Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2016
Котов Николай Сергеевич. Родился и живёт в Риге, член литературного
общества «Светоч». Печатался в различных изданиях.
ШЁПОТ
Он любил идти в баню первым, когда воздух в парной сухой, жаркий, пахнет горячим деревом, вдыхал полной грудью, и жар проникал в лёгкие, приятно обжигая, словно распирая изнутри. Не было для него лучшего наслаждения. Сидел на нижним полке, прикрыв глаза, прислушиваясь, как шуршат нагретые в каменке камни, как потрескивают на стенах доски… Словно шёпот среди милой ему тишины.
Мишин любил париться в одиночку. Что за радость набиваться в баню толпой по пять, десять человек? Для него двое – это уже много. Баня не терпит суеты. Какой тут отдых, когда кругом шумные разговоры, один входит, другой выходит, кто-то без конца поддаёт на каменку, а ещё выпивка… Он не любил суеты. Прикрыв глаза, слушал, как со всех сторон течёт неспешный банный шёпот.
На выходные приезжал на дачу и протапливал баню к вечеру, в любую погоду, даже в жару. Если приезжал кто из сыновей, то парились по очереди, к этому давно уже все привыкли. Сегодня Мишин был совсем один, торопиться было некуда, а потому сидел, блаженствовал. По спине, исчезая, пробегала мелкая дрожь, уступая место жару, он разливался по всему телу, по рукам и ногам, до кончиков пальцев.
Он привык к одиночеству. Как-то так сложилось само. Друзья, коллеги, родные, все занятые люди, у всех свои неотложные дела, и поговорить по душам просто не с кем. Даже жена, с которой прожито почти тридцать лет, не очень-то дорожит его обществом. Похоже, она даже рада, когда его нет дома. Вчера сказал ей, что поедет на дачу, и заметил, как блеснули её глаза. Лучшего подарка для неё трудно было придумать. Мишин не мог припомнить, когда точно это началось. Когда-то они не могли расстаться надолго, скучали друг по другу, а теперь… На сколько же им надо разлучиться, чтобы наконец соскучиться? Конечно, если он поздно придёт домой, она будет волноваться, но оставь её на выходные одну, будет только рада.
Выйдя из парной, ополоснул лицо холодной водой, смыв с губ солоноватый вкус пота. На столе в предбаннике стоял большой фаянсовый чайник с травяным чаем. Сегодня он заварил душицу. Ароматный получился чай. Налил немного в чашку, сделал пару глотков, перевёл дух… Хорошо.
Жена следит, чтобы он был сыт, здоров и ушёл из дома в чистых носках, также она следит за сыновьями, не делая никакой разницы. А сыновья… Старший вот-вот жениться, и заживёт своей семьёй, а младший… Впрочем, что старший, что младший. Мишин давно заметил, что отношения с сыновьями у него сложились какие-то странные. Вроде бы они с ним приветливые, даже почтительные, а общих интересов никаких. Все семейные непринуждённые беседы складывались благодаря жене. Она задавала тон разговору, всё общение происходило через неё, но стоило ей куда-то выйти, как повисала неловкая пауза. Говорить с сыновьями было не о чем. Сам Мишин не привык рассказывать о себе, тем более расспрашивать о чём-то других. В самом деле, зачем спрашивать у сыновей как дела, если знаешь, что услышишь в ответ: «Всё нормально»? А если что не в порядке, они всё равно расскажут об этом не ему, а матери.
Мишин запил размышления чаем и взял веник. Распаренный. В парной поддал на каменку. Пар чуть обжигал руки, раскалял веник, который горячим опахалом опускался на плечи, ноги, спину… Чувствовалось, как тепло проникает внутрь, как тело накаляется от жара. Мишин только головой качал от удовольствия, ухал, вздыхал, покрякивал. На минуту останавливался, переводил дух, потом вновь поддавал на каменку, взмахивал веником ещё и ещё… Но, в конце концов, слез с полка и отправился в предбанник отпиваться душицей.
Не понимал он берёзовый веник, никакой с него радости, мягкий становится, как распаришь. Сыновья его, правда, только берёзовыми и парятся. Но им-то, может, в самый раз, а вот Мишин любил дубовый. Милое дело! Найдёшь в лесу молодые дубки, срежешь ветки, которые потоньше, свяжешь веник, высушишь в тени, а потом распаришь… И разве передашь словами это удовольствие?
