Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2013
1
Дорогой брат!
С тех пор, как ты умер, прошло больше года. Год и четыре месяца. Завтра «мой» день рождения – 62. Буду встречать его на работе (сутки), в офисе. Там стены салатового цвета. «Вечный сторож Аксельрод» всё ещё актуален.
Надежда в больнице. Ей поменяли сустав. Будет месяца три передвигаться на костылях, как и ты в последние годы.
Летом были в Праге, свадебное путешествие (которое планировали тридцать лет назад, так и не состоявшееся), наконец-то осуществилось.
В первый же вечер «я» попросил Зденку сводить «меня» в твою любимую пивную «У жида». На полу лежала большая белая собака, какая-то не очень молодая компания бурно (пятница!) веселилась, а я озиралось по сторонам в поисках тебя.
Вообще все эти дни в Праге я искало тебя. И единственное место, где ещё что-то было, это твоё окно, выходящее во дворик-садик дома на Страшнице. Мы часто сидели там за столом. В первый же раз Зденка и Лиза сказали, что «я» сел точно на твоё место. А в последний вечер перед нашим отъездом сын Кати уже в сумерках стал зажигать свечи и расставлять их по всему дворику. А потом он встал перед твоим окном со свечой (в квартире ремонт, там ничего нет), и «я» затрепетало, глядя на дрожащий в стекле огонёк.
Ещё были на еврейском кладбище, где похоронен Кафка («бедный Франтишек»!). Прямо напротив здание радиостанции «Свобода», где была передача о тебе после твоей смерти. Митя Волчек беседовал с Томашом Гланцем. Я взяло камушек с могилы и отнесло его на твою. Ольшанское кладбище, оказывается, рядом. На светлом мраморном надгробье высечена подпись «A. Nik».
Зденка говорила, что была с внучкой Сарой на кладбище в твой день рождения, и та, уходя от прибранной могилы, сказала: «Ну ты там хоть поешь хорошо сегодня!»
Не знаю, как у вас там обстоит с меню, а меню «нашего», материального мира претерпевает глобальные изменения: Вселенная вечная и бесконечная превратилась в смертную особь. Загадочная эякуляция (большой взрыв оплодотворенной сингулярной точки-яйцеклетки) Творца должна смениться через триллионы лет (по новому сценарию) полной импотенцией. Непостижимая тёмная энергия разметёт всё без остатка. А непостижимая тёмная материя, наоборот, всё поддерживает – одной гравитации чёрных дыр в галактиках (их двести миллиардов, что ли?) для этого бы не хватило. Так что, братишка, мир остаётся в той же мифологической неопределённости, что и раньше. Может, у вас там хоть что-то определилось?!
Конечно, грандиозная феерия Универсума впечатляет. Галактики образуют скопления, а эти скопления Галактик выстраиваются в нити, из этих нитей образуется нечто вроде паутины (или грибницы-гробницы?)…
Грандиозный гекзаметр Бога. Большой стиль.
Ты «мне» почти не снишься. Кирилл Козырев сказал, что это хорошо. Значит, вам (Лене, Борису, тебе) там не так плохо. Есть чем заняться.
К сожалению, мы здесь живём в дефективном линейном времени, на этой единственной узкоколейке имени Павла Корчагина не развернёшься. Только вперёд-назад. Нехитрые конвульсии полового акта. А всё уже есть сейчас. Как алфавит, как цифры, как Библия.
Всё уже есть. Это нас нет. Нет этого выдуманного нами мира. Всё не так. Всё не тик-так. Ты это ощущал своей шкурой в силу сновидческого дара. Тебе это было дано. «Я» к этому шёл всю жизнь, правда, у меня с детства была близорукость. В очках и без мир выглядел по-разному. «Снял очки. Мир так занятен».
