|
* * *
ветер гонит следы в залив,
воздух прозрачен и тень легка,
если кто тебя так любил –
плачь обо мне, река.
волна загребает кролем песок,
душой и телом крепка,
вытекая в дверной глазок,
плачь обо мне, река.
стынет лист и рука холодна,
и над тобой река
мутнеет, только и ты одна –
плачь обо мне, река.
лед нарастает день ото дня,
тяжелеет под ним строка,
и промерзая до самого дна,
плачь обо мне, река.
плачь в тишину, не тая греха,
в край, прощаясь с обрывом,
ты все еще плачь обо мне, река,
cry me a river.
* * *
в городе, где солнце встает на востоке над морем
так, что бронзовый герцог щурится по утрам,
как монгол шуудан на свое кочевье в гастролях,
там в кастрюлях отражается оперный гам,
там в предместье виднеется нотр-дам,
над которым голуби режут кролем.
он источен камнеедом, он
прогнил, как орех,
оступившись, будь готов провалиться наверх,
и когда над волной развеешь его фантом,
не оборачивайся, ты спел свои sixteen tons.
в городе, где булыжная чешуя задрана как подол юбки,
женщина пахнет обманом тонкого льда,
выкрашены помадой борта спасательной шлюпки,
чтобы в любую погоду найти ее без труда,
там в глазах у нее соленая стынет слюда
и голубые ставриды качаются как незабудки.
этот город прожорлив, он банана-фиш,
тот, кто это понял, теперь курит камыш,
и когда над водой развеешь его тоску,
не оборачивайся и за лотом иди по песку.
* * *
рассвет, осколками рассеченный,
был бледен, скован пеленой,
через которую просвечивал
разрез с турецкой кривизной.
его опасные зазубрины
цепляли вышку телевидения,
их в школе имена зазубрены –
болото снов и море фидия.
вставали росы с новой силою,
осколки сыпались, играючи,
на минарете башни силосной
звезда крутила ключик гаечный.
унылый вид порой унылою,
дорога слышится железная,
и над аскольдовой могилою
садится неземное лезвие.
* * *
море охрится, когда косой свежак
пилит волнами отмель, оглядываясь на восток,
искры песка обжигают, словно ручной наждак,
с визгом рвущий свой поводок.
разбойник сметает косу в бугаз,
шкурит унылый берег и сыплет опилки брызг,
воет струной электрички мост-контрабас,
с утра надравшейся вдрызг.
она размазывает тушь по стеклу,
ее машинист сошел на платформе с рельс,
пусть они не сойдутся в пасьянс, никому –
моряку, бригадиру, пилоту стелс…
дурной баклан вываливает язык,
упираясь крылом-костылем в поток,
его несет в направлении оз. сасык
и не в помощь ему батог.
если бы он с тошнотой посмотрел вниз,
где рельсы сходятся, искривляя мост,
там зареванная вскарабкалась на карниз
и со всхлипом выпрямляется в рост…
горизонт продавлен, старый матрас,
силою обстоятельств, выпавших на ее веку,
линза пространства мутнеет, как рыбий глаз,
когда уже пофигу.
* * *
на берег, изъеденный оспой и ржой,
приходит волна, без гроша за душой,
склоняя осклизлые сваи –
то сваях, то сваям, то свай, –
и спину дугой выгибая,
на желтый фонарь завывает,
и длинною искрой обрызган трамвай.
там пушкина тень, там европы закат,
промаслен и ждет нарезной самокат,
в тряпице с ним россыпь латуни
и рифмы подогнаны в строй,
на кухне читает петруний,
не ссыленный к устью катуни
в слияньи со старшей сестрой.
трамвайный маршрут выбегает круги,
волна прижимает поэта к груди,
привычного к этому жесту,
фонарь закрывает глаза,
под звуки торжественной жести
срываются крыши предместий
и пляшет на углях гроза.
|