|
* * *
В моей каморке среди ночи
На стенах окна расцвели,
Лежу, к стене прижавшись боком,
Накрытый сонными крыльми.
В моей каморке одинокой
Поют бутылки под столом,
Лежу, уткнувшись в полночь оком,
С распахнутым во тьму челом.
В моей каморке ночь и брага,
Танцуют двери на траве,
А я лежу на левом шаге,
Сжимая солнце в голове.
* * *
Безлюдно здесь.
Cон за дверями.
И к небу месяц прилипает.
Кружат, петляют меж домами
осиротевшие трамваи.
А там в селе…
И телу снится –
где-то в селе в ночь ив бессонных
девчонка держит на ресницах
тень тишины ночной стотонной.
* * *
Ирине
Сидор, лемкине,
от
которой записал более 200 песен
Ещё малышкой научили меня петь песни коров.
А та, словно вишня, на кончике рога с росой – пела грустную.
Ох, та, словно вишня.
А эта зеленая, на кончике рога с листочком – пела с приплясом.
Ох, эта зеленая.
А та голубая, на кончике рога тонко – пела про
слоника.
Ох, та голубая.
Бабця, а где ж те коровы?
Поумирали, сынку, поумирали…
И эта зеленая,
И та голубая,
И та, словно вишня.
* * *
Кого-то нет, кого-то не хватает,
меня или кого-нибудь ещё,
здесь, на земле, и в комнате вот этой,
и в зале
не все, не все как будто собрались.
День голубой и рядом город млечный,
стекает время и скользит из рук.
Приду опять ко всем и ни к кому, конечно,
кого-то нет, всегда кого-то нет.
И ты, и я, нет,
мы не одиноки,
но вместе ли, если кого-то нет?
Он никуда не шёл, не приходил ни разу,
неправда, мы не все,
ещё не все идём.
Светает сердце, рядом рой цветочный,
река неподалёку, и гнездо.
Сбегаемся, нащупываем, кличем
того, кто опоздал, чтоб всем хватило всех.
* * *
Вчера
сегодня
завтра
послезавтра…
Дни так тесно сжались словно кольца,
в сердцевине деревьев.
Все слипаются и слипаются
в чью-то краткую жизнь или дольше…
Не уснуть, не уснуть мне.
Лежат на дороге дни, как киты,
держатся за животы
держатся за головы.
Дни без окон и без дверей,
пустые, как бубны, и полные людей.
Дни – самоцветы,
дни – кометы,
дни покрашены, как штахеты.
Не уснуть мне никак – беда –
жизнь моя подо мной тверда.
И вдруг летне-летняя тишь дождя…
то явилась ты,
ясная, как лунная ночь…
Мама,
покатились камни из твоих глаз
покатились дни,
мама.
* * *
Голос колодца,
соблазнитель ушей и окрестностей.
В горле колодца
качаются чёрные ведра.
В душу колодца
как в прорубь ушли ступени.
Над ним дни без ветра, роение, шелест,
и кружит времени птица.
Полон рот
голоса,
клёкота,
грохота.
Это голос колодца –
в нем утонуть можно,
это голос первичного света –
им захлебнуться можно.
Я его поднимаю, как тост,
за того,
кто букет головы не склонил,
за того,
кто расцвёл на коленях,
за того,
кто возносит всё выше и выше
этот голос колодца.
* * *
Вознамерилось солнце взойти,
светает в гнезде,
в камне,
в сердце.
А деревья тугими корнями
выгребают теней синь.
Утро.
Аминь.
* * *
Ищем
что-то
вместе
поодиночке
а нас
матери
высматривают
из рая
каждой
морщинкой
на лице.
* * *
Флейты дождя
Вонзились в землю.
Синеглазые
Кони
Помчали
Помчали
Смотреть.
Белые флейты дождя
Галопом.
* * *
Будущее
Так сосредоточено,
А мы торопимся
В него,
Обескураженные…
* * *
Вот место
нашего поцелуя.
Испекли его
мы устами
и упрятали
в птичье гнездо.
Потом поселились в дупле,
обмотались корою
и под ветром качались
вместе
с деревом,
гнездом,
поцелуем.
* * *
Знаю, ночка, знаю,
Что мигают звезды,
Что лежу под ними
За селом во ржице.
Но о чём страдают,
Но о чём мечтают
Те, что здесь со мною
Прячутся в ресницах.
Знаю, ночка, знаю,
Что пасусь в мечтаньях,
Только кто же, кто же
В этом виноватей –
Заблудилась девушка
В ласковых объятьях,
И домой дорожки
Не найти никак ей.
* * *
Наши предки –
мечами тесаны до костей,
наши предки –
с копий кормлены по горло,
но твердыми глазами
они видели нас.
Наши отцы –
штыками татуированы,
наши отцы –
пулями сверлены насквозь,
но твердой кровью
они зачали нас.
* * *
Лежит лицо на тротуаре.
Ну ж распознайте – это кто?
Мелькают мимо тени, пары,
Мчат бестолковые авто.
Лицо на путь упало косо,
Его обходят дни, как прах,
Когда-то так, худы и босы,
Валялись дети в будяках.
Ему бы крикнуть, только кожа
Дрожит больнее, чем струна.
Своё лицо найти не может
Какой-то человек средь нас.
Когда и от кого сбежало?
Зачем из глаз так рвётся крик?
Я подошел, а рядом ало
Светился вырванный язык.
* * *
Не надо тёрна и тюрьмы,
Не надо гневаться ветрами,
Если упал я – подними
Всеми весенними ветвями.
И хмуро взгляд не отводи,
горят во мне столетий шрамы,
Если блуждаю, позови
Всеми напевными ручьями.
Я – твой огонь, а ты мой край.
Не будем враждовать сердцами,
Коль испугаюсь – покарай
Всеми свинцовыми дождями.
Пусть я должник. Не в этом суть.
Душой дороже, чем деньгами.
Если отчаюсь – позабудь
Всеми моими сыновьями.
* * *
Во рту человека
вулкан зашнурованный.
Заботливо отглаженные крылья
висят в шкафу
на гвоздике.
Стебли молчания
от пола до горла, до нёба.
Во рту человека
всё тот же
восход и закат солнца,
всё тот же
пейзаж зашнурованный.
Иногда в нем
заблещет молния.
А потом снова
глубокий
глубокий
вздох.
Крылья на гвоздике,
Изрядно поношенные,
Мышами изъеденные –
укладываем под дверь
и вытираем ноги.
Зачем нам летать, если стены, потолок,
воздух
разрисованы крыльями?
Навзничь лежим на полу,
демонстрируем пальцем –
кому,
когда,
какие и как
приглянулись.
* * *
В час ранний рождения солнца
деревья, прижатые к стенам,
боятся лестниц,
далёкие руки любимой
тоже страдают.
В час ранний рождения солнца,
ноги взбивают пыль,
над кирпичной вазой
седое дитя дыма
тянет вверх шею.
Крону моей памяти
полну-полнёхоньку гнёзд,
полную птичьего щебета
армада лестниц окружила.
Крона
во мне болит
вокруг,
вокруг,
руки
любимой щемят
далеко,
далеко,
в
час ранний рождения солнца.
Перевод с укр. Сергея Лазо
|