В первый день нашего приезда мы со Зденкой засиделись. Надежда не выдержала и пошла спать. Зденка предложила пить во дворе, в беседке. Уже стемнело. Она пошла первой, гремя стаканами и бутылками на подносе. Спустя пять минут «я» пошло за ней. На лестнице не было света, а «я» не знало, где зажечь его. Стал передвигаться наощупь, потихоньку спускаясь вниз. На каком-то марше свалился и едва не вывихнул палец, ушиб локоть. Тот и другой в Питере ещё долго болели. «Я» долго ещё блуждало с вытянутыми руками в кромешной тьме твоего бывшего дома. По-моему, пьяное «я» дошло до подвала, но никак не могло найти выхода в садик. Потом оно мучительно, сантиметр за сантиметром полезло наверх и (о чудо!) добралось на ощупь до квартиры, дверь, слава Богу, не захлопнулась. «Я» добралось до кровати и упало без чувств.
А несчастная Зденка терпеливо ждала «меня» в садике, сидя в беседке. На кухне горел свет, и она думала, что моё «я» вот-вот появится. Затем уснула там до пяти утра, благо было тепло.
«Я» думает, ты был бы рад такой пьяной неразберихе. Она же сопровождала и последний день нашего гостевания. Но об этом в следующий раз.
Салат зовёт.
29.09.1012
2
Дорогой брат!
Сижу в салате, как слизняк на именинах. Семь утра. Скоро начнутся звонки. Их надо будет разнести по четырём журналам и ведомостям.
Взял с «собой» фляжку коньяка 0,25, но пить не захотелось. Лежит в сумке нераскупоренная. А помнишь, как раньше в Ленинграде я в этот день покупало две бутылки армянского (4 р. 12 к.), шоколад и виноград. Приходили Кудряков, Витька к тебе на Ропшинскую, и мы праздновали «мой» день рождения. Потом бежали куда-то. И всё заканчивалось портвейном по рубль ноль две на скамейке. А стипендия в том тысячелетии была 28 рублей.
Теперь ты и Кудряков уже умерли, а Витька, потерявший оперативную память, сидит запертый в квартире на Ржевке. Из нашей маленькой компании осталось одно я. Вот оно сидит сейчас в офисе на улице Яблочкова неподалёку от твоего бывшего дома, а Элик Богданов жил ещё ближе, и заполняет буковками пожелтевшие страницы тетради для записи шариковой ручкой. Кабинеты в офисе заперты. Окна зашторены, и я может увидеть, что происходит на улице, только глядя в маленький телевизор. Иногда, включая его, разглядывая проходящих людей и проезжающие мимо машины, начинает казаться, что «я» – инопланетянин, «моя» тарелка сломалась, и «мне» не остаётся ничего другого, как смотреть на этот совершенно чуждый мир. Они идут мимо в бело-голубых шарфах, на которых написано «Зенит».
Недели две назад я проходило около бывшей Академкниги (вернее, того отдела, где продавались Литературные памятники и т.д., старая Книга ещё осталась), направляясь в Борей на поминки по Аркадию Драгомощенко, и было потрясено его современной витриной. Там стояли манекены в зенитовской экипировке, а за ними простирался слоган «Пришло наше время».
А помнишь, как мы сидели часами в этом отделе и заполняли открытки-заявки на будущие книги издательства «Наука».
Пока писал это, на работу успели позвонить: Арапов, Никулушкин, Глушко, Виговский. Вообще отзвониться должны около тридцати человек. Я их почти никого не знает в лицо. Иногда оно запоминает голос.
На улице уже рассвело. В телевизоре ни души. Только три легковые машины и автобус.
Припёрся раньше обычного сменщик по фамилии Коньяков, и «мне» пришлось прерваться. Сейчас уже дома пишу лёжа на диване. Кто-то поздравляет с днём рождения. Когда-то «меня» это раздражало, а теперь смешит, брат.
Какое «я» имеет отношение к новогоднему коитусу 1950 года? Интереснее представлять «себе» эти грандиозные процессы макро и микромиров, неотвратимо затягивающие организмы в воронку соития. Галактики и яйцеклетки, астероиды и сперматозоиды, всё из одного корня, из одной точки.
