(Окончание)
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2011
Сарра и Николаевна
Повесть из романа
Отступление о корчмаре Соломоныче
1
Возможно, благодаря Сарре пересмотрят историю Малёванки и найдут в ней по крайней мере одного еврея.
Причем не случайного прохожего, а самого что ни на есть коренного жителя.
Известно, что у каждого есть место, куда ему хочется хоть ненадолго заглянуть.
Чаще всего, это корчма. Значит, ее хозяин, вне зависимости от происхождения, человек не последний.
Кого еще попросишь налить в долг? Кто потом забудет эту сумму спросить?
Вот такой наш Соломоныч. Кстати, он не только разливал с удовольствием, но еще малевал картинки.
Потому район назвали Малёванкой, что нигде в мире нет столь высокохудожественного питейного заведения.
От обилия красок все в голове переворачивалось, но с каждой рюмкой прояснялось все больше.
Никто уже не удивлялся тому, что дерево зеленое, а трава красная. Все же это лучше, чем пейзаж за окном.
Склонность к оригинальности не мешала Соломонычу соотносить свои искания с Торой.
Так же как мастер из Витебска, он считал, что раз запрещено изображать то, «что вверху и внизу», то пусть будет наоборот.
Кстати, талант к рисованию родственен способности спаивать народ. В обоих случаях зовешь в неведомые дали.
2
Ради этого существовало его заведение. Посетителям хотелось не просто отвлечься, но воспарить.
Утром ощупаешь себя со всех сторон. Видно, потому так больно, что вчера много летали.
Сперва был сиреневый лес. Где-то после первой бутылки они пытались над ним подняться.
Потом происходило что-то еще, но запомнились только желтая поляна и зеленое солнце.
Потери были бы меньше, если бы не эти пейзажи. Уж лучше выйти в окно, чем войти в картину.
На все эти жалобы Соломоныч лишь улыбается и предлагает добавить еще.
Знаю, как плохо бывает на другой день. Так представьте, что не кончился вечер.
У этого человека черное не только белое, но синее и оранжевое. Мало того, что всегда в хорошем настроении, так ходит не по прямой, а кругами.
Да и не ходит, а почти танцует. Одну ногу ставит прямо, а другую как-нибудь вкось.
При этом руками делает то так, то эдак. Словно выбирает между «да» и «нет».
Кажется, Соломоныч сам себе музыка и небольшой оркестрик из пяти человек.
В старые времена существовали бродячие бадханим. Только придет Ханукка, а они тут как тут.
Залман с дудкой, Рувим с барабаном, а Бер с виолончелью… Расположатся и давать играть.
Наяривай, дудочка! Гни свою линию, скрипка! Старайся не отставать, барабан!
Затем к нему присоединится все местечко и начнет выделывать разные фортеля.
Представляешь этих людей парящими в облаках. Ведь они почти не касаются земли.
На небесном фоне танцующие напоминали бы еврейский алфавит. Там тоже линии разнонаправлены.
Не имел ли в виду создатель этих букв танец фрейлахс? Все эти влево, вправо, вперед и назад?
Соломоныч похож на каждого, но и на всех вместе. Не может ни секунды провести в покое.
Ладони летают от щеки ко лбу, от лба к носу и дальше куда-то в беспредельность.
Очень уж много этого корчмаря. Поэтому вокруг него всегда пустое пространство.
Кажется, это пространство он приносит с собой. Так бадханим сперва расстелет коврик, а потом достает инструмент.
3
Больше всего Соломоныч похож на картину. Причем, как и музыка, собственного сочинения.
Как выразительны его жесты. Поднятый вверх палец обозначает: «вот!», а загнутый: «вот именно!»
Не хватает только десятка коров и свинок, нарисованных на брюках и сюртуке.
Еще не помешали бы глубокие тени. Пусть, подобно молниям, они рассекают лицо.
Впрочем, тогда бы это был не житомирский корчмарь, а реб Алтер в исполнении Михоэлса.
