|
* * *
А комната была светлым-светла…
Как будто жизнь, не прожитая нами,
Весенним витражом в ажурной раме
Возникла вместо пыльного стекла;
А между побелённым потолком
И редкими решётками оконца
Беспечный луч полуденного солнца
Скользил небесным лёгким челноком,
Такую ткань узорную творя
Из воздуха, как патока, густого,
Что нить судьбы вплелась в её основу,
И каждое несказанное слово
Впаялось в память каплей янтаря.
ПОЛНОЛУНИЕ
Свет
мой, икринка, лягушачья спинушка,
Спи
до весны, не кручинься, Иринушка…
А.
Тарковский
Не придумала ведьма слов от залётных стрел…
Забытьё проклятое – прочь из груди рывком.
Била боль в ребро, и растерянно ты смотрел,
Как в лягушачьих тонких лапках дрожит древко.
Ох не брать бы тебе меня – ну а как не взять,
Как не сгинуть в болотном мороке тёмных кос…
Рукавом взмахну – и озёрная ляжет гладь,
Обрастёт пером невесомая птичья кость.
И могла б остаться, так ты ведь хотел скорей,
Человечье дитя, глупыш – на себя пеняй…
То не кожа моя полыхает в печном нутре,
То горит огнём твой нечаянный зыбкий рай.
Окатило мне память жаром – живой водой,
Истлевает плоть, обнажается суть вещей;
Мне теперь – туда, где мой истинный, вечный дом,
Где ночей не спит, всё тоскует по мне Кощей.
КИТАЙГОРОДСКОЕ
Переулочек,
переул…
A.A.
Скрюченный переулочек,
Стёжка, неровный шов…
От колокольни к булочной
Ровно шестьсот шагов.
«Не урони», – шептала я
Черной реке стекла;
Полночь пришла, усталая,
Стрелки на лбу свела.
Под ледяною коркою
Веточка – на излом,
Свёрнуты пальцы тонкие
Под неживым углом;
Выгнуло, переклинило:
Из-под горячих век
Киноварью рябиновой
Каплет в застывший снег.
Больно душе оттаивать
Мёрзлой порой такой –
Воздух звенит цветаевской
бешеною тоской;
Полно, не плачь, не велено
Плакать в моём раю…
Белую колыбельную
Нынче
тебе
спою.
*
* *
Женщина пела: «Ну хочешь, я выучусь шить?»,
а я говорю: «Ну хочешь, я выучусь ждать,
вышивать дождём по стеклу, тосковать в тиши,
а детей… детей у нас точно не будет пять».
Говорю: «За порогом лес, а за лесом даль,
а за далью снег, а за снегом всё синь да синь,
прогляжу глаза, и ветрам отсчитаю дань
золотой монетой осенних родных осин».
Говорит: «Послушай, мы выстроим новый дом,
там, где берег крут, где река рукавом легла,
верный пёс, в очаге огонь, да поля кругом…
А мне видится чёрный ров да сырая мгла».
Говорю: «Построй», говорю: «Постой, погоди,
покажи скорей – и дом, и очаг, и пса,
напиши, да так, чтобы стало тепло в груди,
нарисуй, да так, чтобы в это поверил сам».
Говорю, только речь ручьём утекает вниз,
на луга, где разрыв-трава, на слепую гать…
всё слова, слова, тростниковый тревожный свист
на ветру, что дани моей не захочет взять.
*
* *
как пролететь, не упасть, проскользнуть по краю
памяти, песни, прошлого… задыхаясь
ветром, глотком ледяного ночного света,
всем существом в себя принимая Это…
это – как сталь клинка, что под сердцем стынет,
это река, что пределом легла рябине,
слышишь… слезой кровавой исходит крона,
гроздья на дно осыпаются с тихим стоном.
что ж, собирай по крохам, плати по счёту,
встань соляным столбом за спиной у Лота;
жди, замерев, отравы, тоски, потери
веры: но разве не этого мы хотели,
разве не к этой влаге склонялись низко;
счастье не патока; горький у счастья привкус,
привкус разлук, русалочьей смертной пены,
серых теней на белых от горя стенах.
гладкость лица означает, что есть изнанка,
вот и держись за измятый подол Ананке,
крепче держись, ибо что ещё остаётся
ровно на полпути от луны до солнца…
РЕШЕНИЕ
С глаз долой, да из сердца не вон:
Полыхаю от боли…
Стылый ветер да грай ворон,
Да пожухлое поле.
Выйду, встану на семь ветров,
Настежь выветрю душу,
И вернусь под родимый кров –
Беспечальной, послушной,
Буду песни петь, вышивать,
Молвить складно да плавно,
А глухою ночью вставать
Да захлопывать ставни,
Чтоб напомнить не смог восток,
Разгораясь рассветом,
Как манило в душистый стог
Сумасшедшее лето.
|