Тебя ткут. Поэтому концентрация на «собственном» я как на сверхценности непродуктивна. Куда интереснее созерцать ниточки «себя».
Вот ты, брат, во сне был и мужчиной, и женщиной, тебя убивали, ты становился абстрактным, чем угодно и кем угодно. Ты был ристалищем, полем битвы неизвестного с неизвестным. Или это был балет, который я предпочитает называть ментальным.
Какой-нибудь Бежар когда-нибудь поставит «наши» ментальные балеты.
Ха-ха-ха!
Коньяков с работы от коньяка отказался. Коньяк ещё не откупорен. Позор на мою седую голову.
Серое небо. Дождь. Прохладно.
Фляжка вызывающе стоит на кухонном столе. Она полна.
А я не хочет.
Я не хочет я.
Я не хочет ничего.
Я хочет ничего.
Поэтому оно, наконец, открыло коньяк.
30.09.2012
3
Дорогой брат!
Ещё немного о Коньякове. Позавчера он, отработав месяца два, которые безвылазно просидел в салате, уволился. Я меняло его только на сутки, с субботы на воскресенье. Выходные он проводил у знакомых женщин, а если последние отказывались, то ночевал вместо меня в офисе. А я вместо суток сидело на работе от силы два часа, чтобы доложить начальству «моим» голосом, что всё в порядке, объекты отзвонились.
Когда я поинтересовалось у Коньякова, откуда французская фамилия, он сказал, что у них полдеревни таких (где-то под Ульяновском, на Волге). Может, это причуда была барина, называть крепостных Коньяковыми, в честь любимого напитка.
Позавчера Евгений поведал «мне», что едет к старинному приятелю, которого он не видел со школы, в Сосновый бор. И чтобы не таскаться с тяжёлой сумкой, оставит её в шкафу на работе, а завтра-послезавтра заберёт.
Рано утром позвонил мне: еду. Когда увидел его лицо на экранчике телевизора, едва не ослеп. Оно излучало райское блаженство.
– А я, Борис Михайлович, негритянку трахнул, – сказал он, едва войдя в офис. Из сумбурного рассказа я уразумело, что Евгений прокутил почти все заработанные деньги, и прикатил из Соснового бора на такси (а это два часа на электричке). Зачем проститутка с острова Свободы околачивается около атомного реактора, а не у Медного всадника или Астории, осталось неизвестным. Счастливый растратчик рухнул на диван в коридорчике и богатырски захрапел. В этих руладах «мне» даже послышался мотив советской песни «Куба любовь моя».
Но тут явилась мать-одиночка из бухгалтерии, которая должна была держать вахту дальше. Я указало ей на отрубившегося Коньякова и предложило разбудить и убрать его из салата, как бы чего не вышло.
– Я сама, – решительно возразила бухгалтерша, и выставила «меня» за дверь.
Едва пришёл домой, как разразился скандал. «Мне» позвонило начальство и негодующим голосом спросило: зачем «я» оставил на работе пьяного Коньякова, который стал домогаться благосклонности матери-одиночки.
Потом позвонила сама пострадавшая: начальство требует от нее объяснительную записку.
Что оно сделает со «мной», пока неизвестно.
Конечно, прав был Монтень, когда писал, что всё в этом мире направлено к спариванию. Против Природы не попрёшь.
Но ведь если не попрёшь против Природы, то о ней ничего никогда не узнаешь. Не согрешишь – не покаешься. Экологический постулат.
Поэтому надо пить и не пить, есть и не есть, любить и не любить. Отдаться инстинкту, когда ты от него на какой-то момент отстранился, куда интереснее. Это, как вернуться домой после долгого отсутствия. Пост – умное занятие.
Не знаю, брат, насколько тебя занимают сейчас эти «мои» перипетии земной жизни. Для «меня» они существенны ровно в той степени, насколько я отстраняется от них и «самого себя». Ты не участвуешь, ты созерцаешь этот калейдоскоп ситуаций. Один орнамент следует за другим, крутится колесо Вселенной, крутится Коньяков, негритянка, мать-одиночка, «я». Главное – остановиться, затормозить. Не агрессия, а торможение.
