|
* * *
Мы все куём, как можем, счастье.
То снизу стук, то с потолка,
но суть одна: кругом всё чаще
звучат удары молотка.
Знаменовал моё рожденье
гвоздь для верёвки бельевой.
Повсюду стук, как наважденье!
Я сплю, укрывшись с головой.
Но вряд ли здесь уместна злоба:
на этом зиждется уют.
В конце концов, и в крышку гроба
вполне законный гвоздь вобьют.
Ну а пока повесим платье
на гвоздь, изобразивший крюк.
Аукцион или распятье? –
Бог весть, но балом правит стук,
ведь я и сам весьма прилично
с таким занятием знаком.
О, сколько вбито мною лично,
моим усердным молотком!
От лязга шлямбура дурею
и грохот музыкой зову.
Кроша кирпич электродрелью,
по-настоящему живу.
В бетон вгоняя гнутый дюбель,
я счастлив счастьем дошколят:
так нервы кариозных дупел,
зашкалив, славят шоколад!
Старая пластинка
Стансы
Алексею
Королёву
1
Всё это будет продолжаться,
и нет резона раздражаться.
…А на соседской вечеринке
к двум ночи сделалось шумней:
там пары топчутся, кружатся
и гасят свет, дабы прижаться;
там рвётся песенка с пластинки,
ан век останется на ней!
2
И ты, мой милый и хороший,
со всей своей привычной ношей –
без ничего, сказать точнее, –
заменишь скоро календарь,
возможно, распростишься с кожей,
но тотчас обрастёшь такой же –
ну разве чуточку прочнее…
А всё, что прочее, – как встарь.
3
Всё будет, как бывало прежде,
пожалуй что в другой одежде
ты на работу ездить станешь
и вступишь в кооператив;
но будут песенки всё те же,
лишь, может, – тешьте себя, тешьте! –
встряхнёт какой-то новый танец,
а может, новый детектив.
4
Сгущаю краски? В самом деле:
не могут более недели
цветы в кувшине продержаться,
увянут – надобно сменить;
снесём домишки – эти, те ли –
воздвигнем домны и отели,
всё это будет продолжаться –
кого здесь славить и винить?
5
Повсюду жизнь, везде движенье,
но это только продолженье
давно творимого романа,
сюжеты же – наперечёт;
но есть ещё воображенье,
есть крови медленной броженье,
и будет время, как ни странно,
когда ты молвишь: всё течёт…
6
Ты свяжешь то, что было порознь,
и, преодолевая робость,
внушаемую снежным комом
событий, сам же подтолкнёшь
его – он увеличит скорость,
а ты, благословляя возраст,
прошедшему – местам знакомым –
рукой из поезда махнёшь.
7
Меж тем ещё одной звездою
каталог звёзд пополнят; зною,
да и морозам небывалым
не раз потерян будет счёт;
и каждой новою весною
ты будешь полон новизною;
и с солнечным лица овалом
в автобус женщина войдёт.
8
И вот тогда, как дуновенье,
тебя заворожит забвенье,
и глас, что внятен был и зычен,
иноязычным станет вдруг.
Прервитесь, музыка и пенье!
Крича: «Остановись, мгновенье!»,
измученно-метафизичен,
ты время выпустишь из рук.
9
Когда ж часы снесёшь в починку,
вся жизнь покажется с овчинку,
какая выделки не стоит,
и ты слезу смахнёшь с лица,
припомнишь эту вечеринку,
поставишь старую пластинку, –
она, шипя, тебе простонет,
что нет исхода и конца.
* * *
Как цветы без поливки – поникли.
В землю лбом, несмотря на апломб.
Не иссякли, но фазою в цикле
уготован глобальный облом.
Наплодили бойниц и болезней
и бахвалимся: наша взяла!
Что за жизнь? Век от века железней.
Всё путем. Всё – тропою зерна.
Ведь когда пустотелой свободы
опостылеет мутный мотив,
разомкнутся фекальные воды,
вновь кого-то из пены родив.
Прогулка
Сегодня – не то чтобы стужа,
но зябко. Ещё не до дна
промёрзшая ржавая лужа
под снегом почти не видна.
Всё в белом. Всё чисто и мило.
Но что там, под хрустнувшим льдом?
Ступили – вода проступила
чернильным бесстыжим пятном.
Опять эта лужа зияла!
Пятно разрасталось, и ты:
«Что мы натворили! – сказала. –
Лишились такой чистоты…»
Не трогай подмёрзшую лужу.
Глубин её не береди.
Пойдём. Провожу тебя к мужу.
Он, бедный, заждался, поди.
Черновик
1
Возьму белый лист
и взгляну на пустую бумагу.
Неужто опять
я тебя разыскать не сумею?
«Дорога длинна», –
говорил Одиссей Телемаку.
Ну что ж, что длинна!
Я попробую справиться с нею.
2
Вино ли виной,
что размыт твой кочующий образ?
Я – чёрная моль!
и не знаю, что можно добавить…
Но всё же сознанье
не тонет, не падает в пропасть,
цепляясь за сны,
за цитаты,
за ложную память.
3
Да-да, вспоминаю:
бродил возле тихого моря,
где ты мне являлась из пены –
всегда постепенно;
в том мире, казалось,
ни счастья не знали, ни горя,
лишь Солнце сливалось с Луной –
диаграммою Венна.
4
Воскресли слова, покатились!
Свисают вкосую
вдоль белой страницы,
тесня её книзу,
как тучи!
Я снова гляжу на тебя –
на нагую, босую,
и очи всё ближе твои –
и по-прежнему жгучи!..
5
Но вот ты, босая, уходишь –
уходишь, босая,
сквозь пальцы
песок золотой
пропуская небрежно,
а дальше – пробелы,
лишь птичья взвивается стая,
в пустынной странице
отточием смазанным брезжа…
Империя тела
Вот гляжу на неё – и немею –
и впиваются ногти в ладонь.
Я не смею, не смею, не смею
подойти к ней, такой молодой.
А ведь прежде я тоже был юным,
в крупных кольцах упругих волос,
только время безжалостным гунном
по империи тела прошлось.
Постаревший, с податливым брюхом
да с подглазьями что пятаки,
соберусь ли когда-нибудь с духом,
чтоб коснуться прохладной руки?
Шевелюра моя поредела,
пульс частит, аденомой грозят…
Наподобие водораздела –
наши годы: ни шагу назад!
Пусть полжизни я к дьяволу пропил,
потешая больных простофиль,
но летучий задумчивый профиль
нежным светом мой день окропил.
Потому я всецело приемлю
то, что видится мне впереди,
то, что лягу в холодную землю,
то, что тесно в смятённой груди.
И какой ни сменял бы десяток,
выпадая в осадок почти,
с этим светом пройду я остаток
отведённого небом пути.
Зимнее время
Все земные заботы становятся мелки,
когда листья прощально дрожат –
под конец октября, когда сдвинуты стрелки,
когда сдвинуты стрелки назад.
Дополнительный час у природы похитив,
что сказать за него я смогу –
под конец октября, в пору первых бронхитов?
Под конец октября – ни гу-гу!
В этот час вне времён надо быть молчаливым,
надо быть молчаливым, как дым.
Когда видишь, как горько берёзам и ивам,
только кашель один допустим.
Здесь слова – вне игры, здесь иные законы.
Встань, застынь у ночного окна –
ты увидишь, как дрогнут платаны и клёны,
как грустят о них ель и сосна.
Лист раздольно летит над землёю, а значит,
он с землёю простился почти.
И никто не вздохнёт, и никто не оплачет,
и никто не оплатит пути.
|