Отчего не предположить, что между Соломоном и Соломонычем существовали какие-то токи?
Хотя бы шапочное знакомство. На уровне неснимаемого картуза и шумных восклицаний от «А!» до «Ох!».
Еще у актера и корчмаря обе руки рабочие. Как-то у них получается все делать одновременно.
Вот, к примеру, этот малёвщик. Правой он разливает, а левой рисует или начинает какую-то мысль.
4
Не одну сотню раз промелькнет мимо столиков певучий голос Соломоныча.
Туда-сюда, туда-сюда… Так в руке заправского портного играет верная иголка.
Одного его присутствия достаточно для того, чтобы все успокоились. Даже пьяные голоса начинают звучать в унисон.
Правда, кто-то помалкивает, а про себя негодует. Больше всего хотелось понять, почему деревья разного цвета.
Со временем вопросов становилось больше. Порой даже видеть корчмаря было невмоготу.
Выпьют – и вроде как ничего. Неприязнь рассеивается и сливается с водочными парами.
Другим и десятая рюмка не поможет. Уровень озлобления стоит твердо как ватерлиния.
Один такой нащупал в кармане лезвие. В одно мгновение оно просвистело в воздухе и застряло в сердце.
Несколько секунд нож покачивался. Словно вспоминая о том, что умершего иногда называли: «Туда-сюда».
5
В гробу не поразмахиваешь руками. Если даже захочется, то помешают борта этой лодки.
Так что придется плыть. С немалыми усилиями преодолевать темные воды вечности.
Обидно, что говорить. При жизни толчея действовала на корчмаря сильнее спиртного.
Шептались, что его не узнать. Если бы это был Соломоныч, то он бы обязательно что-то сказал.
Изумился бы по тому поводу, что его нет на свете. Видно, рисовать теперь придется уряднику.
Представлялось, как он это говорит. Улыбается, разводит руками и выкидывает вперед ногу.
Или растопырит пальцы и поболтает рукой в воздухе. Словно мысль начинается в районе кисти.
Пару дней в его заведении было пусто, но потом стали привыкать. Ничуть не удивились, когда со стен исчезли пейзажи.
Было бы странно, если бы картины оставались на месте. Больно прочно они связаны со своим автором.
Верилось, что Соломоныч вошел в синий лес и направился куда глаза глядят.
В корчме он чувствовал себя как на привязи. Все время ждал, что его позовут.
В лесу же все существуют на равных. Что птицы и деревья, что люди и цветы.
Он побродил по лесу и в нем растворился. Да так, что уже столько лет о нем не вспоминают.
Правда, когда в Житомир приехала Сарра Николаевна, о малёвщике заговорили опять.
Никто бы, наверное, не удивился, если бы узнал, что Левицкая балуется живописью.
Впрочем, разве художник непременно рисует? Неужто мало того, что он не считается с реальностью?
Видите ли, верит в добро. Встречается это свойство не чаще, чем синие деревья, но он настаивает на своем.
Глава шестая. Путешествие Сарры в Святую землю (окончание)
1
Во время революции все разрешено. Когда вокруг творится такое, то как-то не до подробностей.
Кстати, и потом у Сарры не спрашивали документы. Даже в тюрьму определили не по месту жительства.
Когда же все успокоилось, стали проверять бумаги и находить несоответствия.
Прицепятся к какой-то справке и гоняют по кабинетам. Иногда месяцы уходят на подтверждение того, что ты не верблюд.
Сейчас Сарра соглашалась простоять хоть сто очередей. Больно важная у нее цель.
В самом первом окошечке ее попросили возвращаться. Сказали, что Житомир существует только для житомирцев.
Левицкая сразу подумала, что немцам тоже представлялась страна, в которой нет места для чужих.
Правда, ей никто не угрожал. Просто попросили соизмерять желания с пропиской в паспорте.
Так вот как выглядит конец утопии. Стеклянные глаза смотрели прямо и, в то же время, насквозь.
Сарра долго не могла успокоиться. Она бы и потом кипела, если бы кто-то ее поддержал.