«Я» – тормоз.
Сейчас вдруг калейдоскоп выдал картинку Старонового еврейского кладбища в центре Праги. Там надгробия набегают друг на друга как волны. Я почему-то вспоминало там Пергамский алтарь, который видел в Берлине на Острове музеев. То и другое – два сильных впечатления. Незабываемых.
7.10.2012
4
Дорогой брат!
Опять сижу в салате. Воскресенье. 9 час. 40 мин. Отзвонились: Виговский, Солодухин, Куликов, Арапов, Бобровский, Горяшин.
Ничего не говорящие фамилии. А ведь горы в океане, которые по высоте превышают земные, образовались из живых организмов. Миллионы лет отложений.
Что из нас получится? Мы ещё так недолго отлагались-разлагались.
Горушка ecce homo.
Посмотрел в телевизор: на улице тихо. Дама в красной куртке с собачкой черно-белой.
Сразу вспомнил буддиста Чехова.
Из крупных писателей получаются атоллы. Филологи прилипают к ним как моллюски. Диссертации, книги, конференции на крови чьего-то безумия. Так Кафка стал градообразующим предприятием Праги.
9 час. 55 мин. Позвонил Расулов.
Вот ведь, брат, какая неприятность. Взял ручку гелевую не ту. Эта слишком жирно пишет, буквы проступают на обратной стороне листа. Теперь пишу шариковой. Все мы теперь шариковы.
Очень важно, чем пишешь и в чём. А то электричество (мысль) стала писать электричеством (компьютер). Я же всегда любило наскальные росписи. Дискретное компьютерное письмо не для «меня». «Я» график, и линию не предам никогда. Руки пишущих на компьютере похожи на голубей, беспрерывно клюющих что-то. У печатающих на машинке они хотя бы взлетали для того, чтобы перевести каретку. А тут сплошная приземлённость.
Лучше всего взлетать на линии, когда рисуешь. Это напоминает пируэт на льду. Коньком пера взрезаешь белое безмолвие бумаги. Закручиваешь космическую спираль и получаешь нечто. Левоспиральные и правоспиральные рисунки выходят по-разному. Здесь что-то онтологическое. Рисую-то не «я», что-то рисует «мной». Оно оттуда идёт. «Закручено давно». То, что крутится в нас, крутится во всём. Можно почувствовать «себя» всем. Но если ты всё – тебя нет. И это «нет» освобождает.
Парадокс в том, что полноту существования острее всего ощущаешь тогда, когда тебя нет.
Надо запустить в «себе» процесс, который начался задолго до тебя и кончится гораздо позже тебя. Отдаться потоку.
Я плавает неважно, но обожает делать это на спине, тихо-тихо перебирая руками и глядя на небо. Скольжение между двух зеркал (неба и воды) упоительно. Плоть становится плотом. И нет никакого потом. Есть бесконечность настоящего. Вот так бы переплыть Лету.
14.10.2012
5
Дорогой брат!
Так напился, что не знаю, что и сказать. «Я» тебя помню, и никогда не забуду. «Мне» бы хотелось, чтобы другие в этом были подобны «мне». Но это смешно. Больше нет сил писать. Я устало.
17.10.2012
6
Дорогой брат!
А чего «я» напился? Во-первых, «мне» стало стыдно, когда «я» сообразил, что ты-то Речку уже переплыл, а «я» ещё только тренируюсь на бумаге.
Во-вторых, у моей жены есть родственница. Она четыре раза ещё в том веке поступала на наш истфак. Наконец, поступила, и закончив его, уехала по распределению в Ленобласть, где родила дочь, наполовину кореянку. А потом вместе с ней укатила на Украину к родителям, где преподавала историю в элитарном лицее. После распада Союза этот её предмет настолько исказился в пользу титульной нации, что родственница Надежды не выдержала и переметнулась в Париж, став гувернанткой. Там она теперь живёт с выходцем из Марокко (евреем), а дочь заканчивает Сорбонну. И вот эта дама, получив наконец вид на жительство, смогла покинуть пределы Франции. Она привезла нам грецких орехов, навестив своих родителей в Малороссии. А мы на перегородках этих орехов настояли водку.
