Пьеса
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2016
|
ПРОЗА |
Выпуск 74 |
Беспаспортная трагикомедия
в четырёх актах,
в конце семидесятых…
Для В.З. и Ф.Т.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ЭММИ – молодая, французская журналистка женского журнала «Она», случайная попутчица самолёта в Вену нижеследующих молодых людей:
ВИКТОР – молодой человек №1 – бывший врач.
САША – молодой человек №2, тоже молодой, но уже – историк, специалист «по русской эмиграции во Франции», тоже выброшенный за кордон волной…
ОЛЕГ – молодой человек №3, мечтающий создать свой ресторан и хор, в Париже, типа «У Мартьяныча» – или в крайнем… – «Вали к нам», который имел бешеный успех у «первой волны» эмиграции, в 20–30 годы.
ЛИЗА – «мелкая» певица из хора Мариинского оперного театра, которая поёт со своей сестрой Полиной, дуэтом – «Пиковые дамы». Название дуэта навеяно «дуэтом Лизы и Полины» – из «Пиковой», (в пику – П.И.Ч-у – П.И. Чайковскому?). Мечтает добраться до «лестницы» Милана, чтобы там открыть в толпе (и ей) это самое (в смысле – «мелкую» глотку)…
ПОЛИНА – тоже «мелкая» по таланту, и тоже из хора – Мариинского, простите, Ленинградского, театра оперы и балета, и тоже дуэт со своей сестрой, и тоже навеяно – П.И.Ч-ем. Она всё время напевает вполголоса: «Уж вечер… облаков померкнули края…». Нервный тик? Прощание с Родиной?
ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ ТОЛЧЁНОВ, которого жена ласково называет – Вава – лет 60, бывший танкист, бывший директор магазина «Гастроном 34» и любитель красной икры, хочет ехать только в Тель-Авив, единственный город в мире, где улицы не ведут к морю, а идут параллельно ему…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА, его жена, 57 лет, тоже любительница, но не танкистка, хочет ехать только в Иерусалим… бывшая учительница истории в средней школе.
HERR № 1 – Ганц Киф – владелец богатого магазинчика «Мясная Вена».
HERR №2 – Самюэль Деррингоф – ответственный районного крематория «Другая вена» (ну, в смысле – «Другая жила»).
HERR №3 – Стефен Белгардстэн – радиожурналист радио «Наш «Von» – микрофон».
HE-HERR, КРИСТОФ КАЦ – вежливый, немолодой человек, представитель венского филиала еврейской благотворительной организации «Сохнут».
Сотрудник крематория «Другая вена», похожий на идиота.
Действие происходит в Вене, в марте-апреле, в течение двух недель, в конце семидесятых, того…
АКТ 1
76 год, того. Аэропорт «Пулково», ну, тот, на «высотах»… Зал ожидания, но уже в той «зоне», где «зоны» ожидать уже формально не приходится. Человек двадцать пассажиров: потёртые, измождённые лица, уже без чемоданов, разбросаны группками по два-три человека по залу. В глубине будка с «погранцом»… (хотя и не обязательно). На стене две афиши почему-то с сельскохозяйственным уклоном: «Даёшь урожай!» и вторая (обращение к женщине?). Буква «у» почему-то потерялась, исчезла (кто-то взял её на поруки?..) и один портрет – Брежнев. Обалдело читаем вторую афишу: «Без боли – рожай!». Ну, и рожайте – у-рожайте рабов без боли, ребята, для урожая…
Пассажиры, встрёпанные проводами и потрёпанные жизнью… шепчутся, «поднимают
якоря», дают «От винта!», но ещё не «отдают концы», пытаются придти в себя. Все
уносят что-то на своих подошвах, «режут пуповину», и это, по-видимому, довольно
сложный процесс. На переднем плане сидят в креслах пять-шесть человек. Симпатичная
дама, для нас ещё пока неизвестная – лет тридцати восьми, в кокетливой шубке, не
русского покроя. Семейно-«окольцованная» пара, что-то блестит
у обоих на пальцах, муж и жена, наверное (точно уж не любовница), о чём-то перешёптываются,
человек с каким-то квадратно-прощальным, печальным, запечатанным лицом… Молодой
человек в бежевом плаще платком протирает очки в роговой оправе. Ещё один, в жёлтой
кепке, без плаща, который рассеянно смотрит по сторонам.
ДАМА «Х» – приветливо:
– Молодой человек, куда едем?
М.Ч.:
– А Бог его знает…
ДАМА:
– Надолго?
М.Ч.:
– Да на всю жизнь!
ДАМА:
– Как это?
М.Ч.:
– Да вот так…
ДАМА:
– А я думала, что вы – в Москву. У вас всегда, если вы сидите на чемоданах, то потом обязательно в Москву «махаете»… Ну, как эти… «В Москву!.. В Москву!»
М.Ч.:
– Ну, это только у Антон Палыча, в пьесах, в Песах…
М.Ч. (оглянулся и лукаво пояснил):
– Песах – в лесах… Пасха – в песках, как говорил москаль Паскаль. Шутка.
ДАМА:
– Вы меня простите. Ну, я – журналистка… из «Elle» – и… Мне всё интересно… даже шутки. Как это… я ещё в средней школе русский проходила, теперь иногда преподаю… Вы «намыливаетесь»?
М.Ч.:
– Точно, я «намыливаюсь» в Вену… То есть, туда – линяю… А оттуда, может быть, в Штаты или в Тель-Авив, как получится…
ДАМА:
– Тель-Авив – город тёплый.
М.Ч.:
– А Толстовский там есть?
ДАМА:
– Да нет. Только Сорос, если вы благотворительный фонд… в виду имеете.
М.Ч.:
– Благотворительные… Блого… благо… Бого…
ДАМА:
– А чем вы занимаетесь? Какая у вас профессия?
М.Ч.:
– Да никакой!.. Был врачом…
ДАМА:
– Ну, почему же был… Бывших врачей не бывает… кто же будет жизнь себе и другим калечить?
М.Ч.:
– К сожалению! Диплом «наш» – не «ваш»… Так что, калечьте сами…
ДАМА:
– Ну, это поправимо. Вам сколько?
М.Ч.:
– Тридцать шесть!
ДАМА:
– Мой дед – в шестьдесят им там стал…
М.Ч.:
– А я здесь уже «им» – десять. Теперь – перестал…
ДАМА:
– А что вы везёте Моцарту? Ну, в смысле, в Вену…
М.Ч.:
– Да уж, конечно, не ключ скрипичный – самого себя!.. Хочу найти на центральном кладбище – «Бидермайере» – могилу Мадсангера…
ДАМА:
– Ах, Мада!.. Этого, который нитку – в иголку?..
М.Ч.:
– А потом – на педали… Да-да – машину швейную… «Зингер»!
ДАМА:
– Ну, это само по себе уже неплохо. Кое-кто вообще не доехал… не говоря уже про… миллионы просто в лету канувших…
М.Ч.:
– Вы правы, конечно. В лету и лета… – без партбилета… Вчера моего приятеля после допроса, ещё повезло, на «скорой» с инфарктом увезли…
ДАМА:
– Позвольте спросить вас, а кто вас провожал? Такая симпатичная женщина, с таким милым лисьим воротничком? Она ещё так плакала… член семьи?
М.Ч. (резковато, чтобы скрыть волнение):
– Он самый… мать!
ДАМА:
– Ой, простите!.. А вы надолго в Вену?
М.Ч.:
– Насовсем!
ДАМА:
– Как это?
М.Ч.:
– Да так…
ДАМА:
– И никогда больше… (в смысле – вернуться)?
М.Ч.:
– В обозримом – никогда!
ДАМА (смущённо):
– Простите, не представилась. Ох, уж эти любопытные бабы! Эмми Ватто-Сенегайлова. Журналистка журнала «Она», я уже говорила, то есть «ELLE», и у нас офис в Вене.
М.Ч. (тоже протянул руку):
– Виктор Бес-Крайний. С такой фамилией только и эмигрировать!
ДАМА:
– У вас действительно многообещающие имя-отчество!..
М.Ч.:
– Отчество – да, но не отечество!
ДАМА (с живым любопытством):
– А почему, всё же, у Антона Палыча все сёстры в Москву ломятся? Я правильно с глаголом «ломятся» управилась… лучше, чем они? Чем же им так «въехал» Антон Палыч? Точка отсчёта?
М.Ч.:
– Поздравляю вас, вы и «вломились», и «управились» как надо…
ДАМА:
– А почему всё-таки у Чехова… сёстры… все в Москву?..
М.Ч.:
– Там женихи стоящие…
ДАМА:
– Стоящие в очереди за кефиром?..
М.Ч:
– А вы русский (язык) совсем неплохо… чувствуете. А я, по-вашему, умею только ногами передвигать – вальсы, да и то – мелким бесом-страусом… чтобы не сказать «мелким» – Крайним.
ДАМА:
– Ну, с ногами-вальсами можно поправить… я вас во время этого «штрауса» могу взять на поруки…
М.Ч.:
– Эмми, а вы в Вене живёте?
ДАМА:
– И там, и сям… Париж – Вена – мои артерии. Я – птичка перелётная, у дороги чибис…
М.Ч.:
– Ну, да, «волнуется, чудак…». Ты ж понимаешь… А нафиг вы в русский-то (язык) полезли?..
ДАМА:
– Да, дед у меня был русским и белым. Грушев М.В. – генерал-лейтенант. Он ещё книгу воспоминаний грохнул: «Записки генерал-еврея». Она в тридцатом (году) в Париже вышла…
М.Ч.:
– Вот тебе и пять процентов… М.В. – фрукты-овощи, в смысле, расцветали!.. – он присвистнул.
ДАМА:
– Повезло… потому что, как он сам написал в предисловии: «В России «генерал-евреев» не бывает… Только – второе! А он на самом деле – Мойша Даян… из вашего был Генштаба.
М.Ч.:
– Ну, и слава Богу, что вовремя смылся! А как вас сюда-то занесло?
ДАМА:
– Меня мой журнал послал… На конференцию «Советская женщина… – ну, как бы это поточнее перевести, – нечто»! В смысле – ого-го!
М.Ч.:
– Лошадь, что ли? Ну, и что? Открыли для себя что-нибудь новенькое из сёдел?
ДАМА:
– Лошадь – это «иго-го»! Но, похоже, вы правы, она – это «нечто» – действительно – нечто и «иго-го» – тоже, в смысле – ига. Ломовая… Рабыня… Я из вагона поезда видела… Они в ватниках шпалы таскают! Шпалы таскать – не перетаскать…
М.Ч.:
– У нас, дорогая Эмма, «шпала» и «железная дорога» – к женскому роду склоняются…
Рядом седоватый мужчина и такая же, но уже совсем, женщина, прислушивались к их разговору.
СЕДОВАТЫЙ (наклоняясь к Бес-Крайнему):
– Молодой человек, а вы случайно не знаете, почём в Вене банка красной?.. (икры.) И, наклонившись к жене, продолжил шёпотом: – Сколько (банок) удалось?
ЖЕНЩИНА (испугано и тоже вполголоса):
– Четыре банки и две с балыком… Больше не дали, а на взятку не хватило…
СЕД.:
– В Вене загоним…
Ж.:
– А ордена?
СЕД. (тяжело вздыхая):
– Пришлось оставить… Стоило проливать, чтобы самому их выплачивать? Да я бы и выплатил… Не дали.
