Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2011
Татьяна АИНОВА
/ Киев /
Запахи магнолии
|
Запахи магнолии С каких упований, с какой запредельной тоски, в каком мираже незаслуженно-нежных оваций корявым и серым ветвям выпускать коготки – не чтобы царапаться, только бы покрасоваться, пока лишь видением: лак, лепесток в лепестке… Но стоит нутру приоткрыться, единство расклеив, запахнет не в масть – не малиной в парном молоке, а чаем с лимоном – напитком чуть-чуть повзрослее. Им девочки-школьницы юношей робких поят. Но вот выпускной – в суете бело-розовых складок никто не заметит, когда зарождается яд, ещё не смертелен, ещё упоительно сладок. Он – малая толика магии голых нолей, искусства ужалить змеиной изысканной позой и пахнуть медово, не ново, смелей и смелей – почти что простой пышнотелой распущенной розой. Раскрылась до дна – и разверзлась иная пора: уже потянуло тропическим гиблым болотом, шаманит в ноздрях ритуальный дымок от костра, горчит на губах шоколад каннибальского пота… Потом… увяданье – гниенье – схожденье на нет в глубины… И всё?! Но прельщает поверхность ответа, банальная твердь – и автограф природы на ней: «Расслабься. Потом будет долгое-долгое лето». * * * Радуясь, что это безответно, наблюдаю косо из-под чёлки за интимной жизнью речки, ветра, пса-бомжа и взяточницы-пчёлки. Стульев белорёбрые скелеты жмутся к посетителям кафешки… Под любые мизансцены лета у меня в душе найдутся флешки – лета, раздобревшего по-бабьи и почти что пройденного мимо. А во мне от баб – ни килобайта: молоко моей любви незримо. Маскируясь голосом и тенью, наскоро приклеенной к подошве, я нечасто надеваю тело, чтобы не изнашивалось дольше. Лучше говорить «оно не-сносно», стряхивать брезгливо блёстки лести, лишь вдвоём с любимым, словно сосны, не сливаясь с фоном мелколесья. А пейзаж разлуки засекречен, чтобы возвращаться в прежнем теле и меняться флешками при встрече, потому что душами – смертельно. Всё, что незабвенно, повторим, а что не вспомним – сочиним по-новой. Молоко моей любви незримо, но испивший – не хотел иного… * * * Умерший не знает, что умер, и речь продолжает свою. В ладони доверчивых мумий монеты и свечи суют. Телесного и ледяного невластен от тёплых таить, который коснулся иного настолько, что не объяснить. Вот если б он мог им в подарок, в отместку и слов, и монет купить трансцендентный фонарик – ручной и нестрашный тот свет! Но, в этот вцепившись глазами – в родное цветное кино – они уже всё рассказали: как пусто ему и темно, как черви взахлёб пожирают беспомощный студень нутра… Иначе – а вдруг пожелает, кому далеко не пора? * * * Умершие молодыми, красивыми и неожиданно останутся навсегда любимыми и желанными. Как странно сквозь память о них разглядывать ближних: живы ли? как странно себя заставать за мыслями и делами, заведомо неразличимыми на мусорной свалке вечности… А им, своих юных жизней транжирам и палачам, теперь посвящают песни, и письма шлют в неотвеченность, и в спальни к себе заманивают их призраков по ночам. Успевшие молодыми, красивыми – они останутся. А тем, кто под этот поезд не смог и не захотел – тащиться вперёд затылками в глухую провинцию старости, к брезгливому отречению от слов своих, дел и тел. Поскольку лишь молодым, лишь красивым и неожиданным дозволено и обещано: что хочешь, с собой бери. А прочие – пусть упражняются в скитании вечножидовом с пайком из того незримого, что вырастили внутри. Я стихо кончать не стану и тихо на сайте вывешу, не зарясь на годовщины, не дожидаясь кануна. Короткая линия жизни моей подползает к финишу. А, впрочем, разрыв её в юности – как пропасть перемахнула. Между (Лес и река, и тропа между ними. Ищущий нечто, умеющий плавать – не говори и не спрашивай имя. Цель бесконечна. Река твоя справа.) Ветер не светит, и свет не колышет сосны, что левое небо закрыли. Птицу не видно за кронами, слышно: воздух кромсают могучие крылья. Тут же плеснули пичуги помельче вразноголось, будто кровью из вены. Путь человечий широк и размечен – прочие твари не столь откровенны. Зверь не выходит навстречу, лишь зримы след от когтей, отпечаток копытца. То ли он сам, то ли страх наш звериный в чаще ворчит, в камышах копошится. Та, что ударом хвоста по воде ранит закаты – не рыбой, а девою петь выходила при первой звезде. Каждый расскажет, а кто разглядел её?.. Внешность обманчива, голос правдив – голый, отдельный, в слова не одетый, тот, что отверзся, когда, проводив, заголосила: Единственный, где ты! Так и остался озвучивать лес, ветром на воду набрасывать ретушь – песен русалочьих плеск-переплеск хохота в плачь… А русалку не встретишь… (Лес и река, и тропа между ними. Ищущий нечто, умеющий плавать – не говори и не спрашивай имя. Цель бесконечна. Река твоя справа.) |