Но эта длинная преамбула ещё не объясняет, почем «я» напился.
Вдруг звонит «мне» из Лос Анжелеса Андрей Тат (ты должен знать его по «Запискам неохотника». Там отрывки из его и твоих писем рядом, в одном разделе). И говорит, что выпил, и поэтому решил «мне» позвонить. А то трезвому трезвонить стыдно. Я это хорошо понимает, когда оно бросило пить, то тоже как рукой отрезало это телефонное камлание. А потом, когда начал позволять себе снова, то с ужасом наблюдал, как пятипалая клешня сама тянется к записной книжке.
Аллё!
Надо сказать, что близких людей, которым можно позвонить просто так, не осталось. А часто спрашивать у потусторонних знакомых, как дела, неприлично.
Тат – оригинал, каких мало. Сейчас он серьёзно болен, а до этого много успел натворить в прямом и переносном смысле. Одних суицидов штук тринадцать. Теперь успокоился, понял, что против Универсума не попрёшь, и надо считаться со своим жребием.
У него две кнопки для вызова экстренной помощи (одна в туалете, другая ещё где-то). Он иногда падает. Диабет. Но сейчас снова начал рисовать на компьютере, когда сахар понизился.
И вот он сказал, что в моём возрасте пить перегородочную настойку не следует. Мол, она ведёт к гиперактивной потенции.
Спустя несколько дней после этого разговора «я» со скрипачом Борисом Кипнисом (Надежда выпила не более двух рюмок) распили поллитра перегородочной. То ли слишком стар стал, то ли орехи теперь не те, но никакого эффекта противостояния, как на обложке «моей» книжки «Воспитание чувств», не наблюдалось.
Напилось я, в-третьих, когда пришло к Фридриху Карловичу Скаковскому, и он угостил элитным виски. А по дороге домой (попала вожжа под хвост) купил фляжку Киновского. И когда прочёл фразу: «Вот так бы переплыть Лету», стало перед тобой стыдно.
Но что делать, если ты для «меня» всё ещё живой, и где-то здесь рядом, как Лена Шварц, как Кудряков.
Ау!
Где же вы теперь, друзья-однополчане?
Пока.
P.S. Да, ещё: если на твоём надгробье выбит даже автограф, то на могиле Кудрякова, умершего за неделю до твоего дня рождения в 2005 году, до сих пор нет ничего. Только имя матери, к которой его подхоронили. Гений конспирации и здесь превзошёл всех.
Его братишка, получивший в наследство квартиру и продавший его картины, фотографии и даже негативы, не удосужился за прошедшие семь лет как-то обозначить присутствие Бориса Александровича на Волковском кладбище. Сначала «я» негодовало, а теперь думаю, а может быть так и лучше… Вот и Драгомощенко просил развеять прах.
Может быть, в нашей нераскаявшейся постгулажной стране мы ещё и не заслужили права на свои могилы.
Ленин с нами!
Это почти как чёрт с вами! Не говоря уже о рыжем вампире всех времён и народов. Малиновый атолл истории, как малиновый пиджак нового русского, или Кремль, чтобы кровь была не так заметна. В общем, «лихая жуть», как сказал великий подпольщик.
24.10.2012
7
Дорогой брат!
Кстати, ещё о Кудрякове. Когда в «Борее» выходила его «жуть», он был фраппирован тем, что для серийной обложки понадобится его фотография, он хотел, чтобы вместо физиономии был помещён снимок с каким-то размытым пятном лица. Так, по его словам, поступил Кастанеда.
«Я» тоже не понимаю этой страсти авторов к своей морде, поэтому на обратной стороне обложки предпочитаю помещать попурри из цитат.