ДАМА:
– А что разливать-то? – влезла начитанная Эмми, – это, как Аннушка, у Булгакова?
СЕД.:
– Какая Аннушка? Какой Булгаков? Что вы, женщина! Не «раз»-ливать, а «про»-ливать… Кровь собственную… Пять литров… Пять лет в «34»-ке… горел… в танке, как Йон…
М. Ч. (обращаясь к Эмми):
– Это он про – В.О.В… и про Дегена.
ДАМА:
– Странно, а я-то думала, что ордена – это за храбрость – навсегда и бесплатно…
М.Ч.:
– Ну, это как кому…
Сверху «гавкнул» динамик: «Начинается посадка на рейс PS-4812 – Ленинград – Вена. Просьба пассажиров пройти к выходу номер 13».
СЕД.:
– Надеюсь, этот чёртовый (номер) принесёт нам покой…
Ж. подкинула:
– Приёмный…
СЕД.:
– У нас всю жизнь этот номер на глазах… на доме висел… Хорошо ещё, что его на запястье синим не выкололи, пронесло… не та контора.
Ж.:
– Не те… не те… У тех – четырёхзначные обычно…
Эмми, стоя в небольшой толпе у выхода номер 13, тронула за локоть своего случайного собеседника (М.ч.).
ДАМА:
– Виктор, если вы будете в Вене какое-то время… заходите в мою студию. Мой телефон 87-25-16. Это в центре. Около Шёнбрюна. Улица Graff Selen Gasse, № 27.
М.Ч.:
– Эмми, – он задохнулся от неожиданности. – Я даже не знаю, как вас благодарить… Нет, не за предложение, это само собой – за движение души… За слово, в котором чувствуется человечность… Это же, вообще-то, жёстко… жестоковато – эмиграция. И вдруг Вы… Вы сама Грация, стопроцентная Эмми.
ДАМА:
– Не надо преувеличивать. Я сама знаю, как это непросто, начинать всё с «бублика», то есть с ноля. Я буду рада вас видеть… Пойдёмте. Уже – посадка… какое странное слово… Надеюсь, долетим на вашем ИЛе. Как это у американцев… «Мы летим, ковыляя во мгле»…
А рядом жена Седоватого вдруг вполголоса заметила: «Господи, неужели вырвемся…»
АКТ 2
Жалкий отель «Моцарт». Вена. Небольшая комнатка 12 квадратных метров. Койка, стул, стол, окно. За окном видна пожарная глухая стена – брандмауэр. На стене – английская плохонькая гравюра. Больной, надо понимать, Моцарт, сидит в глубоком кресле. Между его спиной и спинкой кресла – белая подушка, а ноты – на коленях. Четыре музыканта – двое дуют в трубы, два других, уже за спинкой кресла, наверное, поют: «О, Ла-кри-мо-за…». Подпись под гравюрой: «Моцарт, подписывающий свой Реквием».
Олег и Виктор – сидят на узкой, одноместной кровати.
ОЛЕГ:
– Хочешь пару… (анекдотов) про Брежнева?
ВИКТОР:
– Валяй…
ОЛЕГ, насупился и, имитируя главного начальника, начал: Брежнев после вручения ему очередной звезды. «Товарищи, тут поговаривают, что я набрал себе много наград и никогда от них не отказываюсь. Это не так. Например, недавно я отказался от высшей награды Мавритании – золотого кольца в нос».
Оба давятся от смеха.
ОЛЕГ:
– А вот ещё: Он вызвал группу космонавтов. «Товарищи, американцы высадились на Луне. Мы тут подумали и решили, что вы полетите – на Солнце». – «Так сгорим же, Леонид Ильич!» – «Не бойтесь, товарищи. Партия подумала обо всём. Вы полетите – ночью!»
Оба уже откровенно схватились за животы…
ОЛЕГ:
– Ну, и как? Завалимся к твоей?
ВИКТОР:
– Надо подумать. Да и слово «завалимся» здесь не подходит. Денег-то нет совсем. Неудобно вваливаться просто так. Да и что сказать: пассажиры рейса «PS-4812» – «Ленинград – Вена», без приглашения, – к безумному чаепитию прибыли. Мы же – не Алисы из страны чудес, где в седьмой главе все только и делают, что «пьют чай, как ненормальные».
ОЛЕГ:
– Да уж, действительно, не из седьмой… главы «как ненормальные», но из Седьмой… симфонии, такие же, – Шостаковича, под управлением Элиасберга.
ВИКТОР:
– Ну, ты даёшь! Откуда такие (познания)?..
ОЛЕГ:
– А, что? Зря, что ли, я пять лет в «Крупе»… варился.
Стук в дверь. Появляются ещё пятеро: Лиза, Полина, Саша и двое пожилых молодоженов – Толчёновы, муж и жена.
ВИКТОР:
– Ну, слава Богу, явились. Где шатались? У нас сегодня – безумное чаепитие. В гости идём. Держись, Кэрролл!
ОЛЕГ, ёрничая:
– Кресла: А-13, А-14, А-28, А-29, А-45, А-60 и А-64 – рейса №4812 – к венскому чаепитию готовы!
ЛИЗА:
– Все? К кому, если не секрет?
ПОЛИНА:
– А тебе не всё ли равно к кому… Главное, чтоб «не жалели заварки»…
ОЛЕГ:
– К знакомой Вити, он к ней в самолёте «подлетел»…
ВИКТОР:
– Полегче, Олег…
ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ:
– Про хороших людей так не говорят…
ОЛЕГ (смутился):
– Ну, я так… к слову, люблю бросать реплики… на ветер, чтобы донёс…
ПОЛИНА:
– Да, но ведь надо, что-нибудь… с пустыми руками – неудобно… А у нас ни копейки, простите, шиллинга… Да и надеть почти нечего…
ЛИЗА:
– Не прибедняйся, Полинка. Твой бежевый джемпер с вырезом до талии, от твоего полковника…
САША:
– Но вы и без «доталии» – ослепительные «детали»! Да, у меня, по-моему, три шиллинга где-то… (лезет в карман брюк).
ЛИЗА:
– И у меня – один, кажется… Итого – четыре!
ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ:
– Н-да… – понизив голос, обращается к жене: – Ленка, неси банку красной… и пряники. Фиг с ней, с продажей, как-нибудь выкрутимся…
ЖЕНА ПЕТРОВИЧА:
– Не волнуйся, Вавачка, всё сделаю. У тебя же сердце…
А «Вавачка» уже обратился к своим друзьям-попутчикам:
– Даю «на чай» – банку красной (икры) и кило – медовых (пряников).
Все зашумели, засуетились: «Спасибо»! «Петрович – открыл кингстоны…» – (в смысле запасов икры красной) гастронома №34! Кормилец!
САША:
– Да, ещё у меня кое-что… совсем забыл. Коробка «Зефир в шоколаде».
ЛИЗА подпевает:
– «Ночной кефир струит – в эфир»…
ОЛЕГ:
– Ну, и как? Съездили к Моцарту?
ПОЛИНА:
– Прошлись. Нас три раза из «24-го» высаживали. Он, который билеты… по-немецки денег требует, а я краснею по-русски и, всё понимая, выскакиваю… Пешком пришлось… И у всех на ломаном русско-английском: «Скажите, где тут… Вольфганг Амадэич?».
САША:
– Никто в мире не знает, где его могила. В 1791-м (надо же, год выбрал) говорили – холера унесла. И что его сбросили в общую… на сорок.
ВИКТОР:
– Глупости! Полгода назад в «Ланцете» появился голландец Питер Дж. Дэвис. Он историю болезни Моцарта – назубок, как свою. Не холера его свела, ребята, – стрептококк.
САША:
– Нет, Витя… не стрептококк – баба его… Констанца Вебер, сволочь… В 91-м за гробом шли шесть человек. Пятеро… через пару лет, тоже совсем – ушли, а эта сука пришла навестить мужа только через восемнадцать лет… её спросили, ну и где же он… в смысле могилы. Она: «Откуда я знаю… может – там, а может – тут…». Вот и женись после этого на австриячках…
ПОЛИНА:
– А шесть родов за девять лет плюс минус четыре – смертность детская и уж по мелочи – энное количество абортов… кто вам считает. За что же его любить? За чужую счастливую «женитьбу»? Вольфганг – не Фигаро… хотя…
ОЛЕГ:
– И когда же это он всё успел?
ПОЛИНА:
– Да и не любила Вебер людей «скрипичных», ни их «ключей»…
ОЛЕГ:
– Я и не знал, что оперная хористка – такая феминистка!
ЛИЗА:
– А что, наши бабы лучше?
ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ:
– Ну, у нас хоть… раз в год – это уж обязательно… выпьют, попляшут, снова выпьют…
ВИКТОР:
– Ну, так вот… стрептококк. В шесть лет он им заразился и пошло-поехало: тиф, «ветрянка», тонзиллит, бронхит, гайморит, орхит-охрип и ещё пара «ит»-ов.
ОЛЕГ:
– Ему там наугад – крест, в три метра, задвинули.
ЛИЗА:
– А как же «наше всё»: Пушкин – Сальери?.. Что же, всё это – неправда?
САША:
– Ну, бывает… ошибся классик. Зато есть «Моцарт и Сальери»… как позже, у Л.Толстого в «Войне и мире»… тоже про величие того народа и места, которое мы, слава Богу, оставили. Прав Женя Понасенков.
ВИКТОР, обращается к зав. гастронома № 34:
– А это ваш человек стрептомицин открыл – Ваксман Замман Абрамыч. Ему в пятьдесят втором «динамит» (Нобеля), как ваксу, подбросили.
ПОЛИНА:
– На сто пятьдесят лет пораньше бы, может, и спасли бы Вольфа энд Ганга… Сколько бы «лакримоз» он бы ещё наплакал…
САША;
– Хватит слёз. История не любит носовых платков и плачущих… поколений.
ОЛЕГ:
– Ну, и Бог с ним, с Амадеем. И с солонкой-Сальери тоже. Так, что мы имеем: банку красной икры, медовые пряники и коробку «Зефир в шоколаде»… на чай с этими «дарами» – мы вполне… – волхвы.
САША:
– Из Волхова…
Лиза и Полина, вполголоса, мурлычат дуэтом романс П.И.Ч.-а из «Пиковой дамы»: «Уж, вечер… облаков померкнули края. Последний луч вдали на башнях умирает».
ОЛЕГА опять подмыло:
– А вот ещё: «Леонид Ильич, у вас есть хобби?» – «Я собираю анекдоты про себя». – «И много удалось собрать?» – «Два с половиной лагеря…»
Все грохнули от смеха. И целых три минуты не могли успокоиться.
ВИКТОР:
– Ребята, ну что вы заладили… Моцарт, Сальери, Пушкин, Леонид Ильич, – нам надо Родину выбирать.
ОЛЕГ:
– Не нам, а ей, а им, то есть – обстоятельствам…
САША:
– И то верно… а вот бы хорошо поиметь здесь профессию редкую… Я сегодня наткнулся в «Фигаро» и кое-что…
ЛИЗА, оживлённо:
– Какую, какую, Саша?
ПОЛИНА:
– А мне бы хотелось, как Иванцев, ну, оперный певец этот, который жизнь прожил, не закрывая…
ОЛЕГ:
– Глотку, что ли?
ПОЛИНА:
– Её… наполнить, её (судьбу) моим голосом. Это же обалдеть! До тысяча девятьсот двенадцатого он был – бас, с двенадцатого по тридцатый… (тоже – двадцатого) – лирический баритон, а с тридцатого – до гробовой – тенор!
