|
* * *
Вдруг в Москве я становлюсь рассеянным:
то ли здесь я, то ль незнамо где…
Женщина купается в бассейне,
в изумрудной плещется воде
(это происходит в Яунде)…
Очевидно и невероятно,
полусон под звуки странных струн…
Африка рябит жирафой в пятнах,
в близких бликах черный Камерун…
Время там вращается на месте –
вкруговую – десять тысяч лет…
Те же пальмы. Никаких известий.
Где слоны – истории там нет.
…Чуть шагнул – попал под ливень сразу,
негритенок тут как тут с зонтом:
клянчит симпатяга желтоглазый,
хоть монетку дай за то – кадо.
(Почему я вдруг тебе рассказываю?
Зябко здесь без африканских сказок.
Дай тебя закутаю в пальто…)
* * *
Переделкино. Осень. И солнце.
Высокодумные сосны
не участвуют в листопаде,
соглашаясь истины ради,
что в судьбе берёзовой есть
красота увяданья без боли,
подтверждение чьей-то воли,
и весенняя весть…
*
* *
Здесь бываю раз в году, не чаще,
глину длинной памяти лепя. –
среди тех же сосен проходящий,
преходящим чувствую себя…
В небо, вверх указывают сосны,
белые берёзы – тоже вверх,
сетуя, что люди низкорослы,
верят в мир горизонтальных вех,
мир, где светофор – законодатель,
перед носом электронный гид…
Сосен вертикальный указатель
людям ничего не говорит?
Скоро город станет песней спетой,
но еще останутся леса,
чтобы там душой, а не ракетой
потянуться к солнцу, в небеса!
*
* *
Бывает молодость второй,
а повезёт кому – и третьей,
но старость – только раз. И встретишь
её, как пропасть за горой,
или, как яму за порогом?
А я пойду своей тропой,
по молодым моим дорогам,
её таская за собой…
* * *
Сюда я больше не приду,
где женский мир до мелочей мне
знаком; – останься он ничейным,
подвёл бы легче я черту…
Но решено. Я не приду.
Полузверюшка, полушлюшка,
не попаду в твои края.
С подушкой рядышком подушка –
Ещё в ней вмятина моя…
|