Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2013
Виктор ШААФ
/ Берлин /
Картинка из прошлого
Родился в 1950 г. в Нижнем Тагиле. Детские годы провёл в отдалённом таёжном посёлке Северка. Окончил филологический факультет Нижнетагильского пединститута, после окончания которого работал учителем русского языка и литературы, директором школ в Свердловской и Донецкой областях. В Германию переехал в конце 90-х годов.
|
КАРТИНКА ИЗ ПРОШЛОГО Ясная, долгая память Синему небу под стать: Хочется падать и падать – Дна всё равно не достать. Будни советского быта: Двор, домино перестук, Рядом старушки открыто Судят о жизни вокруг. Сидя весь день у подъезда, Речи ведут не к добру: Всё, что ещё неизвестно, Станет известно двору. Вот мы проходим с Наташкой В этот невзрачный подъезд, Словно дорогою тяжкой Всех женихов и невест. Мы не привыкли к вниманью – Страх наполняет и грусть… Голову я поднимаю: – Ну же, Наташка, не трусь, Мы ведь любовь не украли… Хоть наши щёки горят, Словно в кино на экране, Пусть на неё поглядят. Повод дадим к разговорам, Вспыхнет вовсю болтовня – Станем в масштабе дворовом Главною темою дня. Всё это нас окружало, Было стихией родной – Быт заводского квартала, Дымный район Тагилстрой. Жизнь как в огромной общаге – Шум и привычный бедлам, Плещутся красные флаги, Лозунги вместо реклам… Всё ведь завязано в узел, Как тут ни дёргай, ни рви, Грусть о Советском Союзе – С грустью о первой любви… НА МОГИЛЕ ОТЦА Вот опять я стою над могилой отца И без слов замираю от скорби, А на сердце подавленном тяжесть свинца, Словно пуля застряла в аорте. Словно в трудный момент не хватило мне сил И вины не изжить мне в итоге, Словно с боем отца на себе выносил И не смог – подкосилися ноги. Потому не забыть тот берлинский перрон, Что не стал он дорогой к спасенью: Там издал мой отец полухрип-полустон И упал на желанную землю. Вот так встречу ему подарила судьба – Всё сказалось в отчаянном стоне… Капли пота скатились с холодного лба И оставили след на перроне. Над могилой простой дать какой мне отчёт, Чтобы вытравить горечь осадка? Что устроилась жизнь и спокойно течёт, Хоть порою бывает несладко? Что по умершим скорбь тяжелее в душе, Когда в прессе раздастся, как выстрел, (Это кто-то циничный придумал уже) Бессердечное: вурстаусзидлер! Журналист-щелкопёр и политик борзой, Депутат-рутинёр в бундестаге, Сколько можно колоть нам глаза колбасой, Ради этого, мол, все антраги. Нам поставить на лбу отщепенцев печать И в балласт записать нас не прочь вы, Но отцу моему стало вдруг не хватать Ощущенья народа и почвы. Видно, мучил его этот в жизни пробел, Как слова позабытые в песне. (Кстати, он колбасы в эти годы не ел – Так его одолели болезни.) Бывший мученик-зек, уцелевший изгой, Он услышал не голос расчёта, А пронзившее острой, щемящей тоской Неподвластное разуму что-то. И когда по страницам, проворно шурша, Нас марают порой без разбора, Его полная слёз и страданий душа Вопиет из небесного хора. МОЙ НАРОД Всё, что было с народом, то было со мной: Обделённый судьбой и законом, Это я был изгоем, валялся больной По товарным продутым вагонам. И меня добивали голодным пайком, То морозом морили, то зноем, Обращались со мной, как со смертным врагом, И водили пять лет под конвоем. И безмолвья печать приложили к устам, Чтоб язык онемел мой исконный. Это я пробивался к духовным пластам, Прозябать и терпеть обречённый. Не сломился твой дух, благонравный народ, Даже в муках голодного мора. Я впитал твою боль, твои слёзы и пот И сдержать не могу их напора. Неуёмный в труде, всеумелец-мастак, Ты не ведал покоя и неги, И, как втоптанный злак, в самых диких местах Снова корни пускал и побеги. Был ты малою частью, диаспорой – но Ведь не стёрлись духовные вехи… И осело в крови то, что богом дано, Став глубинною сутью навеки. Был подсказан финал, видно, жизнью самой, Когда ты на большом переломе Выбрал всё-таки путь возвращенья домой, Хоть и много чужих в этом доме. Сколько можно копить боль и слёзы в очах И плутать по холодным потёмкам? Ты вернулся не зря, разведи свой очаг – Пусть огонь его светит потомкам! |