Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2012
Вера ЗУБАРЕВА
/ Филадельфия /
Относительность смерти
|
Обледенение Там город за окном – обледеневший, чёрный, Как пращур городов цветущих и живых. Зачёркивает тьму Над тяжкой снежной кроной Искрящих проводов молниеносный штрих. Я слушаю, как всё Ломается и стонет, Как будто стала смерть Немыслимым трудом, Как будто город – миф, А ночь – рубеж историй, А свитком буду я, А манускриптом – дом. Скрипит какой-то ствол, Отторгнутый корнями. Он пал – как человек, Хотя и рос – как ствол. И что за новый смысл Открылся в этой драме? И был ли в этом смысл Иль только – произвол? * * * Быстрый день междометием Из истории выпорхнул. Был ли – не был на свете он Между вдохом и выдохом? И в каком измерении Познаёт в неподвижности Относительность времени, Относительность жизни он? Всё догадки и домыслы – От судьбы до случайности. Из далёкого космоса Только Мысль возвращается. Так и связаны с нею мы. И в её милосердии – Относительность времени, Относительность смерти. Колыбельная Ах, ухватиться б за подол заката И плыть, и плыть – туда, где не объято Никем, пространство жмётся на краю Всего земного, что уму понятно, И напевает «баюшки-баю». И на зеркально-синей акварели Качаются как лодки колыбели, Плывут как сны туманы вдоль земель, И лунный свет играет на свирели И нить судьбы мотает на свирель. А ночью кроны – как большие крыши. Под ними заклинается в двустишье Магическое «баюшки-баю». Ты слушаешь. Ты спишь. А край всё ближе. Как ни ложись, проснёшься на краю. И смешивая сумрак с небесами, Единый кто-то, множась голосами, Поёт одно и то же – «не ложись!», Но исподволь меняет всё местами. Очнёшься, вздрогнув. Полоснёт, как пламя… «Кто это был?» И вдруг прозреешь: жизнь. * * * Небу сумерки приснились. В них деревья растворялись, В них ручьи остановились, Отражая тьму да слякоть. Превратились кроны в тени И шептали, и шептали О всемирном тяготенье, О разлуке и печали. Ускоряли путь свой звёзды, Осыпались, самоцветы. И остов их, неопознан, Остывал в пространстве где-то. И никто их не оплакал, И никто о них не вспомнил. Лишь заря вечерний факел Вознесла на небосклоне. И пропела что-то птица, Прославляя свет небесный, Перед тем, как растворится Вместе с солнцем, вместе с песней. * * * Вечер в гавани. Тихо курлычет маяк. На якоре прошлого спит настоящее. Песок под ладонью – Словно ворох старых бумаг Из отцовского ящика. Мысль в воронку затянута. То ли ко дну, То ли к берегу вынесут Шторма подсознанья. Я под них никогда не усну, Всё глубже в песках увязая. Тихий голос отцовский… Всю ночь шелестят-говорят Эти строки зыбучие – слушай и слушай. В этом мире прибрежном Неизменны только моря. К ним причалишь после скитаний по суше… * * * …И лёгкий жук струится по песку, Как полый шарик с жёсткой оболочкой. Ряд лежаков – больничною цепочкой И острый, нагоняющий тоску, Целебный запах водорослей. Снова Пришла сюда. И берег не в сезон – Как мир доисторических времен, Где никого не посещало Слово, Где тишиной усилен каждый звук, И поле зренья занимает жук, Чьё шумное сыпучее старанье, Должно быть, слышится На много миль вокруг. * * * Последний час, Который отдан солнцу. Оно уже не проникает вглубь, Оно на верхних этажах, на кронах, Само, как плоскость, – Светлый плоский диск. Объём огня потерян до заката. Потерян так, как будто бы сто лет До потрясенья солнцем, До возврата Мазка – в явленье, а штриха – в предмет. Объёмы сумерек, объёмы ожиданья… И расплылось в раздумьях мирозданье, И не найти связующую нить. И ядовито потемнели шторы, Чтоб сразу за вопросом: «Час который?» Незыблемое в зыбкое сманить. * * * Тень сбежала по ступеням в виде струек. Кто-то вздохнул, и солнце пошло к ущербу. Облако заколыхалось в пасти сумерек Куском застрявшего неба. Вскрикнула в дальней точке птица, Замахала крыльями резче. Следуя дуновенью интуиции, Воздух поплыл по скитаньям речи. Голос бродил вокруг да около. Становилось темнее и глубже. Птица дотронулась до облака И осыпалась тут же. * * * Что-то чайка на песке начертала И унёс прибой письмо В вечер, Всколыхнулась глубина вдоль причала С поплавком луны в звёздным вече. То ль фрегатом, то ли греческой вазой Облако росло в лунных складках. Ветер дунул, контуры смазал, Навсегда оставив загадкой. Завихрили по песку тени Улетевших птиц, мореходов, А прибой беседовал с теми, Кто зажёг по ним звёзды в водах. * * * Солнце рассматривает глубины, Приникая к поверхности Почти неподвижного моря. Облака, потемневшие, точно дельфины, Подплывают к горизонту И исчезают вскоре. Нужно идти. Всё равно не открою Того, что за сумеречным туманом, Не перестав ещё быть тобою, Постепенно становится Океаном. |