Нет, вокруг тишина. Даже знакомые евреи стараются эти разговоры не начинать.
Квартирная хозяйка сперва молчала, а потом ее как прорвало. Упала перед Левицкой на колени.
Не губите, Сарра Николаевна. Позвольте людям нашей национальности жить так как они живут.
Больше всего бьют тех, кто требует к себе внимания. Кто считает, что ему хуже, чем другим.
Даже за это Левицкая не сердилась на своих подопечных. Понимала, что уничижение паче гордости.
2
Следует уложить вещи, купить открытки с видом города и заказать билеты на поезд. Затем надо съездить туда, где немцы расстреливали евреев.
Сколько раз она видела это во сне. Сперва ей представлялось как они стоят голые у края своей могилы.
Потом начинало казаться, что земля приподымается. Тяжело, одышливо, с большими паузами.
Там, под землей, люди хотели восстать из мертвых. Пробиться из наступившей тьмы.
Потом все разом затихли. Как видно, поняли, что тут их никто не достанет.
Оказалось, не существует вечного покоя. Самый большой срок – пятнадцать лет.
В новые времена покойникам решили устроить досмотр. Вдруг немцы что-то пропустили.
Добыча оказалась немалая. Кто-то утащил в яму не только золотую коронку, но и обручальное кольцо.
От всего этого можно было совсем затосковать, но вдруг что-то вокруг стало меняться.
Сдвинулось, повернулось другим боком, проникло сквозь листву, разбежалось по траве…
Сверху шел свет. Это был не тот свет, что схож с электрическим, а тот, в котором живет Бог.
3
На обратном пути Левицкая заехала в Киев. Тоже не просто так, а в связи с главной задачей.
Когда-то она жила в этом городе и сидела за одной партой с Диной Израэлит.
Сарре очень нравилась эта девочка, но дружбы у них почему-то не получилось.
Все это проклятая замкнутость. Как ни хочешь ее преодолеть, но только глубже забираешься в скорлупу.
Однажды им удалось сблизиться. Впрочем, повод был уж очень существенный.
Дина дружила с Рузей. Когда возникали трудности, сразу бежала советоваться.
Конечно, это такой возраст. В десятом классе надо непременно кому-то смотреть в рот.
Вскоре появилась уверенность в себе. Кто им двоим теперь посмеет противостоять.
Вдруг, представьте, Рузя тяжело заболела и буквально в считанные месяцы ушла из жизни.
Что Дина без приятельницы? Вместе они образовывали целое, а сейчас она не тянула даже на половину.
Конечно, Сарра в эти дни была рядом. Все силы отдавала тому, чтобы одноклассницу поддержать.
Как всегда, ее мысль двигалась дальше. Она волновалась не только за Дину, но и за свою подругу Веру.
Воображала: а что было бы, если бы умерла Вера? Смогла бы она справиться с этим горем?
Уж так устроена Левицкая. Если она переживает, то сразу по нескольким поводам.
Причем непременно что-то сочиняет. Старается примерить ситуацию на себя.
4
Шок был такой, что спокойный голос и хорошие слова уже никак не могли помочь.
Дину увезли лечиться в Женеву. Это любимое место не только русских социал-демократов, но всех тихо помешанных.
Через год девочка опять вернулась в класс, но ее посадили за другую парту.
Казалось бы, что такое это препятствие, а одолеть его почему-то не удалось.
Ощущение невысказанности особенно усилилось после того как началась война.
Опять ей что-то мерещилось. Внутренний взор буквально впивался в гипотетический экран.
Вот толпа идет к Бабьему яру. Сперва ей представлялась плотная масса, а потом она стала различать отдельных людей.
5
Говорят, газовым камерам предшествовала раздевалка. Будто впереди настоящая, а не метафорическая баня.
На стене висело объявление: «Соблюдайте чистоту». Словно речь не о расовой чистоте, а о необходимости соблюдать порядок.
Видно, порядок действительно имел место. Иначе почему уничтожение людей было настолько массовым.
