Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2017
|
КОНТЕКСТЫ |
Выпуск 76 |
Предисловие
Мысль о том, чтобы свои размышления о поэзии облечь в форму писем к неизвестному другу, единомышленнику и оппоненту, пришла ко мне внезапно и показалась очень удачной по ряду причин.
Первая и главная.
Что бы я ни думал на эту тему, спонтанны ли мои мысли или являются итогом долгих размышлений, я не настаиваю на том, что они суть – истина в последней инстанции. Это всего лишь – мои мысли.
Тем более, опыт таких дискуссий показал, что обычно люди высказывают об этом самые разные, несовпадающие суждения, имея в виду явно одно и тоже.
Второе.
Такая форма более располагает к полемике, чем монолог. И это я тоже считаю благом.
И третье.
Письма, в отличие от статьи, не являются чем-то завершенным и допускают возможность продолжения.
И так, три моих письма о поэзии:
Письмо 1
Дорогой друг
Что есть поэзия? Еще и еще раз задаем себе этот вопрос. В каком словесном тексте она присутствует, а в каком нет? Несколько лет назад я провел на эту тему целое исследование, которое так и называлось: «Что такое поэзия?» Оно, кстати сказать, есть в интернете на сайте «На середине мира». Я опросил для этой цели большое количество людей моего поколения: либо поэтов, либо тех, кто, так или иначе, имел отношение к поэзии. Результат, признаться, меня удивил. Разброс мнений оказался гораздо шире, чем я думал. Хотя при этом видно было, что люди, имея в виду одно и то же, говорили порой противоположные вещи.
Пожалуй, все эти мнения можно было бы разделить на два класса.
Первый класс – те мнения, в которых поэзия признается явлением объективным, возвышающимся над нашим сознанием и не зависящим от его сиюминутных причуд. Наше же дело – к этому явлению приблизиться на столько, на сколько это в наших силах.
Второй класс – мнения, в которых поэзия признана явлением субъективным и условным, зависящим от нас самих, от того, что мы сами решили считать поэзией.
Это деление, как мне кажется, рождает два принципиально разных мировоззрения и образа жизни самих поэтов.
Приверженцы первого класса мнений неизбежно становятся служителями превосходящего их природу явления, которое, ввиду этого превосходства, рассматривается ими, как какая-то грань Истины или Божества.
Приверженцы же второго класса мнений столь же неизбежно превращаются в игроков, дело которых убедить окружающих в том, что созданный ими словесный фантом и есть поэзия.
На фоне этого совсем уж нелепо выглядят литературоведческие изыскания, которые исследуют количество метафор в тексте, мужских и женских рифм и т.д., что по существу не имеет никакого отношения к поэзии, как таковой, в представлении приверженцев обоих этих классов.
Я, конечно же, отношу себя к первому классу.
Безусловно, для меня поэзия – есть явление объективное.
Если попробовать, все же, сформулировать мое мнение об этом явлении более определенно, то, наверное, можно сказать так.
Поэзия – это встреча с Богом в языке.
Не тексты о Боге (это задача богословов), а именно встреча с Богом. Заметим при этом, что есть немало замечательных стихотворений на религиозную тему. Однако, это не главное. Можно описать в стихе обычную чашку, стоящую на столе так, что в этом описании мы почувствуем присутствие Бога гораздо явственнее, чем в серьезных религиозных текстах.
Так что, для меня строка Жуковского: «Поэзия есть Бог в святых мечтах земли» звучит вполне конкретно.
Здесь следует отметить еще одно обязательное обстоятельство.
Не всякий человек способен поэзию воспринять. Читатель поэзии тоже должен обладать даром, чувствовать ее, быть может, не меньше, чем поэт.
Тогда зададим себе вопрос: «А что читатель ищет в поэзии?».
Наверное, то же, что и поэт – Божество.
И если интересует его личность поэта, выраженная в текстах, то только в той степени, в которой в этой личности отразилось это самое Божество.
В этой связи уместно, мне кажется, поговорить здесь о новаторстве и освоении новых путей в этом искусстве. Так ли уж это важно, и стоит ли придавать этому так много значения.
Нет, разумеется, это отрадно, когда цель достигается каким-то новым, доселе неведомым путем. Это обогащает арсенал троп к вершинам поэзии, делает его разнообразней.
И все же… если цель поэта – встреча в слове с Божеством, которую способен разделить и читатель, то так ли уж важно, каким путем эта встреча достигнута.