ВАВА:
– Кастраты. Это, как у меня в «Гастрономе», ну, в том, 34-м, Кузькин. Начинал: проходите – в мясной отдел, потом – в сыро-молочный, затем – в кондитерский, а закончил мой «тенор» – басом, уже в винно-водочном… Тоже наполнил свою до краёв…
ОЛЕГ:
– Во, дают! Стареют, но до конца… раззевают.
ВАВА:
– У нас, в «Нарпите» – не поют, дожил до пенсии, если за воровство не посадили, шестьдесят «р» – в зубы и гуляй – на «это». А тут, как у вашего Иванцова, работа всю жизнь одна и та же… только глотку не забывай открывать и ничего менять не надо.
САША:
– Правильно, Петрович. Так вот, я откопал семь-восемь редких профессий, с которыми здесь не пропадёшь. А специальности – закачаешься. Ну, в Индии при больших гостиницах есть должность – обезьянника. Ты – открываешь пасть там, чтобы туда засунуть бутерброд с «докторской» или банан, или, если часы на руке… а обезьяны на тебя, как пикирующие бомбардировщики, он их палкой…
САША:
У нас «обезьянник» – это клетка у ментов для алкашей.
ОЛЕГ:
– Я с лемурами в Ленинградском «зоо» тоже три года кантовался. А тут бы почитал «Брема»… для повышения (квалификации)… Нет, я вполне подошёл бы…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Вава, ты тоже смог бы… Ты зверей любишь… У нас три кота было… так они втроём всё время на нём разваливались, зевали. Вот бы погреться в Индии хотя бы на месячишко… среди священных коров.
ВИКТОР:
– Там грязь везде… – улицы – без «М»-«Ж» – туалетов.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Нам не привыкать… Зато тепло!
ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ:
– Нет, только в Тель-Авив!
ОЛЕГ:
– Но это же единственный город в мире, где они, улицы, к морю не ведут…
ВАВА:
– Ничего. Обогнём!
Поля напевает опять: «Уж, вечер… облаков померкнули края…»
САША:
– В Цюрихе, в аэропорту, есть спец.ребята-«охотники». Они там разных птиц и зверей ловят, которые разбегаются от чемоданов, и не хотят в самолёт…
ВИКТОР:
– Нет, это не для меня… Я не люблю бегать!
САША:
– А вот тут бегать совсем не надо. Вот это для тебя… я абсолютно уверен. В Венеции есть полиция нравов. Если какая-нибудь туристка вопит: «Долой бюстгальтер и трусы с резинкой!», тут же подходят двое: «Гражданочка, наденьте «его» – «их»… Вот, запасные… из брезента…» Ну, в общем, патруль – анти-казановный!
ВИКТОР:
– Куда заявление подавать?
ОЛЕГ:
– Вить, и меня не забудь… Там же двое – у резинки!
САША:
– Если очень захочешь, во Франции можешь стать гидом по системе кана-Лиза-ции…
ОЛЕГ:
– Лиз, слышишь… Вот тебе на… А я думал, там только «Шанель №5». Подумать надо…
САША:
– А вот это для меня… В Мемфисе… В Штатах… Правда, туда ещё нужно добраться… В крупных отелях, вы даже не представляете, есть такая работёнка… – тренер уток. Который должен, цитирую: «организовать церемониальный марш от крыши до фонтана». Я – впереди, весь в чёрном: смокинг, «кис-кис», за мной десяток толстых туристов – с огромными чемоданами на колёсиках, а за нами – пятнадцать-двадцать уток… гуськом, строем, повзводно, и так… до фонтана. Целый батальон и все «в ногу»… качаясь, как вся Россия.
ЛИЗА:
– Я тоже хочу «кис-кис», но только в Лас-Вегасе.
САША:
– Я уж и не говорю про отели Санта-Барбары, где спец-человек, чтобы развеселить клиентов, запускает спец-соколов, которые взвиваются спец-орлами, под эту самую…
ПОЛИНА:
– Под гимн соединённый…
ВИКТОР:
– Я тоже про одну редкую знаю. На острове Святого Томаса есть специалист по кокосовым… ведь неприятно, когда по башке… пять килограмм с двадцати метров…
САША:
– Вот-вот… без трёпа… Но пока этот «кокос» на башку летит… мне бы хотелось сначала заехать в Париж… зайти на Райскую, 14, Хвоста послушать, а там и закончить книжонку «Белый генералитет Парижа в 20-е–40-е».
ОЛЕГ:
– Ну, Ефграфыч, этот – с двойной фамилией, уже чирикнул сказку «Как один мужик двух генералов прокормил»…
ВИКТОР:
– А я на его могиле, на Волковском, в детстве часами играл в д’Артаньяна. Расстанная в его могилу упирается. Там ещё Тургенев рядом, но без Полины…
ПОЛИНА:
– Виардо-Гарсия? Она ведь тоже пела, кажется, как мы с Лизкой. Меня в честь неё меломаны-родители и назвали.
ОЛЕГ:
– Правильно сделали. Не любил Щедрин-Салтыков нашу… «Рашу». Я одну фразу его наизусть: «Если усну и проснусь через сто лет, и меня спросят, что происходит в России, я отвечу: пьют и воруют».
ЭММИ:
– А как же в «Трёх сёстрах»?
ПОЛИНА:
– Там офицеры – только вино, стреляются и не…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Ух, как точно.
ОЛЕГ:
– Лучше бы не просыпался…
ВИКТОР:
– А вот ещё… Провидец: «Это ещё ничего, что в Европе за наш рубль дают полтинник. Куда хуже, если за наш рубль станут давать по морде»!
САША:
– Действительно, ехидный был человек – этот «штатский» советник.
ПОЛИНА:
– «Пятая колонна»… Похоже, мы правильно сделали, что ноги… того… унесли.
ЛИЗА:
– Обалдеть! И это… сто лет тому.
ОЛЕГ:
– Ну, и что же они делали, эти «лампасные», в Париже, когда не растворяли генералов кислотами в ванных?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Давайте, давайте про генералов, Саша. Хочется понять, что ждёт нас, простых «солдат» эмиграции… в других местах.
ОЛЕГ, дурачась, «под Левитана»:
– Сообщение ТАСС. Вчера, в Большом зале Кремля, Л.И. Брежнев принял английского посла за немецкого и имел с ним продолжительную беседу…
Вся аудитория расплылась, как кот Чеширский, – в улыбках.
САША:
– Мужик накормил… Ты ж понимаешь… Это не как у Саши Галича: «Ладно уж, прокормим окаянного…» Я вам быстренько, по памяти, штук десять… Генерал-лейтенант Ангуладзе Георгий Бажанович – работал по производству обогревателей…
ОЛЕГ:
– А зачем? Хороший грузин, он и есть – хороший «обогреватель»!
САША:
– Брюммер К.М. – генерал-лейтенант, состоял при дверях сторожем. Грушев М.В. – не «хороший обогреватель», но зато… генерал-лейтенант – еврей.
ЛИЗА:
– Не может быть… неужели, правда?
САША (продолжает «шпарить» наизусть):
– А вот, генерал-майор Коноводов. Иван Никитич, чтобы «прокормить» себя и своего мужика-ординарца, который на «первой» ему жизнь спас, работал лесорубом, шахтёром, а в Париже не пил и начал «тачать сапоги». И как! Он делал колодки балетных туфель для балерин парижской Оперы.
ОЛЕГ:
Где колодки, там и колготки!
ВИКТОР:
Где колодки – там и колодники!
Виктор:
– Где молодки – там и молодняк!
ОЛЕГ:
Где колготки – там и погодки!
ПОЛИНА:
– Сапожник – портной, а кто ты такой – сейчас узнаешь…
САША:
– А вот и военно-морской флот якоря бросил, представлен. Никанов – контр-адмирал, между прочим… тоже сидел на стуле с «берданом» – ночным сторожем. И только через несколько лет разоружился, Иван Владимирович «поднялся» до инспектора большого магазина «Samaritaine». А Иванов-Тринадцатый, тоже – «контр», а не работал четырнадцатым, без сна, в ночную, не ходил с «берданом».
ОЛЕГ:
– Интересно, он ночью в морской (форме) на стуле с кортикам сидел или в магазине одолжили? А вот их фамилии… это забавно… Хочу быть – Ивановым-Четырнадцатым… или вторым – Мындрой-Курбским.
ЛИЗА:
– Увы, это по наследству, особенно если уж – Мындрой.
САША:
– Да, чтобы ещё покончить с генерал-лейтенантами… Невадовский «вкалывал» сначала рабочим, а потом – приказчиком в галантерейной лавке… Невероятно! Из уст Николая Дмитриевича услышать такое: «Пармезан? Будете брать или как? Кило? Вам завернуть? Большое спасибо, что нас не забываете».
ЛИЗА:
– Саша – но это же роман!
ОЛЕГ:
– «Я(а)мок – для генерала…»
САША:
– Ещё пара «гэ-эм»-ов (генерал-майоров), но уже повыше чином в социальных успехах и квалификации: Носевич А.Л. – спортсменфехтовальщик, и Овчинников, тоже дважды «г.-м.» (по званию и имени-отчеству) – тоже сапожник, но «тачал это дело» только для гражданских.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Я так понимаю, Париж – не рай, даже если находится он на Райской улице.
ВИКТОР:
– Правильно, Елена Павловна.
САША:
– А вот два самых успешных, в красных лампасах: Покровский Григорий Васильевич, тоже «г.-м.», дожил до 97-ми, а до 85-ти «сидел» на сладком без диабета, кондитером, в ресторане «На дружеской ноге».
ОЛЕГ:
– Вот уж у кого была, наверное, действительно «сладкая» жизнь.
ЛИЗА:
– И ноги – тоже…
САША:
И, наконец, самый успешный из всех со звёздами – держись, Брежнев, – Ешуа, Золомон, Мовшев…
ВИКТОР:
– Слабо! Пешков, брат Свердлова, приёмный сын Горького.
ОЛЕГ:
Пасынок – белый, а все родственники – красные!
ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ:
– Бригадный генерал. Две звезды на кепи и рукавах, как у де Голля. 50 боевых (наград) и всё – в бою и всё – одноруким…
ПОЛИНА:
Как долгоруким?..
ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ:
– Не Долгорукий, в 16-м, левую оторвало.
САША:
– А вот и последний, «главный и командующий», жалко упустить, вы уж меня простите, генерал-майор Вермахта, Бессель Арнольд, Николас, Эмиль – на минуточку, правнук А.С. Пушкина, начальник лагерей для военнопленных. После войны, в плену, во Франции, отдал (концы).
ВИКТОР:
– Прадед за правнука не отвечает…
ОЛЕГ:
– А правнук за прадеда – тем более…
ЛИЗА:
– Но это, как-то, совсем… неприлично… Если бы «наше всё» знал всё о правнуке, то он стрелялся бы не с Дантесом, а со своим Арнольдом-Николасом… Правильно говорят: Ни Коласа – ни дворяса!
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Ну, вот, теперь уже всё ясно… сиреневый туман рассеялся. В Париже нам делать нечего, если уж генералы – сапожники, палачи и сантехники.
ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ:
– Ну, что, ребята, по домам? К «чайку» нужно готовиться…
Все шумно поднимаются.