В Бабьем яру тоже обошлось без проблем. Казалось, между убийцами и жертвами существуют какие-то договоренности.
Буквально ни одного сбоя. К назначенному часу прибыли к месту своей гибели.
Вот они все в одной колонне: женщины с младенцами, дети с куклами, мужчины с чемоданами…
Своего рода очередь к Богу. Осталось совсем немного и они предстанут перед ним.
Чемоданы и куклы доставят другим рейсом. Правда, вряд ли они воссоединятся со своими владельцами.
Левицкая понимала, что ее одноклассница тоже здесь. Надела на спину портфель и изо всех сил старается не отстать.
Ах, этот портфель. Почти каждое утро она видела его в конце улицы и сразу бросалась вдогонку.
Сарра бы и сейчас, конечно, побежала, но только вряд из этого что-то получится.
Все же она сделала попытку. Не может такого быть, что ничего не сохранилось.
Как обычно, она не давала себе поблажки. Обошла все квартиры в том районе, где жили Израэлиты.
Не пропустила буквально ни одной. Звонила, долго объясняла, и каждый раз уходила ни с чем.
В записках сказала о «паломничестве». Это обозначало, что даже сворачивая в сторону, она ясно видела цель.
6
Как вы догадываетесь, ничего не вышло. В освободившиеся квартиры вселились другие люди.
Кое-что она все же узнала. Этими подробностями дополнила то, что ей показалось.
Однажды ее отвели на чердак. Мол, если интересуетесь минувшим, то вам сюда.
Словно в ссылке, здесь томились талес, филактерии и бронзовый семисвечник.
Удивляло, что свечи на месте. Остальная жизнь ушла безвозвратно, а они так же готовы нести свет.
Как бы Сарре хотелось найти ниточку, которая сможет привести ее в прошлое.
Хоть тетрадку с Дининой фамилией. Дальше прозвенит звонок и начнется урок литературы.
Левицкая часто вспоминала учительницу. Представляла, как в поисках ответа она обращается к разным писателям.
У классиков ничего нет об этом ужасе. Будто они жили не в другой стране, но на другой планете.
Все же тогда допускались варианты. Можно было умереть, но не запрещалось жить.
Тут же именно запрет. Чтобы через такой-то срок на весь город не осталось ни одного черноволосого.
Как бы Сарра хотела, чтобы немцам кто-то помешал. К сожалению, тот, кто мог это сделать, погиб во время погрома.
Ей представлялось, как Блинов возникает на их пути. Размахивает руками и кричит что-то невразумительное.
Они натыкаются на его беспомощный жест и немного тормозят. На время перестают чувствовать себя машиной.
У Коли остается еще одна минута. Ровно столько, чтобы можно было сказать все.
Удивительная эта минута. Пока он говорит, кажется, что ситуация не безнадежна.
Начинаешь верить, что вагоны для скота не нужны. По крайней мере, люди без них обойдутся.
Да и то, что разные народы могут жить, не задевая друг друга, не кажется таким нереальным.
Только вообразишь это, а время истекло. Опять видишь Колю, лежащего посреди площади.
Вторую его смерть, в отличие от первой, вряд ли кто-то заметит. Ведь сейчас мертвых в городе больше, чем живых.
7
Нельзя сказать, что поездки ничего не дали Сарре. Все же пару тетрадей она с собой привезла.
Ее записи о Блинове не связаны с конкретным временем, а вот обложки достаточно красноречивы.
Они говорят не только о ней, но о нас. Сколько раз на этих линейках мы выводили свои имена.
Как ты помнишься, тетрадка по чистописанию. Клякса на первой странице заслонила остальные события тех лет.
Гори, гори, моя клякса. Твои синие разбрызганные всполохи будут всегда освещать мой путь.
Впрочем, у Сарры после указания фамилии значатся годы рождения и смерти.
«Блинов Николай Иванович. 6 декабря 1881 года – 24 апреля 1905 года. Погиб во время житомирского погрома в рядах еврейской самообороны»
Дальше следует оглавление: «Сводка материалов: а) архивных б) из литературных источников с) из бесед с гражданами».
