроме повестей и рассказов писательницы, ее воспоминания. Юная Рашель Хин, три года проучившаяся в Сорбонне, в Париже познакомилась с Иваном Тургеневым и оставила о нем интересные, не изданные при жизни автора воспоминания, начинающиеся с очень точного замечания: «Над литературной и личной судьбой Тургенева всегда тяготело какое-то недоразумение, что-то недоговоренное…». Мне кажется, что это «недоразумение» не исчезло до сих пор – и не потому ли, что писатель всю вторую половину жизни прожил за границей? Очень верно замечено и о «воспоминаниях» о Тургеневе. Рашель Хин с негодованием говорит о мемуарах Авдотьи Панаевой. «Во всех ее рассказах Тургеневу отводится самая жалкая, самая неприглядная роль». И дальше: «Как хорошо после этих развязных характеристик отдохнуть на безыскусственных, правдивых страницах г-жи Житовой!» Занятно, что занимаясь Тургеневым, я несколько статей посвятила «Воспоминаниям» Авдотьи Панаевой, а совсем недавно закончила большую статью о судьбе Варвары Николаевны Богданович-Житовой, связанной с Тургеневым непростыми отношениями (она была воспитанницей его матери), оставившей очень искренние благодарные воспоминания обо всей тургеневской семье. Завершает Рашель Хин свой небольшой мемуар о Тургеневе, своем литературном учителе, которому она посвятила книгу прозы «Под гору», грустным наблюдением: «… как мало его читают, как мало ценят… Молодежь apriori считают его «отсталым», а взрослые, чтобы оправдать свое равнодушие, с апломбом восклицают: куда ему до Достоевского, до Толстого…».
Удивительное совпадение с сегодняшней ситуацией, не правда ли? Ощущение дежавю. Слышим подобное сегодня, звучало это и вчера. А Тургенев жив, и я уверена, еще пробьется к молодому читателю. Или лучше так: молодой читатель пробьется к нему.
Заинтересовало меня и эссе Рашели Хин «Последние годы Н. И. Стороженко». Оно о профессоре Московского университета, шекспироведе и правдолюбце. Об этом глубоко русском человеке писательница пишет, что он подал ректору отдельное мнение о том, что недопущение евреев в университет действует развращающим образом на студентов –христиан. Практического значения записка не имела, но честный профессор не мог ее не подать. – Ну, как я «ему» (или «ей») скажу… университет мол не для вас… Вы еврей… там дроби какой-то не хватает...Креститесь… Срам.
Приведу пассаж из статьи о Стороженко, кажется, вырвавшийся из самых глубин души писательницы: «В огромной, нелепой, холодной тюрьме, которая называется Россией, в сущности все арестанты: и тот, кто сидит под замком, и тот, кто его сторожит[2]. Если в этой несчастной тюрьме люди еще не задохлись, то лишь потому, что, по благости Провидения, в этом мраке никогда не угасали светильники этих божьих людей». Написано сие в 1909 году. Время темное, между двумя революциями; та, великая, которая случится через восемь лет, снесет стены и двери тюрьмы, проломит потолок, вырвет замки, даст заключеным отдышаться. Но не будет ли все последующее, происходящее в России, строительством очередной тюрьмы, да еще по старым чертежам?
Вот какие мысли родились у меня по прочтении избранного забытой писательницы Рашели Хин.
Мы помним, что в рассказе «Мечтатель» мелкий чиновник советовал еврею, если тому не нравятся российские порядки, ехать в Палестину. В наши дни мы стали свидетелями великого исхода российского еврейства. Кто-то уехал в Израиль, на «историческую родину», кто-то в Америку. От когда-то многомиллионного еврейского расселения остались считанные тысячи. И если кто-то задаст вам вопрос, отчего это произошло и как это начиналось, дайте ему в руки книгу Рашели Хин, прекрасно названную ее составителями «Не ко двору», – и, я уверена, вопрос во многом прояснится.
[1] (Вернуться) В 1894 году, соединившись вторым браком с Онисимом Гольдовским, Рашель Хин стала подписываться Хин-Гольдовская.
[2] (Вернуться) Перечитайте «Зону» Довлатова, там об этом сказано прямо, от лица автора, охранника на зоне…