ПОЛИНА:
– Олежек, гитару не забудь…
И уходя, девицы почему-то опять «мурлычут», романс П.И.Ч.-а: «Уж вечер… облаков померкнули края. Последний луч вдали на башнях умирает…»
Акт 3
Квартирка Эмми – весёлая тридцатиметровая комната, довольно много книг, особенно иллюстрированных журналов: сапожник оказывается «с сапогами». Везде разбросан её собственный журнал – «Elle». Три-четыре подушки на полу, диван. Из окна видны деревья парка и квадратный кусок императорского дворца «Шёнбрюна», где когда-то в вальсах крутилась окружённая офицерами в синих мундирах красотка Сиси. На стене две огромные афиши: Эйнштейн, кому-то показывающий язык, и вторая – профиль – Фрейда, лихо образованный абсолютно голой дамой, её медным тазом, c двусмысленной подписью: «В чём смысл жизни?»
На маленьком столике восемь чашек, квадратный чайник, из серии «Не жалейте
заварки», какие-то венские деликатесы, круассаны, непонятные
пончики. Гости пока ещё смущённо толпятся, в общем, не зная, что говорить и делать,
и как себя вести.
ЭММИ:
– Ну, слава Богу, добрались… Проходите, проходите!..
ОЛЕГ:
– Простите, что мы ввалились…
ЭММИ:
– Ну, что вы… я очень рада… Меня Виктор по телефону… Да вы присаживайтесь… кто куда хочет… падайте на диван, на подушки… у меня ещё три раскладных (стула) где-то… Сейчас…
ВИКТОР:
– Ну, волхвы, давайте… наши жалкие – к столу.
ВАВА:
– Вот тут – красная икорка, для вас, и «медовые» плюс зефир… для всех.
ЭММИ:
– А что такое «зефир»?
ОЛЕГ:
– Ну, это, когда… радиожурналист… «струит в эфир».
ВИКТОР, бросив укоризненный взгляд на Олега:
– Русские «меренги»…
Саша, Олег и Виктор садятся на диван. Певички присели на подушки, а супруги Толчёновы облюбовали принесённые Эмми два стула.
ОЛЕГ:
– А у вас симпатично, – и поставил к стене гитару.
ЭММИ:
– Да я уж три года здесь и, кажется, прикипела… Я правильно сказала: «прикипела»?..
ВИКТОР:
– Вот именно… к чаю. А лифт какой у вас… – обалдеть! С вензелями, лаковый, со старинным зеркалом внутри, лавочка внутри полированная, и вверх тянет. Вот так вот… господа офицеры – обняться после вальса.
ЭММИ:
– Я думаю, лифту, как минимум, лет сто пятьдесят…
ОЛЕГ:
– Хорошо, что не – лифу…
ВАВА:
– Надо же, сто пятьдесят – и скрипит, прямо как я.
ЭММИ:
– А как вы все встретились? Мне кажется, что где-то я вас уже видела.
ВИКТОР:
– Так оно и есть… Это мои и ваши попутчики, пассажиры авиарейса № 4812. С ИЛа – прямо на чай.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА, обращаясь к Ваве:
– Какие они приятные, молодые…
ВАВА:
– С корабля – на бал, если по-морскому. А икру не открывайте… если вдруг… откроете – без неё останетесь.
ЭММИ:
– Ой, как приятно… Давайте чай пить!
Она наливает в золочёные чашки тёмный чай. Владимир Петрович вынимает своё медовое… в смысле, пряники.
ЭММИ:
– Это же потрясающе… с самолёта сразу ко мне залететь. Я правильно «залетела»?
ВИКТОР:
– Вы как надо «залетели».
САША:
– «Безумное» чаепитие!
ОЛЕГ:
– Бездумное!
ВИКТОР:
– Бездомное!
«Мушкетёры слова» рассмеялись, а остальное чайное «братство» просто захихикало…
ПОЛИНА:
– А вы правда из Парижа?
– Да. Я в дамском журнале работаю… мода, духи, тряпки. Хотите, каждой подарю последний (номер)?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Мне бы кофточку на грудь там…
ОЛЕГ:
– Всегда дамам подарки… хоть пол меняй.
ВИКТОР:
– Чтобы пол сменить, нужно очень хотеть ложный, «можный» на противный и положнный. А трудностей – с ума сойти… Сначала – операция – 12 часов, мясники-хирурги. Потом год – гормоны. Ещё потом – психолог, в смысле, психиатр – на полгода, а то и на три..
Кивает головой на портрет Фрейда, ну, того… – «What is your mind»?
– Всё из-за него…
ЛИЗА:
– А как это пол сменить? Паркет что ли?
ПОЛИНА:
– Да вот так… был – муж, а стал – женой!
ВАВА:
– А разве это возможно?
САША:
– Я только один удачный случай знаю… Полковник китайской армии сменил… это дело, и стал примадонной Пекинской оперы.
ЛИЗА (обращаясь к Полине):
– Может, и нам сменить… а, Полинка?
ПОЛИНА:
– Идиотка!
Эми:
– Действительно, странно, китайский полковник… и Мария Каллас…
САША:
– Это, как эмиграция – всё с ноля…
ВАВА:
– Не скажи… Не всё. У новой «Каллас» – пенсия – класс! Полкана – фрейдом убитого…
ЭММИ:
– А что такое эмиграция? И тут же: ребята, не стесняйтесь… Булочки – «Моцарт», мармелад – «Моцарт»… Торт и кексы – того же имени.
ОЛЕГ:
– Круассаны «Сальери». Ваши «меренги» – наши шеренги.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Именно! Именно! Шеренги!
САША:
– Вообще-то, об эмиграции… пока сказать нечего… наши пути ведут непонятно куда… Господа Толчёновы едут на Ближний. Тут есть такая организация: «Сохнут». Помогает евреям по всему миру, уехать, не к чёрту на… а в основном – в Израиль, туда, где «плащи с красными подбоями».
ОЛЕГ:
– «Сохнут» – это когда все сохнут от голода и любви…
ЭММИ:
– Я не очень понимаю…
САША:
– Да мы и сами не очень…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Ой, как вкусно! Вава, возьми один…
Виктор, в основном, обращаясь к Олегу:
– Если бы не «Сохнут», вы бы уже и там, и тут – совсем высохли.
САША:
– Остальные пятеро… враздрызг… совсем непонятно. Кто – куда… Может в Аосту, если ехать в Штаты, к этой «рогатой»… Бартольди.
ОЛЕГ:
– Этим Толстовский (фонд) занимается. Так что… куда? зачем? к кому? и почему? – совсем неясно.
ВИКТОР:
– Олег, не надо. Это – наши проблемы…
ЭММИ:
– Ну, что вы, Витя. Мне всё интересно! Правда.
ОЛЕГ:
– Тогда ещё один, про Брежнева… «Леонид Ильич, идём к коммунизму, а есть нечего…» – «А в дороге никто никого кормить не обещал…»
!
Этот анекдот, так рассказанный и к месту, вызвал у всех присутствующих просто приступ смеха, даже Эмми всё поняла… и, весело похохатывая, с удовольствием смотрела на своих аэрофлотных – пока ещё плотных, гостей. Они, гости, похоже, чувствовали себя хорошо в этой уютной студии. Разговорились. Лиза и Полина просто впились в журнал мод. Олег на гитаре пытался взять несколько аккордов. Виктор тепло смотрел на Эмму, которая тоже с некоторым удовольствием смотрела на него. Саша «толок воду», болтал с супругами Толчёными. Чаепитие, с меренгами русско-австрийского происхождения, похоже, удалось.
ЭММИ:
– Девочки, чего бы вы хотели от этой новой (жизни)?
ЛИЗА:
– Нам бы на миланскую «лестницу»… Мы – из Мариинского, через два «и».
ОЛЕГ влез, её перебивая:
– Через три «и»… – И – мени Кирова…
ЭММИ:
– А почему этот оперный – и балетный, и академический – именем Кирова назван? Он что – Барышников?
ОЛЕГ:
– Да, нет. Мироныч на пуантах не стоял, бывал там только наездами. По три раза в день туда-сюда, блин, таскался, стоя-лежал.
САША:
– Мироныч в Мариинском дам на руках носил, весь «хор-де-балет» женский – его! Перелапал, поддержал.
ОЛЕГ:
– А здесь что, не так?
ЭММИ:
– Тоже, наверное, но не так откровенно…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Правильно, ребята, говорят… хор и балет – кордебалет!
ЛИЗА:
– А хотите, Эмми, мы вам дуэт?..
ОЛЕГ:
– Они П.И.Ч.-а могут, из «Пиковой».
ПОЛИНА:
– Право, Эмми, вы нам очень нравитесь. Мы для вас… – и обращаясь к Олегу, – ты подберёшь (в смысле, аккомпа)?..
Елена Павловна:
– Пойте, девоньки, для хорошего человека…
Девицы встали с подушек и, улыбаясь друг другу, повели на два (голоса):
Уж вечер… облаков померкнули края.
Последний луч зари на башнях умирает.
Последняя в реке блестящая струя
с потухшим небом угасает, угасает…
Олег удачно подстроился к голосам… не зря «Крупу» по классу мандолины:
Всё тихо. Рощи спят. Вокруг царит покой
Простёршись на траве под ивой наклонённой
Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,
Поток, кустами осенённый, осенённый…
Лиза и Полина, раскрасневшиеся, церемонно поклонились. Весь «экипаж Ильюшина» оживился и захлопал в ладоши на бис.
ВАВА:
– Хоть там их и лапают, но как поют… Может, их и «лапать» для этого нужно…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Вава, не говори глупости… у тебя сердце…
САША:
– Действительно неплохо, но до итальянской «лестницы» ещё скри-петь, да скри-петь…
ВИКТОР:
– Прямо, как у меня на кухне, на Расстанной, 13.
ВАВА:
– Дуэт в Вене… на седьмом… это уже кое-что… поверьте мне.
ЭММИ, волнуясь:
– Я тронута… Я совсем этого не ждала.
ВИКТОР:
– ЭММИ, за всем этим симпатичным «чаепитием» скрывается масса личных трагедий, разрывов и драм и, редко когда – комедий. У каждого – своя судьба, а общее – изгнание. Вот, например, Саша – настоящий историк, но захотел писать правду, а этого – нельзя. Олег рвётся на Запад, чтобы в Париже открыть литературное кафе «Вали к нам».
ОЛЕГ, влез в разговор:
– А Виктор – вот пример идеалиста-диссидента. Самиздат, допросы, обыски… дружба с бывшими политзаключёнными эпохи «усатого гуталина». Был социально не удобен, если не сказать – не нужен.
ЭММИ:
– Это 58-ая? За антисоветскую (деятельность)?
ВИКТОР:
– Она самая, а у Полины совсем уже личный конфликт вышел с директором театра на три «и». Он, директор, на неё глаз положил. Сотни баб в «хордибалете», а ему только её подавай. А это значит – в «постель’c». А у неё в это время – любовник был, ну, этот – «джемпер до пупа», полковник-танкист, так он тому – «положившему глазнику» – врезал… До стрельбы из Т-62 дело не дошло, но из театра Полинку вышибли. Давай – из Академического – вали в народный! А Лиза – сестрёнка, тоже ушла и ищет миланскую «лестницу» тоже из солидарности.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– А Вава у меня совсем сошёл с катушек. Третий день в семь утра бегает к витрине магазинчика «Мясная Вена».