Когда места стало не хватать, Левицкая перешла на четвертую сторону обложки.
Тут тоже свои отличия. Одно дело писать «на твоем черновике», а другое пробиваться сквозь «правила октябрят».
Вот стройными колоннами шествуют строчки. Так и хочется на каждую надеть пионерский галстук.
Галстук, впрочем, имеется в виду. Еще подразумеваются горн и хор голосов.
«Октябрята – будущие пионеры.
Октябрята – прилежные ребята, хорошо учатся, любят школу, уважают старших.
Только тех, кто любит труд, октябрятами зовут».
Сперва Сарра выписала названия двух произведений: «Рольникайте. «Я должна рассказать» и Андреев «Израиль»».
Точно можно сказать только про первый текст. Это знаменитые впоследствии воспоминания узницы рижского гетто.
В следующей строчке Сарра уточнила: «Всего было убито (в Жит.) до 20-ти, свыше 100 только раненных».
Такие вот набежавшие мысли. Очевидно, что они как-то связаны между собой.
8
Оказалось, достаточно нескольких пометок, чтобы колонны в смятении рассеялись.
Даже таинственная аббревиатура: «РТУ РСФСР 556-58» отступила на второй план.
Все же задержим ее ненадолго. Вспомним, что в советской жизни многое скрывалось за обозначениями.
В тюрьме тебя назовут как-нибудь вроде: Щ-854, но и на свободе определят в какую-то рубрику.
Одно дело, если ты октябренок или пионер, а другое – комсомолец или член партии.
Не исключено разделение по месту жительства. В этом случае ваша настольная книга – «Кодекс москвича».
Возможна классификация по наличию общего будущего. Тогда ответы надо искать в «Кодексе строителя коммунизма».
Конечно, это все от лукавого. На самом деле ничего не меняется с библейских времен.
Есть не сто, а десять правил. Если вы о них не забываете, то ваша жизнь имеет смысл.
Важнее всего для Сарры пятая заповедь: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо и чтобы продлились дни твои на земле»
Помнить – это и значит продлевать. Соединять прошлое, настоящее и будущее.
Необязательно говорить об этом. Вполне достаточно эти законы исполнять.
Существует связь между почерком и личным мнением, между поворотами мысли и изгибами букв.
Так Сарра выражала себя. Через слитность и раздельность, округлость и вытянутость.
Посмотришь на исписанную ею страницу и видишь, что она жила не по линейке, а как бы наискосок листа.
9
Надо кое-что объяснить по поводу Святой земли. Такие слова не произносятся всуе.
Был такой Менделе Мойхер-Сфорим. В переводе с идиш его фамилия обозначает: Менделе-книгоноша.
Чаще всего писателям хочется преувеличить, а Менделе напротив преуменьшал.
Сравнил себя с местечковым умником. С носителем знаний в самом что ни на есть прямом смысле.
Этот автор написал чудесную повесть. Ее герой хоть и не книгоноша, но с книгой никогда не расставался.
Чуть что – достает заветный томик. Когда видит, что совпадает, то сразу приободряется.
Звали его Вениамин Третий. Вместе с другом Сендерлом он совершал паломничество в Святую землю.
Всякий город на пути они принимали за конечную цель, а потом удивлялись, что это всего лишь Глупск.
Как говорят те же мудрецы, всякое падение существует для подъема. Поэтому не стоит особенно огорчаться.
Конечно, немного попереживаешь, а потом соберешься с силами и идешь вперед.
Вновь пристаешь к каждому встречному: как найти дорогу на Эрец-Исраэль?
Объясняют – сперва прямо, потом семь дней лесом. Если не заблудитесь, то увидите широкую реку.
Это будет еще не Иордан, но если вы ее переплывете, то Иордан вам будет по силам.
Сарра напоминает двух этих мишугене. Не так много ею пройдено, но ей кажется, что уже близко горящие золотом купола.