Диссидент не тот, кто против чего-то, а тот, кто против всего. Настоящее творчество – это перпендикуляр по отношению к сегодняшнему. Его как бы нет.
Это (и вера) единственная возможность избежать проклятья корчагинской узкоколейки.
Чай я заварило. Сейчас оно будет пить его с Надеждой. Смотрю на буквы, выпрыгивающие из-под руки на бумагу. Они ведь тоже вроде чаинок. Какая будет заварка, вот в чём вопрос. «Галактик шипит кипяток».
Вот я задумало революцию местоимений. Ментальное восстание в пределах одного головного мозга. Никакой крови. Полная тишина. Тираж двести экземпляров. «Я» не я и лошадь тела не моя.
Эго-го.
Сейчас к Надежде придут студенты. Первый курс. Пока она на костылях, семинары по театральной критике проходят на дому.
Помнишь, как мы их называли в том тысячелетии? МГП. Аббревиатура, аналогичная ПМГ. Последнее означает, если не забыл, патрульная милицейская группа, они разъезжали на жёлтых газиках с синей полосой, мешали пить на скамеечке.
Хихикают в коридоре. Гормон щекочет – подросток хохочет.
«Я» же, полулёжа на диване в своей келье, заваленной книгами, строчу тебе письма на тот свет.
Зденка отдала «мне» твои радиочасы. И «я» теперь смотрю на красненькие цифирки-моменто-мори, которые выскакивают на экранчике. Вот так и у нас в башке, на экранчике «себя» выскакивает что-то, что мы заворачиваем в слова.
Порядок – это упакованный хаос?
А помнишь, я писал о горах, образующихся в океане из органических веществ-существ.
Может быть, в ноосфере тоже что-то подобное образуется из наших обёрток. Такие кочующие горы бессмысленных смыслов. Горы-облака. Я всё это давным-давно нарисовало, но только сейчас оно начинает понимать что.
Предки бежали из египетского плена, а «я» бегу из я. Пусть там ничего нет, даже пустыни. Но это ничего лучше нашего чего.
Свобода, брат, свобода, брат, свобода.
29.10.2012
8
Дорогой брат!
Сейчас утром получили от Зденки фотографию, где внучка Сара украшает опавшими листьями твою заснеженную могилу.
С твоей могилой связана ещё одна странная история, которая произошла много лет тому назад, когда «я» ещё работал в кочегарке во дворе бывшего кинотеатра «Молния» на Большом проспекте Петроградской стороны. Однажды лежал «я» там на кушетке, отупевший от чтения (всегда брал на работу несколько книг) и слушал советское радио. Вдруг стали передавать «Виноградную косточку» Окуджавы в его исполнении. Со «мной» случилось что-то невероятное, слёзы хлынули рекой. «Я» зарыдало, как Ниобея. Хотя сколько раз слушало я эту косточку без каких бы то ни было соплей.
И вот спустя тридцать с лишним лет (Дюма, Дюма!) я получает видео, где запечатлено захоронение урны с твоим прахом на Ольшанском кладбище. И Зденка просит твоего украинского приятеля, пришедшего с гитарой, что-нибудь спеть. И он поёт «Косточку».
На этот раз никаких слёз не было. Было изумление: как тогда, лёжа в кочегарке, «я» услышал, по ком звонит колокол в этой песенке? Я ведь не думало о тебе или других. Оно просто зашлось в пароксизме какого-то трансцендентального горя.
Может быть, чтецы, в силу их растворения в континууме, сами того не замечая, покидают узкоколейку циферблата и оказываются в реке времён, а там разные омуты попадаются.
Сейчас вдруг подумал, что, наверное, со стороны «мои» эти послания к тебе могут выглядеть бездушными, не совсем человеческими. Но как ни относись к «моим» манипуляциям с местоимениями, они идут. Они идут уже не первый год, а если приглядеться, то они идут, начиная с «Записок блудного сына» (1976–1978). Почти сорок лет бьюсь над эго. Наверное, «я» теперь не совсем я. «Я» пропадаю. Отсюда возможная кажущаяся чёрствость. Я, которое всегда было очкариком, стало еще и сухариком.