ПОЛИНА:
– Вы не волнуйтесь, Елена Павловна. Он не «поехал»… Даже Шекспир это дело любил…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Да, я в курсе. Мы уже один раз пострадали из-за «Макбета»… Вава, ты им расскажи про портрет…
ОЛЕГ:
– А это уже интересно.
ВИКТОР:
– Колись, Петрович.
ВАВА:
– Лет двадцать тому, ребята… Я тогда в большом магазине старшим мясником работал. И вдруг слышу по радио, что оказывается, Уильям – нашим был – им. И вот, чтобы «повысить» и «улучшить» план, я решил в разделочной его портрет повесить. А где его возьмёшь? По блату у какого-то театрального критика, по-моему, Костелянца, за три кило грудинки первого сорта – дефицит, добыл всё-таки… Портрет бумажный, но на картоне, там он в кружевном (воротничке)…
ОЛЕГ:
– Помню. Из шестнадцатого (века)…
ВАВА:
– Вот-вот… Прибил к стене и подпись красным сделал: «Руби, как он!». Меня тут же, в два дня уволили. За антисанитарную пропаганду. Директор так и заявил: нам, в нашем ведущем секторе магазина мясники нужны, а не кружевные Макбеты.
ОЛЕГ:
– Ну, и даёт! Владимир Петрович. «Руби, как он» – Рубикон перешёл, наш мясной Макбет.
ВАВА:
– А скажите, Саша, это правда, что он, этот Уильям – был мясник?
САША:
– Про него только три вещи точно известны: день рождения, день свадьбы и дата смерти.
ЛИЗА:
– И ещё – трое детей.
ОЛЕГ:
– Тоже верно. Остальное – потомки.
САША:
– Потёмки, потомки, котомки… всё-таки – 1564! А В 1582 он вообще выпал из своей биографии, времени и обоймы на целых восемь лет… и никто про него точно ничего не знает.
ЭММИ:
– А я знаю…
Все тут же про чай забыли.
– Жена его была старше на восемь лет. И в восемнадцать лет он вынужден был уехать из Стратфорда.
САША:
– А вы знаете почему? Опять же, из-за мяса. Лося он убил во владениях сэра Томаса Люси.
ОЛЕГ:
– Может, Лося?
ВАВА:
– Наш человек. Я ж написал: «Руби, как он!»
САША:
– Орби, первый его биограф, говорил, что отец Шекспира был мясником, и он до восемнадцати лет был его помощником. И когда он, Уильям, разделывал тушу, то над ней он произносил речь в шутливо-торжественном стиле.
ЭММИ:
– Как странно. Тема мяса, а так с литературой связана.
САША:
Правда, никаких доказательств нету.
ЭММИ:
– Ребята, вы уже совсем про чай забыли. Вскипятить ещё?..
А зефир, шеренги…
ВАВА:
– А я уверен, что есть, эти «доки». Не может простой мясник чувствовать «музыку», тушу разделывая. А наш Уильям – ножом её, тушу… а стихи или прозу… над ней. Ведь не случайны эти «спичи»?
ОЛЕГ:
– Прямо как у «них», на похоронах Черненко…
ВАВА:
– Ну, сами посудите, сколько нежности в этих русских словах, которые называют эти бездушные куски мяса. Только поэт может понять это. Вы только вслушайтесь: пашина, рулька, окорок, огузок, филей, корейка, баки с шейным зарезом… голяшки.
ОЛЕГ:
– Голяшки – как это мне близко… А филей! Я всю жизнь – Филей!
ВАВА:
– «Рулька» – да я за одно это слово любимый тесак отдам!
Олег, встав на одно колено перед Лизой, как в спектакле «Ромео и Джульета» на Литейном, завыл трагически: «Она меня за рульку полюбила, а я её за отношенье – к ней…»
САША:
– Вава, вы настоящий поэт – мяса.
ВАВА:
– А сколько тут нежности… «Чёлышко»… Господи, умереть, уснуть!..
ЛИЗА:
– А это ещё что за стон?
ВАВА:
– Передняя часть бычьей грудинки… Это, как у тебя…
Лиза бросила, как бы невзначай, взгляд на свои маленькие «выступы».
ЛИЗА:
– Действительно – чёлышко…
ОЛЕГ:
– А в Северной Корее я так и скажу любимой: «Ты – моя корейка!»
ВИКТОР, включаясь в игру:
– Или признание: «Ты мой, огузок»…
ОЛЕГ:
– Или – отпузок, если в возрасте и от – стола!
ПОЛИНА:
– Тоже ничего.
ЛИЗА:
– А что же, всё ж таки, рулька?
ВАВА:
– Свиное предплечье.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Надо же… А мне больше «баки с шейным зарезом» нравятся, как у Александра Сергеича, с портрета Тропинина.
ВАВА:
– Когда я стою у витрины этого «Мясного австрийца»… простите, перепутал… – «Мясной Вены» и вижу на стене-таблице – быка, «взятого за бока», «взятого за рога», в 30 зон-разрезов, рука сама тесак ищет… А у нас только двенадцать, куда же эти «восемнадцать мясных зон» подевались?
ОЛЕГ:
– Вспомним Салтыка-щедрого – воруют!
САША:
– «Но Запад есть Запад, Восток есть Восток»…
ВИКТОР:
Может, этим и отличаются наши циви-лиза-ции?
ЛИЗА:
– А причём тут я?
ЭММИ:
– Чтобы поддержать эту тему… Я кое-что помню из моего глупого школьного прошлого. Простите, это то же самое, о чём говорил Вава, но по-французски: «filet», «flanche», «bavette», «rumsteck», «cotes couvertes а la noix», «macreuse», «boite a moеlle». Ну, что же ещё?.. А—а… «poitrine», «paleron», «gite», «talon de collier», «joues», «faux filet» и «plates cotes». Ну, кажется, всё. Мы это в школе… наизусть. Там в классе на стене такая же висела, бык – в зонах – разрезах, с цифрами. Действительно, 30. Таблица так и называлась: «Звери, которых мы едим» – «Бык».
ОЛЕГ:
– Слава Богу, не наоборот. Без быка – разрезали! Кстати, Вава, у меня есть кое-что для тебя. Одна корова говорит другой: «У меня есть подозрение, что нас выращивают на мясо… Вторая ей отвечает: «Я не верю в теорию заговора…».
Все рассмеялись, искренне, тепло, дружески. Опять чаёк, болтовня, медовые пряники и остатки зефира – по блату доставшегося – русского национального деликатеса.
ЭММИ:
– А пластиночку покрутить?
ВАВА:
– С удовольствием!
ОЛЕГ:
– Вот это дело!.. Надоели «Танцы с саблями» и «Половецкие пляски».
Все задвигались. Конечно, танцы не предвиделись… Но, всё-таки, размять ноги и спину… Саша подошёл к окну. Олег – к радиоле или к тому, что там это круглое и чёрное крутит. Валентина Павловна и Вава встали со своих сидений в ожидании чего-то, но уж не Годо… это уж точно. Эмми достаёт пластинку.
ЭММИ:
– Старая, но хорошо заезженная, без мясного уклона.
Игла мягко опустилась на чёрный диск. В комнату ворвалась сладкая, странно знакомая, южная мелодия.
Bеsame, bеsame mucho…
Como si fuera esta
noche la ultima vez.
Bеsame, bеsame mucho,
Que tengo miedо tenerte, y perderte despues.
И тут произошло нечто неожиданное: движение масс. Пока Эмми вторила за Джимми хорошо знакомыми словами – на испанском, гости, не сговариваясь и достаточно громко, не зная испанского, стали «мычать» хором: ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла. Похоже, что мексиканские подворотни позавидовали бы этому седьмому этажу австрийской Вены.
САША:
– Боже мой! «Бесаме мучо»! Ай, да Эмми… Это в вашу честь её дают… премию «Эмми»!
ЭММИ:
– Не смешите меня, Саша. Эта премия для американского «ящика» (ТV).
ОЛЕГ:
– А вы знаете, что эти, «мордатые» и в погонах, тоже её «мочили»!
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Мордатые? Мочили?
САША:
– Хор Советской Армии. И не на «лестнице», а на парадном «входе» и «выходе». Хор Александрова.
ОЛЕГ:
– Эти – в крепдешине, действительно, целуют крепко…
ВИКТОР:
– А я этого Джимми сто раз на «костях» слушал.
Емми:
– Как это, «на костях»? Легли костьми?
ВИКТОР:
– И это… На старой проявленной рентгеновской (плёнке…), на которой были два лёгких и одна пневмония.
ОЛЕГ:
– О, господи!.. Кто только не пел это… «битлы». У нас – Глеб Романов – не закрывал…
ЭММИ:
– Шет Харис, «ArtPepper», Дорссей, Плачидо Доминго.
ПОЛИНА:
– О, Плаччидо!.. И Элвис… и ещё сотня… Эпидемия! Парадокс! «Целуй меня крепче», как бы – её одну, а весь мир – вдруг полез.
САША:
– А эта мексиканка… с длинным, как товарняк, именем: Консуэла ле Хесус Торрес Ортис Веласкес.
ОЛЕГ:
– В Мексике только три вещи незыблемы: пирамиды инков, мафия и «Bеsame mucho» – ле Хесус!
САША:
– В шестнадцать лет сочинить такое – в сорок первом, а через три года вся Америка – только её, Хесус – крепко и взасос.
ВАВА:
– В шестнадцать? А не рано ли? Ничего себе…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– В Мексике, Вава, всё зреет в три раза быстрее…
ВИКТОР:
– Я впервые услышал её в строю, когда рота шла по Садовой, к дому № 26. В Гостином Дворе крутили…
ВАВА:
– А я тогда, 8 марта, вечером, частнику для его жены корову на куски рубил… подарок, на женский (день).
ОЛЕГ:
– А я под этот гимн – «Гименей», целовался до посинения, на Лиговке, 38, в холодном параднике на батарее, совсем не понимая иностранных слов…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– А у меня на уроке истории, посвященном татаро-монгольскому игу, 7 «А» запел этой «консуэлой» на перемене …
ЭММИ:
– Похоже, у вас «Bеsame» была, как эпидемия «испанки». Странно, она столько всего написала, а осталось после неё только это…
ОЛЕГ:
– Так оно и есть – уже тридцать пять лет кто ни попадя впивается в микрофон, целует до изнеможения…
ЛИЗА:
– А всё-таки… Только в Мексике умеют так крепко и только в шестнадцать!..
ПОЛИНА:
– Завидуешь?
ОЛЕГ:
– А я – завидую! Сколько «bеsame»-мучей, потеряно… ночами не сплю, мучаюсь.
ЛИЗА:
– Ничего. Теперь наверстаем.
ВИКТОР:
– А второй раз я её услышал – на Литейном, 4, когда меня допрашивал «голубой» майор Швындря. Из соседнего кабинета неслась Консуэла… «Коллеги» усталые отдыхали.
САША:
– В Ленинграде, в шестидесятых – из каждого окна, только – Романов (Глеб) «bеsame»… и вопил.
ОЛЕГ (вдруг серьёзно):
– Ну, что, братцы-ленинградцы, всё про мясо и поцелуи – хотя… Хотите, я вам настоящую «песнь песней» покажу? Про нас с вами…
Берёт гитару.
– Мой приятель, Саша Левин… Галич, будь он здесь сейчас, оценил бы… его. Поэт – от Бога!
Уходит на запад, кудаблин – тудаблин…
Спокоен, уверен, упрям и расслаблен.
Несут его в море корабли-колибри.