Глава седьмая. Колокол
1
После двадцатого съезда в парторганизациях читали открытое письмо Хрущева.
Некоторые слушали тихо. Понимали, что раз река времен повернула в эту сторону, то так и должно быть.
У кого-то нервы не выдерживали. Могли заплакать и даже потерять сознание.
Рассказывают, в одном ленинградском институте учился очень взрослый студент.
Тут и объяснять ничего не надо. Если человеку столько лет, то биография у него определенная.
Скорее, все же не сидел, а только воевал. На экзамены надевал гимнастерку с орденами.
В этот раз на нем тоже была гимнастерка. Уж очень важное дело ему предстояло.
Наутро после чтения письма в актовом зале этого вуза произошло нечто невероятное.
На сцене толпилось человек тридцать. Все что-то кричали и размахивали руками.
В центре находился тот, что с орденами. Он пытался молотком разбить скульптуру Сталина.
Видно, это было не так просто. Ведь культ создавался не на десятилетия, а на века.
Все закончилось наилучшим образом. Генералиссимус все же превратился в гору мусора.
Было что-то забавное в том, что всесильного хозяина нет. Отдельно ноги, голова и рука с трубкой.
Все сразу успокоились. Словно согласились с тем, что когда-нибудь это должно было случиться.
С видом спасителя отечества студент направился к выходу. Не хватало только девочки на руках.
Кстати, этот почин был сразу подхвачен. Чего только в это время не случалось с памятниками.
В один весенний день голова Сталина плыла по Фонтанке наравне с опавшими листьями.
Вот это и есть оттепель. Птички поют, деревья распускаются, граждане ходят без пальто.
Движение на реке возглавляет голова лучшего друга. Носом и усами он буравит воду.
Люди на берегу останавливаются. Показывают пальцами, а он им ничего не может ответить.
2
Безусловно, оттепель была ее временем. Самые удивительные идеи витали в воздухе.
Обещали коммунизм. Правда, было неясно, почему через двадцать, а не через сто лет.
Дело, наверное, в том, что двадцать меньше ста. Уж очень хотелось поскорей.
Еще по-особому верилось в вельветовые кепки и джинсы. В то, что достаточно их надеть и что-то изменится.
Не только походка, но, к примеру, глаза. В них появится множество веселых огоньков.
Главное, так проще выделиться. Все же серое и невзрачное не сравнить с синим и броским.
Впрочем, власти тоже не сдавали позиций. Только приблизишься, а они предупреждают: не подходи! высокое напряжение!
Даже домоуправы глядели как вожди на портретах. Чуяли, стервецы, что у жильцов что-то не так.
Может, кому-то и надо что-то объяснять, но только не Сарре. Все ее надзиратели смотрели исподлобья.
Чаще всего взгляд концентрировался в глазке. Даже когда за дверью никого не было, то казалось, что кто-то смотрит.
Вот и в нынешние, куда более благополучные, времена, нет-нет да и мелькнет что-то знакомое.
Уж не пошла ли лагерная охрана в начальники жэков и паспортных столов?
Она успокаивала себя тем, что в ее возрасте в тюрьму берут не без серьезных сомнений.
Советской власти тоже нечего беспокоиться. С такими болячками вряд ли вступают в сопротивление.
Перефразируя мальчика Мотеле, можно сказать: «Мне хорошо, я – пенсионерка».
Если все же пересечешься с государством, то оно находится по одну сторону стекла, а она по другую.
Хорошо процедура недолгая. Распишешься, и до следующего раза перестаешь кого-либо интересовать.
Зато досуга у Сарры с избытком. Даже в лагере она не была настолько свободна.
Ночью приходят завиральные идеи. Верится, что пятой отсидки не будет, и она наконец-то выскажется до конца.
3
Момент был такой, что многие хотели примкнуть к государству. Боялись оставить его в одиночестве.
Как ни радовалась Левицкая оттепели, но старалась сохранять дистанцию.
Если уголовник начал читать Пушкина, то остается недоверие. Так и ждешь, что он вытащит нож.