Жена его не любит бани, относится к ней, как к очередной мужской забаве. Как к рыбалке, например. Сколько не уговаривал её попробовать, всё отмахивалась. Парьтесь, мол, а меня не трогайте. Вообще она перестала интересоваться его делами, мыслями. Если и спросит, например, как дела на работе, то скорее по привычке. Ответишь ей, лишь кивнёт равнодушно. Хотелось бы знать, её в нём вообще ещё что-нибудь интересует, или в её представлении он уже ничем не отличим от мебели? Неужели вся его ценность только в деньгах, которые он приносит в дом? Это было бы уже совсем грустно.
Мысли в бане приходят разные, но грустных среди них быть не должно. Баня должна поднимать настроение, а не наоборот. Мишин обернулся полотенцем, вышел посидеть на скамейке, вдохнуть свежего воздуха. Тихий, предосенний вечер. Собаки не лают. Пискнул комар, закружил вокруг Мишина, но лень было отмахнуться. Пару раз глубоко вздохнул, наблюдая, как от рук и плеч поднимается пар. Рядом с баней росла яблоня, чуть качнула ветвями, и её листья зашептали что-то своё, вечернее.
Хорошо, когда есть здоровье, без него и отдых не в радость. А у Мишина здоровье было. Вообще для своих лет он ещё… Недавно в кафе видел девушку. Зашёл туда с приятелем, надо было поговорить. Девушка сидела за столиком неподалёку и очень внимательно его, Мишина, разглядывала. Интересная девушка. То есть как девушка… Молодая женщина лет тридцати. Смотрела на него и улыбалась. Знала бы жена, а то не ценит, не знает, что мужа в любой момент увести могут.
Мишин улыбнулся своим мыслям, похлопал ладонью по дрябловатой талии, вспомнил о недавнем радикулите. Здоровье здоровьем, но нечего сидеть на холоде. В предбаннике посмотрел в зеркало, ухмыльнулся. Размечтался, девушки ему улыбаются. Может она оттого и улыбалась, что не могла смотреть на него без смеха. Конечно, живот отрастил, волосы седеют… Впрочем, седеть там скоро будет нечему.
Помниться, притащил домой пудовую гирю, даже пару дней её поднимал. Потом всё руки не доходили. Так и валяется в кладовке, все об неё только спотыкаются. Да и какие теперь занятия. Начнёшь что-то делать на даче, землю копать или колоть дрова, так на другой день спина болит. Раз пошёл за грибами, заблудился, бродил по бурелому, насилу вышел, потом два дня болели ноги.
Мишин пил душицу. Интересная получается жизнь, делаешь в ней не то, о чём мечтал, а то, что на твою долю выпало. Попалась какая-то работа, впрягся и усердно тянешь лямку. Также и с семьёй, сложилась какая-никакая, впрягся и тянешь. И сколько же так тянуть? Оглянуться не успеешь, как дотянешь до финиша. Уйдёт всё, что он любил… А что он любил, и кого? Любил жену. Когда-то он её, без сомнения, любил. Любил баню, и эта взаимная любовь продолжается до сих пор. Ещё? Ещё любил полосатых кошек. Это была какая-то давняя тайная страсть. При виде самой обычной уличной полосатой кошки сердце его вздрагивало, и в душе всплывали сентиментальные чувства. Иногда он их подкармливал, за что кошки позволяли гладить себя по голове. Но завести такую же дома не решался, жене они не нравились.
Жене вообще много чего не нравилось из того, что нравилось ему, во многом их вкусы не совпадали. Зачем же она вышла за него замуж? Расчёта тут никакого быть не могло, Мишин никогда не был завидным женихом. О какой-то безумной страсти тоже не могло быть и речи. Что же? Любовь? Мишин почувствовал, что если не остановится, то разболится голова. Взял веник и пошёл в парную. На этот раз не усердствовал с паром, не спеша обхаживал себя веником.
Баня расслабляет. Сон после неё долгий и крепкий. Отоспишься за ночь, на утро сидишь, лениво смотришь по сторонам. Значит – хорошо попарился. Отдых, борьба со стрессом. Всю жизнь постоянно с чем-то борешься. Сперва с безденежьем, потом со стрессом, заодно с какой-нибудь болезнью, потом ещё с чем-нибудь. Всю жизнь непримиримая борьба. Скоро его сделают дедом, запишут в старики, а потом спровадят на пенсию. И что дальше? Сидеть и париться в бане?
Интересно, что же останется после него, Мишина? Какую сохранят о нём память? Скажут, что жил, работал, вырастил двоих сыновей, любил париться в бане… и любил полосатых кошек. Не густо. Жил себе, жил, а не нажил даже на красивую эпитафию.