Палят гарнитуры большого калибра.
Гремят полонезы – прощальные вьюги.
и машут платками подруги-задрыги.
Он слёзы глотает, он бодро смеётся,
как птицая птица, душа его мнётся.
На запад, на запад укажут компасы.
Бегут полосаты матросы-матрасы,
И тросы и шканцы тянули-качали,
задраив до блеска, отсеки печали.
САША (не выдерживая):
– Ну и ну… класс! Ну, и Левин!
Стихает вдали лихорадочный гомон.
И мир оседает, как сплющенный гоблин,
как сдувшийся пингвин, как рухнувший рубль,
как канувший за борт фальцгобель-занзубель.
Все затихли. Олег положил гитару, всё ещё наслаждаясь произведённым эффектом, а также магией слова. Через три минуты молчания Эмми осторожно тронула за рукав Виктора.
ЭММИ:
– А что такое «птицая птица», Витя? Чеховская «Чайка»?
ОЛЕГ, иронизируя:
– Ты ж понимаешь… Генеральный прокурор… прокуратор-прокурор!
ВИКТОР, серьёзно:
– Душа человека мечется, мнётся на волю…
САША:
– А как про «печаль» запечатал: «Задраены напрочь отсеки печали»…
ВАВА:
– А что такое фальцгобель-занзубель?
ОЛЕГ:
– Какая музыка… в а ведь «Dеutschland! Dеutschland!»… Не понять… Я облазил все… словари… Не нашёл.
ЭММИ:
– Cлабо! Я знаю!
Все с удивлением повернулись к Эмми.
ЭММИ:
– Это же по-немецки инструмент, которым доски гладят!
САША:
– Рубанок, что ли?
Эмма, радостно:
– Вот именно!
ВАВА:
– Я ж говорил – руби, как он!
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА, обращаясь к Ваве:
– Вот и мы с тобой тоже – рубанки-подранки.
ВАВА:
– Ну, ещё не совсем…
Веселье вдруг как-то спало… Просто сошло на нет. Как «сплющенный гоблин»? Похоже, «песнь песней» вернула всех с седьмого этажа на землю. Время разбрасывать камни? Все зашевелились. Пауза как-то затягивалась. Петлёй?
ВИКТОР:
Ну, что ребята, по коням! Тем более что внизу по асфальту всё время это цокает… в смысле – фиакры. Да и хозяйка устала…
ЭММИ:
– Ну, что вы, Витя, я давно не пила чай в такой приятной компании, в обществе такого бравого экипажа ИЛа.
Все обступили Эмми, чтобы парой слов сделать «крошке» приятное…
ВАВА:
– Вы прелесть, Эмми… Может, ещё увидимся…
ОЛЕГ:
– Шестеро – в «лодку», не считая меня…
Саша, Олег и Витя – тепло жмут ей руки… Лиза и Полина дружески обнимают журналистку французских мод. Елена Павловна роняет: «Храни Вас Бог!»
ЭММИ:
– Виктор, звоните…
ВАВА, направляясь к двери:
– В антиквариат, в антиквариат, поскрипим!..
Девицы у лифта, как обычно, «мурлычут» на пару свой дуэт-фетиш П.И.Ч.-а: «Уж вечер… облаков померкнули края… Последний луч…»
ОЛЕГ:
– До нового «bеsame»-чая!
Акт 4
Действие 1
Вена. Та же комнатка в отеле «Моцарт», та же гравюра, на которой тот же сидящий Моцарт, та же узкая койка, на которой сейчас уместились двое: Саша и Олег. Саша лежит на узкой (койке) и смотрит в потолок. Олег примостился у него в ногах и листает какой-то словарь. Оба «роняют слова» и периодически чешут языки, дружески перемывая кости общим знакомым.
ОЛЕГ:
– А шиллинг сколько?
САША:
– Сто грошей.
ОЛЕГ:
– Так вот откуда «ломаный грош» появился. Прямо, как у нас…
САША:
– У «них»…
ОЛЕГ:
– Прости, ещё не привык. Люблю словари. Послушай фамилии: на «Н»: Недосекин, Недошивин, Недодаев, Недоделов…
САША:
Прямо, как у Высоцкого: «Не до… любил» – три раза.
ОЛЕГ:
– А потом – Нехаев, Нецветаев…
САША:
– Я предпочитаю в одной – триптих: Дейтрих-Белуха-Кохановский. Трижды герой, трижды кавалер. Обязан! По «Георгию» каждому на грудь подвесить.
ОЛЕГ:
– А я только один диптих знал, соседка Зозуля-Стойбаба – не кавалер, просто тётка и без «Георгиев», но с георгинами – так она на углу Разъезжей стояла, с цветами… А ты любишь Берроуза?
САША (приподымаясь на локтях):
– «Ворошиловского стрелка»? «Голый завтрак»?
ОЛЕГ:
– А у него любой приём пищи – голый. Под бензедрином, не всё ли равно. Да и в Мексике жизнь в три раза дешевле, чем в Штатах.
САША:
– Да уж, конечно, там она, под этим самым «дрыном» – гроша ломаного не стоит.
ОЛЕГ:
– А тут?
САША:
– А тут – батут! Можно ещё попрыгать… подёргаться.
И он начинает насвистывать: «Bеsame, bеsame mucho…»
ОЛЕГ:
– А ты закрой, закрой глаза… Представь на минутку… Сентябрь. Пятьдесят первый… Мексика. Кактусы. Вечеринка у Берроузов. Ночь на дворе. Цветные лампочки, такие же – галлюцинации. На столах – три литра виски… «пузыри» текилы повсюду… литров десять, для спец-приглашённых. Фрукты…
САША:
– Овощи… А «кокс», я так понимаю, – в «кок-тусах».
ОЛЕГ:
– Вили уже принял дозу, полуголый…
САША:
– Голым он выходит только к завтраку, и только после двух…
ОЛЕГ:
– Доз. Всем весело… «бесамемучаются» по углам!
САША:
– А Вили хотел «загнать» свой пистолет «Bereta» – но покупатель не приехал, испугался.
ОЛЕГ:
– А откуда ты знаешь?
САША:
– Да, так… иногда листаю…
ОЛЕГ:
– Он собрал гостей в кружок и завопил: «А сейчас – стреляться…» Гости: «Вили, проспись сначала, у тебя же – двоится…» А он: «Жанка, с яблоком – к стенке…» Жанна ему: «Вили, а может быть, завтра… У меня ещё стирка на сегодня намечена…» – «Завтра постираешь». А она тоже в то время на галоперидоле сидела.
САША:
– Хорошо излагаешь, а про эту «штуку» надо спросить у Вити.
ОЛЕГ:
– Да, чего там… – амфетамин. Ну, он и «простирнул» – жене между глаз вмазал. Два месяца тюрьмы… а потом он «смылся» в Штаты, к пишущей (машинке)… Стучать стал…
САША:
– Вили так и заявлял потом журналистам: «Это дело было спусковым крючком моего успеха».
ОЛЕГ:
– Может, и мне «Underwood» купить? А ты вызов из Парижа получил?
САША:
– Да нет ещё. «Русская мысль» тянет…
ОЛЕГ:
– А хорошо бы нам спонсора найти. Ну, как эта, von Мекк, 6000 «рублей» в год, на творчество. И главное – никаких забот. Они даже никогда не виделись.
САША:
– И эта «von» – его четырнадцать лет кормила.
ОЛЕГ:
– Странно, ни телефона, ни телеграфа тогда не было. Как же они общались?
САША:
– Тысяча двести писем – за четырнадцать…
ОЛЕГ:
– Деньги – на «стан нотный» (в обычных случаях – потный), а взамен – «Танец маленьких лебедей» или дуэт Лизы и Полины, для наших маленьких идиоток. А почему «von» Филоретовна кран перекрыла?
САША:
– В Берлин слухи дошли о его «нетрадиционной секс-ориентации»… Её семья – на дыбы!.. Если бы он был ещё её любовником… тогда, а так… «von» – вон! И «кислород» перекрыла…
ОЛЕГ:
– Моссад!
Сильный стук в дверь. Влетают с криком и плачем – Лиза и Полина:
– Вава умер!
Минутная пауза. Все ошарашенно молчат и застыли, как в последней сцене «Ревизора».
ПОЛИНА (всхлипывая):
– Около того… мясного. Как стоял у витрины окороков, так головой к ним и упал. Виктор сказал: «По всему… видимо – инфаркт…»
ОЛЕГ (ошарашено):
– Не может быть… Бедный «Руби, как он»!..
САША:
– А Елена… знает?
ЛИЗА:
– Витя с ней… Сейчас подойдут… Если дойдёт…
В дверях появляются Виктор и Елена Павловна. Он поддерживает рыдающую, дрожащую женщину. Её усаживают на единственную, узкую. Ребята рассаживаются, кто куда может… в основном, на пол.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА (всхлипывая):
– А он так хотел в Тель-Авив, где улицы параллельные…
ПОЛИНА:
– И что делать? К кому тут обращаться? И на каком (языке)? Австрия – «полоса нейтральная».
ОЛЕГ:
– Ты ж понимаешь, а «Олимпийские» – семьдесят второго?..
ЛИЗА:
– В «Сохнут», конечно…
ОЛЕГ (как бы про себя):
– И будет день… и слёзы вы-«Сохнут»…
САША (тоже задумчиво, развивая тему):
– И будет день… И будут – слёзы… и вы – в «Сохнут»!..
ВИКТОР:
– Эмми… Она едет… ведь теперь – бумаг кипа, формальности…
ПОЛИНА (подойдя к окну):
– Вот именно – прощай, кипа! Как жалко… Вава был такой «тёплый»…
ЛИЗА:
– Нас теперь – пятеро в одной «лодке», не считая Олега… а он там – вдвоём…
ОЛЕГ:
– А кто второй?
ЛИЗА:
– Харон!
ОЛЕГ:
– Обалдеть! Харона для хористки!..
На эту реплику последовал очередной взрыв всхлипов. Виктор, сидя на кровати, полуобнял Елену Павловну.
ВИКТОР:
– Лиз, ты говорила, что у тебя «валерьянка» где-то…
ЛИЗА:
– Я – мигом!
ОЛЕГ:
– Хоть в шикарном (лифте) у Эмми поскрипел…
Полина укоризненно бросила взгляд в сторону Олега.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА (как бы в беспамятстве):
– Вавочка, а как же теперь море?..
ОЛЕГ (тихо, продолжая тему):
– Хорошо, что «Мясную Вену»… «Руби, как он» успел увидеть.
Стук в дверь… На пороге – Эмми… И сразу – к Елене Павловне, обнимает её:
ЭММИ:
– Как это случилось? Где?
Вбегает Лиза со стаканом воды. Подаёт его Елене Павловне и обращается к Виктору:
ЛИЗА:
– Как ты сказал…
ВИКТОР (мягко):
– Он, как всегда, в семь утра к «Вене» потопал. К витрине… Стал напротив и что-то в тетрадке стал чиркать. В восемь хозяин «мясной» удивился, что странно одетый немолодой человек так на витрину глазеет… Он вышел, а Вава только и успел сказать по-русски: «Коллега»… – и с «катушек». «Скорая» тут же, с крестом красным, но…
ОЛЕГ:
– «Нам бы – Медленную помощь»…
Опять стук в дверь, но не такой настойчивый, а скорее деликатный.
САША:
– Да!
