|
ЛЕЙПЦИГ
Сбылась
мечта идиотов. Мы
стоим у Кирхи св. Фомы,
места, куда был принят Бах, после отказа
Телемана и Генделя – эти двое считались – класс,
но они были слишком заняты увеселением масс
для работы в церкви – кантаты, нищая касса,
орган на хорах, страсти Христовы, скука-тоска,
извитая жилка колотится у виска,
хор мальчиков (кнабен-хор) печально поет хоралы
о утешеньи и страсти, с которыми воин Христов
вступает в битву против идолов и постов,
обетов безбрачия и мрачных высот Валгаллы.
От композитора остается музей и архив,
а также дверь в гармонию, которую отворив,
уже не закроешь, пока не приступишь к Господню престолу.
А Телеман пусть сочиняет музыку для обеденного стола
а Гендель – музыку на воде, которая утекла,
уступив пространство блюзу и рок-н-роллу.
* * *
Нёдлики
под соусом с креветками и цуккини,
темное пиво в стиле Ауэрбаха,
Мефисто на бочке поет о блохе, и девушка в мини
сидит ногу на ногу, сумочка в области паха
напоминает символику доктора Фрейда, и впрямь, похоже,
взгляд сулит, как пел Окуджава, прекрасные муки,
Разбаловали нас, надо бы с нами построже…
Под потолком пустые слова кружатся, как мертвые мухи.
* * *
Нас чуть-чуть не посадили. Мы едва не сбежали.
О наши тупые головы Моисей сокрушил скрижали.
Не для того пролетарии убили и съели отца,
чтоб плясать еврейские танцы вокруг золотого тельца.
и то ужасно, телец из меди, хоть позолочен,
натуральный фальшак, а Божий храм заколочен,
там склад зерновых, там ходит амбарная мышь,
там колен не преклонишь и спину не распрямишь.
Ничего не случилось с нами, а было близко,
топтуны ходили за нами, под подошвами было склизко,
и не то, чтобы небо прогневалось, но дождичек моросил
по мере убогих осенних небесных сил.
* * *
например отменная готика снаружи все как всегда
башенки контрфорсы горгульи химеры вода
при сильном ливне низвергается через пасти
чудовищ которыми славны немецкие города
апостолы с облаков забрасывают рыболовецкие снасти
ловцы человеков никому не приносят вреда
но внутри соборы пусты ни одной души
никому не скажешь иди и впредь не греши
даже падшие женщины к иконе не припадают
даже нищие здесь не собирают положенные гроши
даже скорбящие закусив платки не рыдают
даже корыстные патеры не подсчитывают барыши
потому что счеты закончены стекла закопчены
витражи частично утрачены с огромной пустынной стены
глядит ужасная маска на заезжую пару
исполненную чувств растерянности и вины
присматривающуюся к пустынному готическому кошмару
уцелевшему чудом во дни второй мировой войны
к тому же у входа склоненный Господь Иисус Христос
поддерживает солдата в каске – Господь не задает вопрос
за что погиб этот немец на фронте восточном или
на западном где как известно меньше советских берез
но чаще бомбят вернее раньше бомбили
а нынче в других местах бомбят и тоже всерьез
* * *
Из разрушенной церкви св. Йогана в церковь
св. Фомы
катит в тачке кости плюс остатки гроба из цинка
старый сторож – как будто бы из тюрьмы
выпускает старого Баха – виниловая пластинка,
затем – цифровая запись, затем – в мировой сети
душу-музыку Баха каждый может найти.
Старый сторож кричит – эй, интендант!
Открывай ворота, впускай постояльца!
Я привез тебе Баха! Здесь жил такой музыкант –
на каждой ноте оставил свой отпечаток пальца.
Носил кучерявый парик, голландский фасон,
потом его открыл еврей Мендельсон.
Мендельсон открыл, а я, как видишь, отрыл,
я привез домой старика, по месту работы – квартира,
Война завершилась, теперь здесь глубокий тыл,
советская оккупация, все стоят на защите мира,
всюду – танки, военные, пулемет, автомат, наган,
что тут делают старорежимные хор и орган?
Открывай, интендант, я привез тебе Баха, теперь
он будет спокоен, в алтаре, под большою плитою,
я привез тебе Баха, не медли, открой ему дверь,
нам всем еще жить и жить у советских солдат под пятою.
Нам всем стоять по струнке и ходить по прямой.
Открывай, интендант, я Баха привез домой.
ТОМАНЕР-ХОР
Хор мальчиков существует девятьсот лет.
Мальчики взрослели, становились
бюргерами, воинами, католиками,
протестантами, фашистами –
чего не случается с мальчиками?
Мальчики умирали.
Но хор мальчиков не постарел и не умер,
мальчишеские голоса чисты,
мальчики поют слаженно,
хор мальчиков никогда не станет
воинским подразделением.
Хорошо быть хором мальчиков,
лучше, чем мальчиком
с хорошими вокальными данными.
Сила в коллективе, как говорили
в советские прошедшие времена ГДР,
странно, даже в эти времена
хор мальчиков продолжал петь
как ни в чем не бывало.
O WELT, ICH MUSS DICH LASSEN
говорит орган говорит со мной
говорит с высоты за моей спиной
говорит рокочет из гула выныривает хорал,
я эту мелодию помню я сразу ее узнал
это было песней о Инсбрюке замечательном городке
который ты должен покинуть с дорожной палкой в руке
оставляя любимую среди верных подруг
без надежды на встречу и все же а вдруг
теперь это песня о мире из которого нужно уйти
зная наверняка что обратного нет пути
о смертной разлуке и о страшном суде
о милой жизни с которой не встретиться нам нигде
ОДА МУЗЕ
кто с сумкой на ремне стучит ко мне
не в дверь а в душу вероятно муза
она пришла удвоить тяжесть груза
напомнив о грядущем темном дне
где дар не в радость а скорей обуза
что мертвым сном легла на самом дне
она пришла свободной от одежд
пошитых в ателье семидесятых
годов где битломанов волосатых
парторги почитали за невежд
и на жидов картавых и носатых
не возлагали никаких надежд
я был как раз длинноволос картав
не слишком аккуратен чуть встревожен
мой путь был многотруден многосложен
что думал Бог сей путь предначертав
тому кто столь нелеп и неухожен
а потому лишен гражданских прав
я не похож был на любимца муз
на баловня судьбы скорей для ближних
я был одним из непригодных лишних
и кажется за что я ни возьмусь
над неумехой посмеются в вышних
друзья мои прекрасен наш союз
прекрасен но опасен и к тому же
уж обречен на гибель изнутри
о муза не грусти слезу утри
помалкивай а то придется хуже
не надобны слепцам поводыри
их место в стороне во тьме и вчуже
входи же муза с сумкой на ремне
с заметками скорей черновиками
заснут юнцы проснутся стариками
в иной стране но на своей волне
со слабыми ногами и мозгами
нормальными хотя и не вполне
* * *
Как между страниц превращают цветы в гербарий,
как попадает Слово Божье под комментарий,
так пропадает речь в глубине канцелярий.
Так она на улице валяется, смята
мозолистою рукой державного мата,
так совесть трещит под тяжестью компромата.
Так костью в горле застревает русское слово,
не в силах справиться с напором умысла злого,
речь дала слабину – не судите строго.
Мы ее не уберегли, мы сдали ее на потребу
безъязыким, отдавшим сердце зрелищам, хлебу,
оттого и молчим, лицо обращая к небу.
|