По крыше забарабанил дождик. Как всё переменчиво. Недавно было ясно, теперь нагнало тучу. Мишин прислушался к шуму дождя. Вот ещё один шёпот. Невесёлые у него в последнее время мысли и рассказать о них некому. Впрочем, он привык и к мыслям, и к одиночеству. Ведь не было никакой разницы, в бане он сейчас, или дома. Всё равно один, не смотря на то, что рядом жена, сыновья… Для них есть ли он рядом, нет ли, разницы не было никакой. Мишин был в этом уверен. Он занимался своими делами, его не трогали, чтобы он, в свою очередь, не трогал их. Завтра он приедет домой, и жена, отдохнув от мужа, встретит его приветливо, накормит ужином, поделиться какими-нибудь новостями, а потом займётся чем-то своим, считая, что так и должно быть, что иначе не бывает. Догадывалась ли она о сомнениях всё чаще посещавших её мужа?
Проходило время, скоро нужно было заканчивать. Мишин пил чай из душицы, думал, что следует окатиться холодной водой, это бодрит, что в следующий раз неплохо было бы заварить листья мяты или смородины. Он просиживал в бане часа по два, иногда включая радио, а чаще просто так, прислушиваясь к шёпоту наступающего вечера.
Раздался телефонный звонок. От неожиданности Мишин вздрогнул. Собирался выключить его, да позабыл. Кто бы это мог быть? Жена?! Действительно, на телефоне появилось её имя. Неужели соскучилась? Или что случилось? Пару дней назад она себя неважно чувствовала. Мишин поспешил ответить. Но нет, у неё всё было в порядке, уже собиралась ложиться спать, просто напомнила, чтобы завтра, когда он поедет домой, захватил с собой бельё для стирки…
Мишин усмехнулся. Всё как всегда. Стоило ли ожидать иного? Усмешка застыла на губах. Он не жалел, не горевал, задумавшись наблюдал, как по окну стекают дождевые капли.
ПРО ДУДОЧКУ
Он научился делать дудочки. Мастерил их сам, найдя чертежи в интернете. Первые получались плохими, никакого толкового звука воспроизвести не могли. Блеяли, шипели, повергая начинающего мастера в уныние, но попыток он не оставлял. Времени было много. Что ещё делать человеку на пенсии? И вот, наконец, получилось. Дудочка издавала ровный, чистый звук. И не одну-две ноты, их было вполне достаточно, чтобы исполнить какую-нибудь мелодию.
Играть он, конечно же, не умел, но желания научиться было достаточно. Стал заниматься. Утром, днём и вечером. Старательно подбирая на слух мелодию. Жена возмущалась, соседи провожали его тяжёлым взглядом. Он не отступал. В молодости бы ему такое упорство. Жена грозила разводом, соседи не здоровались. Однако вскоре он уже мог наиграть несколько народных песен, застольных и плясовых, пока не услышал по радио Баха.
Что-то случилось в нём, как будто открылась запертая на глухой засов дверца. Бах, «Сицилиана», вот и всё, что удалось узнать. Почему-то запомнил всю мелодию сразу, не потребовалось искать её и слушать снова. Звучала флейта, но он с успехом заменил её своей дудочкой. Оказалось, что слух у него есть, и слух хороший. Слушая мелодию, испытывал трепет, непонятный самому себе восторг, а потому исполнял её с осторожностью, с нежностью извлекая звуки. Жена перестала ругаться, соседи простили ему всё. Они и сами не ожидали, что сосед на минуту заставит их почувствовать себя совсем другими людьми. В душе они рукоплескали ему, кричали: «Браво», хотя оставались безмолвны.
Он же, держа в руках дудочку, грустил. Как же так? Ведь прожил всю жизнь, считая себя самым заурядным человеком, без каких-либо выдающихся способностей, а тут оказалось, что не обделён талантом. В детстве мысль заняться музыкой не приходила в голову ни ему, ни его родителям. Учился, работал, и только теперь взял в руки инструмент, тем более самодельный. Так случилось, выпал случай. Почему же он не выпал раньше? Ведь всё могло сложиться иначе. А что теперь? В артисты его не возьмут, только и сможет стать, что заслуженным пенсионером. Словно целая жизнь прошла мимо. И даже не подозревал, что всё могло быть иначе.
Сидел, как счастьем обнесённый. И ничего не хотелось, только взять дудочку и играть, играть… За стеной затихли жена и соседи, должно быть, сожалея о своём, не случившемся. Время нельзя было повернуть, оно медленно текло, как тихие звуки барочной «Сицилианы».