Человек небольшого роста, с жёлтым портфелем, в чёрном костюме и чёрных круглых очках возник на пороге. Он церемонно поклонился и спросил по-русски.
ЧЕЛОВЕК В КРУГЛЫХ ОЧКАХ:
– Могу я увидеть фрау Толчёнову?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА (с трудом поднимаясь, поддерживаемая Эмми):
– Я – фрава!
ЧЕЛОВЕК, В КРУГЛЫХ ОЧКАХ:
– Меня зовут Кристоф Кац. Я, в общем-то, из «Сохнута», но сейчас я здесь по собственной инициативе. Я тоже когда-то работал на мясокомбинате… в Харькове. Мои соболезнования по поводу трагического события, которое вас постигло… Мы постараемся вам помочь, даже если это будет непросто.
ОЛЕГ:
– Хорошее начало.
ВИКТОР, на него оглянувшись:
– Здесь никто никому ничего не должен!..
САША:
– Как же это они так быстро узнали?
ОЛЕГ:
– Моссад!
КАЦ (окидывая быстрым взглядом эту странную аудиторию):
– А вы друзья ушедшего?
ВИКТОР:
– Его лучше называть – Владимир Петрович…
КАЦ:
– Простите, я не хотел… Мне бы поговорить с вами… об организации… Может, Елена Павловна устала…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Витенька, я вам доверяю. Я пойду… Лизочка, – оборачивается к Лизе, – вы можете меня проводить? Я как-то сегодня… не очень…
ОЛЕГ:
– Я думаю…
ЛИЗА:
– Конечно, я вам чаю…
ВИКТОР (Лизе вполголоса):
– И валерьянку не забудь.
Елена Павловна тяжело опирается на Лизу. Они уходят.
ЭММИ:
– Herr Кац?
КАЦ:
– Я не herr, я русский. (Открывает портфель.) Я вам – бумаги… там всё написано… Но главный вопрос – деньги. Обстоятельства денежные довольно сложные. Вена пункт перевалочный. Владимир Петрович – не гражданин Австрии и пока ещё – не Израиля. Ничей, как бы. Организовать похороны можно только в двух вариантах: первый – «Моцарт» – в общей, целиком… Второй – «Берберова» индивидуально – кремация.
САША:
– А почему Берберова? Нина же ещё жива, она профессор в Нью-Йорке…
КАЦ:
– Трудно сказать… Извините за язык казённый, но в Вене любят «проектам» давать имена знаменитостей… а может, однофамилица или в её честь. А может просто интуиция – «вперёдсмотрящее… завещание».
ОЛЕГ:
– Ничего себе… австрийские «штучки». Сначала Моцарт, потом Сальери, потом империя, затем «Берберова»… Надеюсь, она не в курсе «изысков» этой похоронной команды – курсив наш.
САША:
– Она была спецкором «Русской мысли» во время «процесса Кравченко».
КАЦ:
– Это всё влетает в копеечку… но половину суммы я вам вырву… а Елену Павловну ввиду этих трагических обстоятельств в Израиле мы возьмём на поруки… то есть, в свои руки…
ЭММИ:
– Ну и сколько же стоит вариация 2 – «Берберова»?
КАЦ:
– Вторая вариация – 2000 шиллингов. Осталось найти тысячу… Если принять во внимание, что чашка кофе «Мезарган» в «Метрополе» стоит двадцать пять… то наш «Вечный покой» – это всего 40 чашек. После чего Елена Павловна сможет провезти «Владимир Петровича» в Тель-Авив бесплатно.
САША:
– По Галичу: когда пушки «бахают», музы только ахают…
КАЦ:
– Вы меня простите, но я должен… сматываться. Итак – «Берберова»! До скорого… А на кремации я как штык буду… Мой телефон – в бумагах.
После этого Кристоф Кац, в роговых, закрыл дверь так же деликатно, как и появился.
ЭММИ:
– А причём тут штык?
ВИКТОР:
– Здесь «штык» – элемент несгибаемости, в смысле – приду обязательно.
ОЛЕГ:
– На нём у нас там всё и держится.
САША:
– «Мене, Текел, Фарес…» Н-да, где-то надо достать эти 40 чашек «Мезаргана», и как можно скорее…
ПОЛИНА:
– А что это такое «Мене»?..
ОЛЕГ:
– «Мене» – это не «мине». Эбро… Древне-еврейский… «Ты взвешен на весах и найден слишком лёгким…» – это он о сумме в шиллингах, и пепле, в который всё, даже алмаз (после их уплаты), превращается. А деньги нужно достать немедленно… Бедный Вава…
ОЛЕГ:
– Может, продать гитару, да и пакет струн почти новых?
ПОЛИНА:
– У нас с Лизкой – пару золотых колечек, можно?
ОЛЕГ:
– Кому они нужны…
САША:
– А у меня часы «Офицерские»? С ними в душ после учений – вполне…
ОЛЕГ:
– Кто же здесь душ принимает? Какие учения? Какие «офицерские» – в Австро-Венгрии? Здесь «солдатских», швейцарских – навалом…
ЭММИ:
– Вот что, ребята. Я деньги найду! Вава и вы мне столько подарили тепла, что чёрт с ними, с шиллингами… Переживём. А Елене Павловне совсем не обязательно знать, откуда пришла «копеечка».
Ситуация была настолько безвыходной, что на этот раз ей никто не возразил, даже из вежливости.
САША:
– А давайте в день кремации произнесём что-нибудь в духе молодого Шекспира, который в юности тесаком по туше гулял…
ОЛЕГ:
– Как «лелея» – с мавзолея… А что? Идея – лукавая… Попробовать можно.
Все молча и сосредоточенно разбрелись по своим углам.
Акт 4
Действие 2
Муниципальный крематорий «Другая вена». Всё строго, хотя почему-то на левой стене висит портрет Фрейда. Справа шкафы, где для всеобщего выбора и обозрения выставлены модели погребальных урн. Двадцать жёстких лакированных скамеек. Слева – доска объявлений «Крем-услуги». «Чёртова дюжина» услуг, которые предлагает «вена» и её вторая вариация «Берберова» своим потенциальным клиентам. «Экипаж ИЛа, в полном составе – минус один, оглядывается по сторонам.
ОЛЕГ (вполголоса):
– «И вновь у гробового входа»… Ну, и где же здесь «младая жизнь»?..
ЛИЗА:
– А мы что, с Полинкой – не подойдём?
ОЛЕГ:
– У классика всё это определено четырьмя словами: от двух до пяти…
Трое австрийцев, в серо-чёрных тонах, деликатно стоят на отшибе и только присутствие среди них «не-herr»-а – Кристофа Каца, даёт основание предположить, что они каким-то образом связаны с Вавой.
ОЛЕГ (указывая на портрет Фрейда):
– А этот что здесь делает?
КРИСТОФ (как бы мимоходом подходит к разношёрстно одетой группе):
– Фрейд – их человек. Он перевернул всё «крем-дело», но сначала перевернули его. В семьдесят третьем какой-то вор в Нью-Йорке, в какой-то квартире, толкнул какой-то сосуд-урну. Всё на пол посыпалось… Оказался – Зигмунд. Теперь всё делают из пластмассы.
ВИКТОР:
– Ничего не сыплется… ничего не бьётся…
САША:
– И в пластмассовых сосудах это… раздаётся.
ЛИЗА:
– А как у нас?
САША:
– У «них» – в двадцать седьмом в Донском монастыре Москвы первую печь заложили…
ПОЛИНА:
– И кто первым пошёл?
САША:
– Не поверите! Первыми были сожжены тела откинувших «партийные копыта» товарищей…
ОЛЕГ:
– Не «догорели на работе»?
ВИКТОР:
– Жаль только, что одна была…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА (грустно):
– А Вавочка при жизни горел, после смерти – тоже, я надеюсь, что… – «Там» это примут во внимание.
ПОЛИНА:
– А они не перепутают здесь, кого? В родильных домах – детей всегда путают. Поди проверь потом, кто – Маркс, а кто – Энгельс…
КРИСТОФ (снова вмешиваясь):
– У «Другой вены» – девиз: «Горим, но только по одному!»
ОЛЕГ:
– Ребята, вы готовы? Как договорились: «Спичи» и «П.И.Ч»-и.
Лиза и Полина зарделись: сегодня первое выступление за рубежом, на публике.
ЭММИ:
– Я тоже – пару слов…
Виктор ей ободряюще улыбнулся.
САША:
– Ну, и где же Вава?
КАЦ:
– Сейчас начнём.
И действительно, из боковой двери служащий, похожий на идиота, выкатил каталку, а на ней гроб с восемью бронзовыми болтами-шурупами, которые приглашающе блестели.
ОЛЕГ (не удерживаясь):
На гроб просторный, но без «штучек»,
мне не хватило двух получек…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА, охнула:
– Вавочку… шурупами!..
ОЛЕГ, мягко, но жёстко:
– А вы хотели бы, чтобы брезентом… или гвоздями?
ЭММИ:
– Олег, надо бы помягче…
Трое в чёрных костюмах, которые стояли на отшибе, приблизились к «экипажу».
ОЛЕГ:
– Но это же правда?
САША:
– Не в крематории, хотя… если судить по юноше Шекспиру, он тоже был с приветом.
И тут полилась откуда-то сверху музыка. Не поверите, кто-то нажал на кнопку. В «казённый» дом, в «казённый зал» ворвался знакомый «казённый» марш.
САША:
– «Рабочая Марсельеза»?
«Отречёмся от старого мира,
отряхнём его «прах» с наших ног…»
ОЛЕГ:
– Они что, обалдели?
Саша резко повернул голову в сторону «herr»-ов. Словно о чём-то догадавшись, музыка сдалась и стала играть тише.
ОЛЕГ:
– Музыка – Р. де Лиля, слова – П. Петрова.
САША:
– Господи, не могу понять. Хор Александрова. Опять эти мордатые мужики: они что, опять Вену берут, или из неё уходят?
ОЛЕГ:
– «Отряхивать прах» и пепел во время церемонии… Они – здесь – не очень-то церемонятся…
ВИКТОР:
– Это именно то, в чём публика «крематорская» нуждается.
Кац:
– Они хотели, как лучше… Русские, значит – Александров: вперёд, Рас-сея!
Музыка, осознав полностью, что она не к месту, сошла на нет.
ЛИЗА:
«Спичи» и П.И.Ч.-и!
ОЛЕГ:
– Скорее «спичи» – у печи!..
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА (тихо всхлипывая):
– Сашенька, пожалуйста…
САША (положив левую руку на гроб, торжественно):
– Ты не убивал оленей в имении сэра Томаса Люси…
– Ты никого не убивал во время мира…
– Ты убивал, убивал, убивал… только во время войны, когда тебя убивали…
«Herr»-ы, не понимая слов, прислушивались, ритмические повторы «плевакой» – завораживали.
САША:
– Ты не жил в Стратфорде-на-Эйвоне, а мог бы…
– Ты никогда не крал мяса, за которое и на котором ты «сидел»… как этот пекарь – Кютинен Данил Иванович, который, выпекая блокадный хлеб, не взял ни одной крошки, и умер от голода…
– Ты не заносил свой тесак на чужое…
– Ты не уносил в «авоськах» килограммы «отрубов», «зарубов», «баков, с ушными зарезами»…
– Ты хотел уехать в Тель-Авив, где улицы не ведут к морю…
Елена Павловна не выдержала это ораторского «ключа». Она не захлебнулась в истерике, а просто как-то всхлипнула, попала неожиданно в Сашин ритм.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Ты моё «чёлышко»!
