|
ТОНКИЕ
МАТЕРИИ
интересна не форма но мысль
watermelon арбуз ли кавун
с боем взяли снега перемышль
но надеюсь оставят Москву
интересна не форма но стыд
птицеловом прикормленных слов
и горчит и горит и гранит
за собой оставляет любовь
анатомия тела овал
страусиные гонки зрачков
или рифма которой связал
все аксоны-дендриты в пучок
или гладкая шея коня
или терпкие осени дни
интересна не форма но я
не умею пока объяснить
*
* *
Мир устроен очень мудро.
Ночь всегда линяет в утро.
Танцовщице снится паровоз.
И взлетает Айседора,
словно шар, цветной и полый,
словно шарф по лестнице колёс.
Разметались строчки-тени.
Пьёт с провидцем Провиденье.
Из Кореи тянет в Кореиз.
Я любила. Это слишком.
Каждый маменькин парнишка
подтвердит, что love теряет is.
Нравственный закон снаружи
вряд ли будет обнаружен.
Кантом вышивает Фейербах.
Министерство горькой правды
превращает стадо в равных.
Осторожней в мыслях и словах.
Впрочем, стоит ли об этом.
Мы расстались светлым летом.
Ранней/поздней осенью/весной.
Мир устроен очень чётко,
потому пошлю всё к чёрту
и уйду на цыпочках в прибой.
ГРАВИЙ
Надо
быть просто сильнее прочего.
Надо бы быть сильней.
Видишь, как неба язык ворочает
залежи из камней.
Гулко взлетают под солнцем камешки,
брюхо им жгут лучи.
Надо быть твёрдым, как «Три товарища».
Сказано лгать – молчи.
Сказано – славить. Куда – неведомо.
Прячься-молчи-реви.
Литература различных методов
строится на крови.
Думал, эпоха со вздохом маминым
держит тебя под сгиб?
Будь терпеливым, упрямым гравием,
но никогда не лги.
БАБУШКИНА
ПОЧТА
«Давай поженимся немедленно,
пока война не началась,
пока c преданиями летними
ещё удерживаем связь.
Я превращаюсь в меланхолика.
Жуки над вишнями снуют.
Что Берислав – четыре домика.
Поедем в Винницу, Анют.
Там Пирогова внуки бросили,
там сосны – с детства – корабли.
Давай поженимся – до осени
я независим от ИФЛИ.
Жизнь без тебя – котёнок раненый:
все трётся, трётся головой…»
Его убили в Померании,
её убили – под Москвой.
МОЛОЧНИК
Был
человечком непрочным,
пряником с высохшим дном.
Где же ты, птица-молочник,
скользкий бидон с молоком.
Масло, кефир, простокваша
в год девяносто (какой)
мимо балкона пропляшут:
– Дяденька, есть молоко?
Улица вырастет. Тонок,
лопнет асфальт пузырьком.
Вырвется птица-бочонок,
и улетит молоко.
Детства трава худосочна.
Впрочем, не умер пока,
помни, как птица-молочник
реет среди молока.
*
* *
Танцевали под кассету, пили жарко, жгли сорняк.
Ну и что, что МарьИванна умирала кое-как.
Ну и что, что дети в Минске, холмик вырос, дом просел.
Удаются лишь поминки в среднерусской полосе.
Озиралась на соседей – завести ли телефон?
А теперь с почётом едет позади больших икон.
Через год решится младший, привезёт своих ребят,
что подкрасят, где подбелят, заведут просторный сад.
Будут сливы, груши, вишни МарьИванну вспоминать…
Я не думаю. – В деревне очень тихо умирать.
*
* *
Короткий обморок сирени
был неглубок, но Мандельштам
вернул кустарник сизой лени,
лиловых сумерек рукам.
И обморок остался – щуплый
отросток лета на сносях.
Сирень – была. Хотелось щупать,
разламывать, в рисунок взять.
Сирень – была. Сиреневела.
Звала шелковицу в пажи.
Так девочка в наряде смелом
от взрослости своей бежит.
Так мальчик, осознав охоту,
грозит рогаткой воронью.
Короткий обморок. Всего-то?
Сирень-сирень-сирень. Июнь!
IN
EXILE
Душа моя, душа моя, душист
последний вечер, пахнущий игристым.
Мы так давно не виделись, что лист
стал выглядеть не Ференцом, но Листом.
Мы так давно не виделись, mon cher,
что здесь сменилось несколько прелюдий.
То памятник расколют, то торшер.
То флаги изменяются, то люди.
Мне кажется, я дряхлая швея –
усталость рук, осколок Эрмитажа –
Трещит костюм на несколько, а я
его пытаюсь пластырем и сажей,
улыбкой, уговором – сколько бит! –
А за спиной – лишь сплетенки да зависть.
Душа моя! душа моя – болит.
И, кажется, я больше не справляюсь.
ЦВЕТАЕВОЙ
И сверху дно, и снизу дно,
и жар теплушкой волоокой.
«Мне совершенно всё равно,
где совершенно одинокой».
В какую даль, каким быльём,
в какие стены дольше биться.
Над умерщвлённым журавлём
танцуют хищные синицы.
И всяк герой неуловим.
И тесен мир, как русский дольник.
Запомни, друг мой, на крови,
лишь на крови растёт шиповник.
|