ПРО ЖЁЛУДЬ
Дуб был рослый, могучий, раскидистый. Стоял посреди поляны, отбрасывая на землю густую тень. На ветвях плотные зелёные листья и жёлуди, один другого краше. А один к тому же ещё и умный. Висит, по сторонам оглядывается и думает. Сверху ему далеко видно, всё примечает. Видит и лес, и дорогу, и посёлок. Вот люди идут, вот птицы на дуб садятся. Поговорить бы с ними, да только они не хотят разговаривать.
Висит жёлудь и думает. Что ему ещё остаётся? Хорошо на дубе, спокойно, виси, созревай. Да только время придёт и счастливое житьё закончится. Некоторые его соседи уже с ветвей спрыгнули, хоть и не дозрели. Поспешили. Но он торопиться не будет. Пока и здесь хорошо, солнышко греет, дождик омывает. А внизу земля, да трава, не очень-то уютно. К тому же ночью, он сам это видел, из лесу пришли кабаны. Долго возились внизу, чем-то хрумкали и сыто хрюкали. Жёлудь вздрагивал. Стоило расти всё лето, созревать, чтобы тебя потом под дубом схрюкали.
Осень пришла в своё время, с ветрами, холодом и дождями. Дуб кряхтел, ворочался, желтел листвою, стряхивая с себя всё больше желудей. А под дубом собиралась лужа, и плюхаться в неё вовсе не хотелось. Жёлудь хватался за ветку из последних сил, а дуб, роняя листья, готовился уснуть. Сегодня, завтра всё равно придётся упасть, а там грязь, кабаны…
Но вот дунуло ветром, ветка дёрнулась, жёлудь оторвался и полетел навстречу земле. Только ударился о ветку, потом о другую, закрутился, завертелся и оказался совсем в другой стороне. Сухо. Но место открытое. Всё, пропал, ночью непременно сожрут. Цеплялся за ветку, цеплялся, и вот, пожалуйста!
Из посёлка на велосипеде приехал школьник, что-то искал в траве. Схватил жёлудь, повертел в руках и сунул в карман. Зачем-то он ему понадобился. Сел на велосипед и поехал. Жёлудь лежал в кармане и удивлялся. Темно, зато тепло и сухо. Что же, интересно, будет дальше? Вот так, думал, что конец, а всё, оказывается, только начинается.
ПРО СУСЛИКОВ
Он не мог спать, сон был наказанием. Все люди как люди, спят без снов, или видят какую-нибудь ерунду… А ему по ночам снились суслики. Бегали, суетились, или стояли столбом, тихонько посвистывая. И так из ночи в ночь. Их морды ему опротивели. Он пытался вообще не спать, терпел сутки, двое, потом не выдерживал, забывался и вновь встречался с ненавистной компанией. А они ему радовались, тянулись, обнюхивали, принимали за своего… И так до самого утра.
Деваться от них было некуда, ничего не помогало. Ни рюмка, ни лекарства на них не действовали. Врачей они не боялись, колдунов не слушали, а только щекотали по ночам усами и даже улыбались. А он был добрый человек, сердиться на них не мог. Да и за что сердиться? Милые, слова дурного не скажут. Он привык к ним, сроднился и перестал тяготиться их обществом.
Благодаря им он многое понял. Ведь совсем неважно, где и как ты живёшь, по сравнению с условиями жизни сусликов смотришь на свою жизнь и понимаешь, что тебе ещё повезло. Живёшь в тепле, в сухости, электричество есть и просторней, чем в норе. Не надо озираться по сторонам, стоять возле входа, высматривая желающих тобой поужинать. Суслики неприхотливый народ, есть еда – жуют, нет – спят. Жена давно перестала его радовать, а теперь понял, что с точки зрения суслика она очень даже ничего. Нечего тогда и жаловаться. Пускай на плите у неё всё горит, а ужин пересолен. Суслики и такого не видят.
Днём не сиделось дома, тянуло на простор, в степь. Стоял в поле, вытянувшись струной, зажмурясь вдыхал принесённый ветром воздух, смущая собак и охотников гонявших зайцев. Очень жалел, что не мог встретиться со своими друзьями наяву. Поэтому с нетерпением ждал вечера, засыпал раньше всех, а там в его объятия бросалась вся шерстяная компания. Он узнавал каждую милую морду, различал по именам, делил с ними горе и радость, а утром изумлённо смотрел на жену, пока не находил в ней знакомые черты.
На счастье это было, или нет… Почему всё лучшее с ним случалось только во сне? Он не находил. А потом и вовсе бросил искать ответа. Днём мыкался между домом и работой, а вечером возвращался к сусликам. Только там, среди них, он чувствовал себя человеком.
/ Рига
/