САША (заканчивая «каданс»):
– Ты был хорошим приятелем рейса PS-№ 4812. Ты теперь всегда с нами, авиапассажир Вава, кресло А-33, «Руби, как он»!
Все завороженно затихли.
ОЛЕГ:
– Какой «Демос» – фен! Какой Плевако!
Эмми коснулась тоже левой… «ящика», в котором лежал Вава.
ЭММИ:
– Нас свёл счастливый случай. Ты, Вава, был щедрым, особенно в день «бездумного чаепития».
ОЛЕГ (тихо):
– Это она про пряники…
ЭММИ:
– Я всегда буду помнить твои последние: «Может, увидимся…» Увидимся, Вава, обязательно, даже если это не будет так скоро… К сожалению, Вава… Ой, прости, я всё перепутала…
Смущённо отходит от Вавиной «коробки».
ОЛЕГ (занимая её место):
– Петрович, я всегда был далёк от мясных «отрубов» и тех, кто их «рубает», как надо… Ты мне открыл глаза и уши. Вслушайтесь только: голяшка, передняя-задняя, пашина, шейный отруб, корейка, грудинка, ростбиф, палерон, рулька… Ты меня слышишь, Вава: «Рулька!», баки с шейным зарезом, филе, и даже если филе – ложное. Ты был – поэтом – мяса. Тебя бы понял Вильям, который до восемнадцати, как и ты в твоей – «34-ке, не танке» – гастрономе, на Голодной улице, тесаком вкалывал… Я даже тебе, Петрович, слега завидую, если ты «Там» случайно с Вильямом встретишься, то возможно, вместе «рубанёте» как надо, этими, по «костям»…
САША (Олегу, тихо):
– Без быка – зарезал!..
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА (всхлипывая):
– Мы с ним встретились, в тридцать седьмом – в пансионате «Нечаянная радость»… «Нечаянная» была, да и отчаянье – тоже.
ВИКТОР (обращаясь к аудитории, то есть – к одиннадцати):
– Herr Kif сохранил для нас записную книжку Вавы, которая упала ему в прямо в ноги… Сдерживая эмоции и комментарии, я прочитаю только несколько фраз, которые были записаны Вавой на меню гуляша (дань империи, Австро-Венгрии): «Я родился не там, где нужно. Я умру не там, где нужно… Скажи, Всевышний, а кому это, нафиг, было нужно?»
«Экипаж» плюс вежливый, но унылый Кристоф Кац были потрясены, этими четырьмя фразами, вырвавшимся на волю из головы простого Петровича-мясника. А две «Лизы и Полины» просто подошли к гробу, наклонились над ним и коснулись губами его полированных досок.
Последней к «мужу» подошла Елена Павловна. Слёзы у неё уже высохли, и в её голосе появилась какая-то новая решимость.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Вава, я увезу тебя в Иерусалим!
А Олег вдруг, сам не зная почему, пропел вслух строчку из последней песни Хвоста.
ОЛЕГ:
– «Поедем, поедем, пока ещё жив…»
Удивлённый нарушением программы экипаж ИЛа повернул головы в его сторону.
ВИКТОР:
– Поехали…
Все семеро окружили Вавин «ящик» и положили на него левую руку… Австрийцы переглянулись: что? куда? зачем?
HERR №2 (высокий, худой человек, ну, этот, начальник – «гори, гори ясно»):
– Они что, на плечах его прямо… в печь?
НЕ-HERR КАЦ:
– Да, нет… Не волнуйтесь…
HERR №1 (рыжий, чёрные усы подковой на круглом лице):
– А мне они нравятся, хотя одеты не по сезону…
В этот раз всё было не спонтанно. Три дня ребята этих десять испанских строк по своим комнатам долбили. Консуэла не подвела. И переводчик Гарольд Эль-Регистан тоже, хотя его убогий перевод с испанского раздражал русские глотки. Решили петь: два куплета на испанском и один на «подстрочнике» этого Гарольда. Времени уже не было самим переводить на бывший, уже ставший ненужным, родной язык.
Bеsame, bеsame mucho
Como si
fuera esta noche la ultimavez
Bеsame, bеsame mucho,
Que tengo, miendo tenerte, y perderte depues.
В австрийском «лагере» тоже произошло какое-то движение, особенно вначале второго куплета. «Herr»-ы, втроём, неожиданно для самих себя, втягивались в музыкальный поток шестнадцатилетней, ещё невинной, но всеми силами пытающейся эту самую невинность потерять гражданки Мексики, Консуэлы Веласкес, у которой, похоже, с гормонами в сорок первом всё было «окей».
«Herr» № 2 – начальник, «Herr» №3 – радиожурналист, «Herr» №1 – собственник, сидящий на своём «мясе», совершенно неожиданно для себя, открыли свои глотки.
Австрийское «мычание», как и предыдущее, на седьмом, вместо испанского текста, придавало силу мексиканским объятиям. (Выручай, Гарольд, но, Господи, какая убогость!)
Хочу к тебе ближе быть,
видеть в глазах твоих
преданность только лишь мне.
я завтра исчезну, но эти мгновенья
Будут со мной везде!
НАЧАЛЬНИК «ДРУГОЙ ВЕНЫ» (ну, этот – «истопник, по печам», наклонился к уху «не-herr»-а Каца):
– Wen
verbrennt man da? Den Kazanova?
КАЦ:
– Я правильно вас понял? Вы хотите сказать, что у нас сегодня горит Казанова? Ну, что вы? Ну, что вы? Сгорит хороший человек. Коллега Вильяма Шекспира. И тоже – мясник.
Австриец № 2 «выкатил» глаза.
Как только стихли мексиканские страсти, служащий из похоронной команды тоже ляпнул по-немецки короткую фразу: «Non, los vorwerts…» Эмми, переведя как «Ну, мы поехали», заметила…
ЭММИ:
– Плагиат и этика того… хромает.
И тут австрийская «делегация» во главе с Кацем устремилась прямо к Елене Павловне: «Фрау Елена, позвольте мне представить вам «herr»-a Деррингофа».
Herr Деррингоф, ужасно длинный человек, склонился над рукой Елены Павловны и тихим голосом через переводчика произнёс:
ДЕРРИГОФ:
– Мои соболезнования, фрау.
ЛИЗА (в восхищении):
– Ой, как тут у них…
Вторым пошёл наш радиожурналист с радио «Наш Von – микрофон» – молодостью представленный. Он просто откланялся. И третий, по нашей классификации, herr № 1, рыжий, рыхлый человек, с усами подковой, тоже склонился в поклоне над рукой фрау Елены. Та, в смущении, не знала, как в таких случаях себя вести:
ЕЛЕНА:
– Herr Kif – владелец «Мясной Вены», у витрины которого…
ОЛЕГ (вполголоса):
– Herr № 1 – Киф-киф…
– Фрау, – «застрекотал» переводом Кац: – Как жалко потерять «коллегу»… Я тут в моём магазине доску на стене «сообразил» для вашего мужа…
№ 1:
– Чтоб знали мои клиенты: «Здесь, у нашей витрины, три дня стоял «неизвестный русский», который глазел на наши свежие продукты».
ОЛЕГ:
Не фига себе, усатый, Киф-киф! Действительно, №1 рекламы!
САША:
– А всё-таки – душевно…
Киф-киф протянул в огромной лапе огромную сумку фрау Елене.
КАЦ (опять «затрепыхался» по-русски):
– Это вам… от «коллег» и нашей «мясной корпорации»… Три консервные банки французской утки «Les confits d’Arguibelle», по четыре попки в собственном жиру… Netto: 1000 грамм.
ЛИЗА:
– А как же, « с жиру бесятся?..»
ОЛЕГ:
– От попок…
ПОЛИНА:
– Для Вавы это уже не актуально…
ОЛЕГ:
– Нет, вы только посмотрите, какое усатое, мясное «человечище»!
ВИКТОР:
Нда… Тысяча граммов – банка… Такого – даже я не ожидал…
САША:
– Толстый, а человек чувства – без кожи…
ЛИЗА:
– Как Мария Антуанетта – без головы?..
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА, не зная куда деваться, смущённо:
– Ну, что вы… совсем не надо…
И тут опять выступил тощий – шеф «по огню»:
– А это от нас…
КАЦ (прямо захлёбывается, переводя это):
– Муниципалитет города предоставил вам месячный проездной билет на трамвай № 24, до кладбища «Бидермейер» – «туда и обратно».
ОЛЕГ (Виктору):
– А в Иерусалиме трамваи не ходят.
ПОЛИНА:
– Ничего себе… Господи, как это они умеют… сделать приятное.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА:
– Ну, что вы… Большое спасибо…
ЛИЗА:
– А мы когда?
САША:
– Сейчас!
И тут из правой двери вышел тот же служащий, похожий на идиота. Он держал в руках небольшую урну в форме быка, кирпичного цвета, на которой, чёрным пунктиром были отмечены зоны потенциальной разрубки. Он открыл рот. Служащий, похожий на… торжественно произнёс, нет, не дежурную фразу «Кушать, подано»:
– Also wir sind gekommen…
КАЦ (растерянно перевёл):
– А вот и «мы»…
И «П.И.Ч.» дуэтом вошёл в крематорий:
Уж вечер… облаков померкнули края,
последний луч, вдали на башнях умирает.
Последняя в реке, блестящая струя
с потухшим небом угасает, угасает…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА опять всхлипнула…
– Господи, так хорошо они никогда ещё не пели…
Всё тихо, Рощи спят.
Вокруг царит покой.
Простёршись на траве, под ивой наклонённой,
Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,
Поток, кустами, осенённый… осенённый.
И это всё плелось и пелось над неостывшим пеплом Вавы…
ОЛЕГ:
– Ничего себе… «П.И.Ч.» и Вава – были бы счастливы услышать щебетание наших беглых «пичужек»… Ну, сестрички-истерички, зачем вам миланские «лестницы», когда вы здесь нас поднимаете по обычной (лестнице) на… небо?
САША:
– Они так божественно «разошлись» впервые…
ПОЛИНА:
– Для Вавы…
Киф-киф, обращаясь к Кацу:
– Genau
so hаtte ich auch gern…
ЭММИ:
– Если я правильно поняла, «усатый» сказал: «Хотел бы я, чтобы меня так же…»
Около Эмми зашуршала магнитофонная лента. Молодой человек сообщал граду и миру, венским слушателям прямого эфира: «Последние новости кремации – без дискриминации».
Прижимая к груди «быка» с пеплом Вавы и с «мясной» графикой – «пунктирными зарезами».
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА (уже с радостью в голосе):
– Ну, всё, Вава – мы едем – в Иерусалим! Отдохнём…
ЭММИ, в полголоса Саше:
– Саша, а вы помните, что Соня дяде Ване говорила?
САША:
– По-моему… тоже… Мы отдохнём! Мы ещё увидим небо… в алмазах!
ОЛЕГ:
– В «овчинку»!
САША:
– Александр Сергеич. «Капитанская дочка», страница 29.
ЭММИ:
– Ну, вот и отдохнули… или я опять что-то перепутала?
Подкованный своими усами Киф-киф радостными глазами указывал Деррингофу на урну фрау Елены.
КИФ-КИФ:
– Жалко, что нам не удалось найти переводчика, но, по-моему, было что-то вроде этого: это – моя идея, «быка» за рога вдове подкинуть.
Париж
02.03.15