Такая встреча – всегда прорыв. Она всегда первородна, какими бы традиционными ни были пути. Подлинная встреча с Божеством не может быть явлением вторичным.
Те, кто так говорит о стихах, часто просто называют этим словом несостоявшиеся стихи, похожие на другие, талантливые.
И уж совсем нелепо, когда одно лишь наличие в стихотворных текстах каких-то новых приемов считается достаточным для того, чтобы объявлять этот текст новой поэзией.
Мне кажется, что поэзия не развивается поступательно, от одного этапа, к другому, как развивается, например, наука. И, хоть каждое поколение поэтов привносило в это искусство что-то новое, но главным оставался этот самый прорыв к Истине, который отличал настоящую поэзию с самого начала ее существования.
Поэзия – это благословение. Можно и так сказать.
Как часто два разных стихотворных текста, вроде бы, ничем не отличаются с точки зрения технического совершенства. Но на одном есть это благословение, а на другом нет. Проникнуть же в природу этого благословения человеку не дано, да и, вряд ли, надо.
Письмо 2
Дорогой друг!
Как-то в разговорах наших мы коснулись темы мастерства в поэзии. Впоследствии, размышляя об этом, я задумался над тем, что это такое и правомочно ли, вообще, слово «мастерство» применительно к поэзии.
Если понимать под «мастерством» доведенный до совершенства ремесленный навык, то, мне кажется, это понятие к поэзии вообще не применимо. Ведь мастерство – это то, чему можно научить или, по крайней мере, научиться. Что же касается поэзии, во всяком случае, рифмованных стихов, то здесь, по-моему, научиться и, тем более, научить ничему нельзя. Я, во всяком случае, за все время своих поэтических трудов в течение всей моей жизни не научился ничему, и каждый раз не знаю, последнее ли стихотворение я написал или мне дано будет что-нибудь еще.
Уверяю тебя, что то, что вы все называете мастерством, на самом деле – боговдохновенное откровение. Я знаю немало поэтов, за всю свою жизнь не только ничему не научившихся, но явно растерявших способность достигать красоты и мощи слога, которой владели в начале своего пути. Нередко именно в молодости поэт почему-то легко этого достигает, а в зрелости этот дар куда-то исчезает. В стихах, возможно, появляется мудрость, быть может – какие-то новые формы, поэтические ходы и приемы, а вот эта самая нерукотворная ткань языка из звуков, смыслов, зрительных образов, наличие которой мы называем мастерством, грубеет или дряхлеет и явно становится хуже.
Вот тебе и мастерство. Чему же тогда научился за всю свою жизнь поэт? Выходит, он не научился, а разучился.
Более того, скажу тебе прямо – мне кажется, именно это, как вы говорите «мастерство» и есть, на самом деле, самое явное и объективное свидетельство Божьего присутствия в поэтическом творчестве. Все наши домыслы, поэтические прозрения, ловкие парадоксальные повороты мысли и прочее, все это – безусловно, может быть поэзией, которую я не отрицаю, но думаю, все это – «от человечков». А вот, когда в строке начинают сталкиваться и играть звуки, каким-то непостижимым образом связанные со смыслом того, о чем говорится, когда строчка напоминает пойманную, живую рыбу, которая бьется в руках – это то, что может произойти только случайно. Это нельзя предвидеть и планомерно к этому идти. Это всегда – дар. Это и есть – Бог.
И, если наши собственные прозрения или, не дай Бог, пророчества – это, скорее всего, ложь, то такое явление красоты и мощи языка – на самом деле, какая-то открывшаяся нам грань истины.
Что до меня, то, если я слышу что-то подобное в стихе, то для меня это – всегда событие. Мне уже наплевать на все глубокие смыслы, о которых чаще всего я просто забываю, отложив книгу. За этой же бьющейся строкой я готов идти на край света. И если, не дай Бог, я где-то услышал такие строки, а самого стихотворения и его автора не знаю, то я помню об этом годами и тоскую, как о любимом человеке, с которым разлучен.
Конечно, я не отрицаю и всего остального, что подразумевается под словом – поэзия, но категорически не приемлю слова «мастерство» в отношении всего того, о чем мы говорили выше.
Попробуйте написать рифмованное стихотворение просто «мастерски». Это наверняка будет какая-нибудь скучная рутина, а то и просто фальшивка.
Живая же строка – всегда по-настоящему красива, всегда – непредсказуема и неожиданна и для читателя, и для автора. Такие строки, как я где-то уже писал, не стареют и с годами не утрачивают своей ценности.
