Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2012
Алексей СОМОВ
/ Сарапул /
Адамович в Петрограде,1923
|
Адамович в Петрограде, 1923 …несчастный Адамович в одних подштанниках, на коленках, хлюпал по полу окровавленной тряпкой и выжимал ее в ведро, пока другие рубили и впихивали в корзину. Голову решено было бросить в прорубь, чтобы трудней было доискаться, кто убитый. Георгий Иванов «Дело Почтамтской улицы» и богтымой какой париж-берлин какой там поздний завтрак с глебом струве (ты говоришь сейчас мы все устроим ты говоришь не доверяй дверным замкам в их ржавых скважинах остался горелый запах мартовского льда) я говорю тебе что на почтамтской теперь всегда приемная среда там томный отвратительный красавец поет о сети шелковой на бис легонько клавиш розовых касаясь и в сбитой юбке пьяная кассандра читает про поэтов и убийц там наискось плывущий потолок и мелкий бисер меж твоих лопаток и отовсюду алое текло и виноградной патокою пахло (а после сразу снова льдом горелым) давай о красоте поговорим бесстыжий отрок юркий раб галерный игрушечный танцор без головы поэта хорошо заводит режь кромсай пили придерживай коленом поэта далеко заводит раж когда закат играет в окнах в прятки не ал и не багрян а тускло-рыж как кровь с отжатой тряпки * * * убийца и убитый спят в обнимку тому двенадцать, а другому десять (их маленькие бесы тоже спят) их сны как праздничные фотоснимки где горизонт с собой играет в прятки а перспектива убегает вспять и кажется, что это все неправда дрянная шутка, опечатка в тексте что им еще чудесно повезет и не поднимет камень брат на брата а бесы сладко спят как только в детстве сопя в противотакт и сдвинув пятки и наглухо завален горизонт * * * Говорит земля: ах, если бы да кабы никогда не росли в моем рту гробы, не свивались бы волоса корней, не шептались бы голоса камней, если б я, земля, да была пуста и прозрачна вся, хрусталю под стать, сразу стало б видно земное дно, будто плетью исполосовано, обживается медленно оно новоселами невесомыми * * * Кому сказать что в городах весна обидчива как нищенка-царевна под светлыми глазами синева вся на понтах дешевых и на нервах ей козыряют ангелы с небес ее поют ментовские сирены и день как бы немного не в себе с лица спадает и сереет пиит грызет захватанный стакан коты ругаясь подновляют шрамы и белый флаг трепещет на штыках ветвей сюда проросших из кошмара кому сказать что нет светлее тьмы когда до пят облечена в сиянье из долгих рукавов плеснет костьми обиженная всеми несмеяна * * * Редкая нерпа заплывет на середину Днепра, впрочем, на то он и Днепр, на то она и нерпа. Иов, задрав бороду к небу, кричит: «Эй, ты не прав», с неба отвечают: «Пойми, это нервы». «Хочешь поговорить об этом? Поговорим. Хочешь – еще чуть-чуть похитрим, позлимся». Наверху молчат – молчанием поистине гробовым – потом сквозь зубы: «Прости, я не вижу смысла. Пробовали меня на разрыв, кручение, сжатие, сгиб, теперь все поршни стерты, приводные ремни сорваны. В спрессованной механической мгле не видать ни зги, зрячи, свободны и праведны только совы. И если уж начистоту – что касается сов, им до фонаря, чем казаться, а мне подавно. Но кадавры в период деконструкции решают все. В каждом учреждении есть отдел кадавров». Символ вербы Мне рассказывал прадед, суровый солдат что ученые химики из Аненэрбе обнаружили в глыбе весеннего льда руны тополя, выдры и сломанной вербы Здесь на Марсе любой малолетний фашист знает: этих древесных пород сочетанье суть всему карачун и окопные вши коих дикие предки еще почитали Ну а выдра, жующая собственный мех означает вторженье скопцов и метафор как услышишь их гром, повредишься в уме сам собою в цыганский запросишься табор Сорок тысяч цепных лорелей и гертруд из волос эти дивные руны связали и повесили мальчикам светлым на грудь и омыли своими слепыми слезами Но в горячем краю заколдованных сфер где светло лишь одним механическим совам умирал ни за пфенниг железный рейхсвер в голубые гроба сапогами впрессован А в берлинских руинах бушует цынга и кривая шарманка насилует нервы и медведи ведут говорящих цыган в глубину подземелий сырых Аненэрбе * * * Дима Д. был из актерской семьи и поэтому стал актером, потом вахтером. Часто приходил со словами: «Слышь, займи сотню-две, извини, что я втертый, отдам во вторник». (Никому в голову не приходило Диме отказывать. Раз в полгода приходилось Диму откачивать.) Одно время Дима играл в нашей группе на басухе – смешно, он и разговаривал басом. Худой, под два метра ростом, лохматый, а по сути – интеллигентный мальчик с тихим таким прибабахом. Музыкант из него тоже вышел так себе. Нанялся распорядителем в ритуальное агентство – обустраивать смерть по установленной таксе, объяснять родным, во что мертвецу прилично одеться. От таких дел Дима и запил – сперва легонечко, а потом придешь, смотришь, лежит и лежит. Кто-то не забывал приносить ему аптечные флакончики, и может быть, иногда чуть-чуть лапши. Не знаю, от чего он умер, от дрянного бухла или от голода. Я пришел, когда его выносили из парадного. МЧСники работали в респираторах, так что, видимо, пролежал Дима достаточно долго. |