Мумия, но не тролль. На суахили пишу. Но парадокс в том, что «я» не пытался «себя» забальзамировать, а как раз наоборот. «Я» пытался быть прозектором «себя», Хотел создать анатомически театр одного актёра-патологоанатома. Наверное, все века – средние.
Карнавал.
30.10.2012
9
Дорогой брат!
Если раньше «я» ходил на Малую Садовую, чтобы там выпить кофе или чего-нибудь покрепче с тобой, Кудряковым или Витькой, то сейчас хожу, чтобы пописать. Вместо двух маленьких отделов бывшая «Кулинария» теперь простёрлась перпендикулярно М.С. куда-то в чрево Елисея. И там есть общедоступный клозет.
Пись-пись, Малая Садовая.
И вот как-то было я там после поездки в Прагу. Наверное, еще в августе или начале сентября. На улице тепло, можно посидеть за столиком и выпить. «Я» пил это «горькое пиво» и смотрел на витрину, около которой простоял несколько лет в конце того века. Я думало о тебе. Оно даже позвонило Шведову. Последний человек, не считая Витьки, с кем «я» могу говорить о прошлом без дополнительных комментариев.Но Шведов был спросонья, и беседа не получилась. По мере вливания пива в организм моё «я» утверждалось в мысли о том, что оно ещё должно что-то сделать для тебя. Гипотетическое издание сочинений не в счёт. И тут вдруг «меня» осенило. Всю жизнь сначала бурно, а потом вяло мы писали друг другу письма. Что же «мне» мешает продолжить это занятие? Отсутствие ответов? Так сколько «я» тебе писал, а ты не отвечал. Потом не отвечал «я». Гробовое молчание уже было.
«Смерть нас не остановит» – сочинили мы когда-то с Кудряковым у «меня» на Матроса Железняка. Была гроза, мы пили портвейн. Борис Александрович, стоя на балконе, хлопал в ладоши и как демиург вызывал молнию.
Вот такая молния и сверкнула в «моём» сознании, когда «я» решил писать тебя эти «Письма в никуда».
А раньше, весной того года, я закончило сочинять «Отрывки из Ничего», Они сейчас напечатаны в журнале «Крещатик». Это мемуары исчезающего «я». Там оно вспоминает Лену Шварц, Кудрякова, Дасика Перельмана…
В общем, одного «ни», как и следовало ожидать, оказалось недостаточно для онтологического диссидента.
Ни-ни-писанина.
Кни-ни-ни-га.
А что ещё вспомнилось, брат. Это было тоже летом. Стояли мы со скрипачом Борисом Кипнисом у жердочки (теперь её уже нет) Елисеевского магазина на Невском. И ждали даму. Перед этим «мне» позвонил редактор «Крещатика», Борис Марковский, и сказал, приедет барышня из Киева, привезёт книги. А мы с Борисом собирались идти на Моховую к феерическому человеку Андрею Жукову (фотографу, нейрореаниматологу, культурологу) выпивать. Поэтому нам хотелось побыстрее распрощаться с ней. Но дама сказала – у меня есть бутылочка коньяка. Кипнис сразу притормозил, и мы вчетвером (она была с мужем и сыном) уселись в уличном кафе посреди М.С.
Выпили.
И вдруг после третьей рюмки дама говорит: Борис, я хочу издать вашу книгу.
Так в издательстве «Птах» на Украине у Людмилы Василенко вышли мои книги «Записки неохотника», «Слова и рисунки».
Для чего «я» об этом пишу – толчки судьбы случаются именно на М.С.
Может быть, М.С. для «меня» это место силы, и вдруг из этой «моей» эпистолярной затеи получится что-нибудь путное.
«Я» вам пишу…
1.11.2012
Санкт-Петербург
Продолжение в следующем выпуске