Письмо 3
Дорогой друг!
Пишу это письмо с мыслью ободрить тебя моими догадками, так как, по моему мнению, они и тебе должны дать повод надеяться на благоприятный исход всех наших дел и устремлений. Касаются эти догадки вопроса, весьма щепетильного и для меня, до сих пор не выясненного. А именно: как, кем и по каким критериям, в конце концов, среди массы написанного на бумаге, а так же красками на холстах, а так же на нотных листах и т.д. выбирается то, что на самом деле достойно войти в человеческую копилку ценностей и жить веками. Нередко, я думаю, и ты задавался таким вопросом, видя вокруг себя торжество глупости и разного рода лукавства.
Сколько всяких прохвостов, самовлюбленных сумасшедших, откровенных и умелых карьеристов, искусных краснобаев, сопровождаемых толпами дураков, кормятся на этом поприще. Как много людей отменно владеет технологиями по созданию кумиров на ниве всех видов искусства, и как много других людей согласны фанатично и бездумно этим кумирам поклоняться. И если в области точных наук или очевидных всем установлений социальной справедливости возможна любая неправда, то, что говорить о вещах недоказуемых, таких например, как поэзия или музыка, где возможен любой произвол.
Критика, призванная навести здесь порядок, тоже в наше время – явление сомнительное, зависящее от вкуса, порой не лучшего, самого эксперта. Хорошо еще, если только от вкуса. Как правило, большинство таких критиков сами подвержены влиянию навязываемых обществу мнений сильных и популярных литературных и художественных кланов.
Трудно в этих условиях истине, хоть как-то, явить себя людям. И только наивный может полагать, что сама собой она, появившись на свет, станет для всех очевидной и завоюет достойное место в списке человеческих ценностей.
Да и увидеть-то эту истину в искусстве способен далеко не каждый.
Что отличает действительно выдающееся стихотворение от просто, хорошо написанного? На самом деле – микрон. Но этот микрон – бездна, которая отделяет немногие бессмертные творения, хранимые людьми веками, составляющие гордость и достоинство народа, от бесчисленной повседневной рутины, беспощадно смываемой временем, дабы освободить место для точно такой же, следующей.
Только выдающийся поэт способен преодолеть этот микрон, и только выдающийся читатель способен этот микрон уловить. Это, последнее, обстоятельство делает положение настоящих произведений искусства совсем уж безнадежным. Заметим к тому же, что те немногие, кто на самом деле способен почувствовать эту тончайшую ткань поэзии, как правило, люди, в обществе мало активные, едва ли склонные навязывать свои вкусы окружающим. И если они и делятся с кем-то своими художественными впечатлениями и предпочтениями, то, скорее всего, в частных беседах. Такие люди чаще бывают интровертами, не очень-то способными к жизни в шумных окололитературных тусовках.
Казалось бы, все выше сказанное должно повергнуть нас в глубокое уныние.
Однако, если вдуматься, точно такое положение дел имело место и прежде, в предыдущие века.
В том, что касается истины в искусстве, ничего не поменялось. Как прежде, так и теперь обрести ее автору и увидеть зрителю, читателю и слушателю было и есть дело – не простое и доступное не многим.
Вот здесь-то и кроется основание для благих надежд. Ведь великие произведения искусства как-то дошли до наших времен. Я не думаю, что большая часть настоящих шедевров безвозвратно кануло в Лету из-за скромности авторов, зрителей и читателей, и то, что мы имеем – это, всего лишь, второсортные отходы. Не похоже на то. Все-таки, глядя на искусство прошедших веков, мы видим стройную систему, а не бессмысленный хаос, который неизбежно последовал бы, если бы все, выше сказанное, в конце концов, восторжествовало.
Из всего этого я делаю вывод.
Сохранение для человечества, как впрочем, и создание, истинных художественных ценностей – не есть дело рук человеческих. И если в случае создания, мы давно уже привыкли к этой мысли и понимаем, что человек – только сотворец высших сил, то когда речь заходит о выявлении таких произведений и их сохранении, мы нередко сомневаемся и малодушествуем.
Итак, естественно предположить. Если есть высшая воля на создание того или иного предмета, то та же воля «ими же веси судьбами» позаботится и о том, чтобы этот предмет не пропал и жил бы столько, сколько ему отведено.
На этой замечательной ноте кончаю.
/ Санкт-Петербург /