Со временем рядом с Саррой сложился небольшой круг. По большей части, все молодые люди.
Почему-то их интересовали не прогулки с барышнями под ручку, а разговоры в ее доме.
Иногда барышень брали с собой. Приучали не трезвонить попусту, а беседовать о самом главном.
Тут ей и пригодился опыт подпольной работы. Некоторые собрания происходили под видом званых обедов.
Во время первого ставились узловые вопросы, а на второе принимались решения.
Молодых легко вовлечь в любое предприятие. Когда она предложила издавать журнал, они сразу согласились.
По праву революционерки со стажем она предупредила своих друзей, что надо готовиться к худшему.
Еще неизвестно, как повернется. Если ими заинтересуются, то вину разделят поровну.
Не пропустят буквально никого. Возможно, даже читателям их издания придется держать ответ.
4
Как видите, осуществились оба предположения. Ее не тронули и, к тому же, она смогла наговориться.
Причем не только сама с собой. Как уже упоминалось, стал выходить журнал «Колокол Бухенвальда».
Конечно, журнал – это только название. Возьмите клей, бумагу и нитки, и у вас получится что-то похожее.
Да и о читателях надо говорить с осторожностью. Если машинка берет пять копий, то их не больше, чем людей в камере.
Впрочем, редакционная жизнь кипит почти как в «Новом мире» Твардовского.
Ни один материал не проходит без общего обсуждения. Бывает, что мнений столь же, сколько людей.
Если бы не Сарра, то споры длились бы бесконечно. Как-то у нее получалось во все внести смысл.
Иногда разговор переходил в бумажную фазу. Тогда на первой странице рукописи появлялись комментарии.
Тон задавала главный редактор: «Очень хорошо было бы перепечатать в сборнике стихотворение узбекского поэта Гафура Гуляма «Я – еврей»».
Вот еще: «М.б. это стихотворение тоже можно поместить, но выпустив зачеркнутые мною строки. Сюда же можно поместить Ваши фото – старуха и девочка, но в общем считаю, что они не очень подходят к общему строю сборника, хотя и очень хороши. С.»
Так они выпустили около десяти номеров. Благо бумага и нитки еще не стали дефицитом.
Сложнее всего с клеем. Иногда выльешь полбанки, а журнал вскоре превращается в груду разрозненных страниц.
При таком качестве не помогут даже советы школьников, поделившихся опытом оформления альбомов.
Наверное, перестройку следовало начинать с клея. Если бы он был гуще, то Сарру услышало бы больше людей.
Все же кое-что сохранилось. Не только отдельные материалы, но оглавления нескольких номеров.
Ясно, что журнал был о том же, о чем вся ее жизнь. Принимаясь за это дело, она не отклонялась от своих задач.
1. На эсперанто: «Памяти польского поэта Ю. Тувима»
2. Эд. Межелайтис. Пепел. Перевод М. Алигер
3. Микулаш Ковач (ЧССР) Музей
4. Предисловие к дневнику Марии Рольникайте: «Я должна рассказать»
5. Это происходило в Риге
6. Андрей Сцабо. Привет из родного дома (на эсперанто)
7. И. Опочинский. История Терезы Кнап
8. Памяти Януша Корчака
9. Разговор в вагоне
10. Против антисемитизма в Германии
11. Антисоветская кампания и еврейская культура
12. Статья П. Петрулиса (эсперантисты – ветераны из Вильнюса)
13. Статья Б. Берина
14. Встреча с М. Горьким по поручению газеты «Haint» летом 1912 г.
(перевод Хавкин А.)
15. Кровавый навет
16. К вопросу о ритуальных убийствах
Наверное, в журнале оглавление выглядело иначе, но сейчас она писала для себя. Как бы намечала линию сюжета.
Последний материал – своего рода развязка. Когда читатель доберется до этого места, то немного выдохнет.
Письмо по поводу обвинений в ритуальных убийствах Сарра обнаружила в газете «Речь» за одиннадцатый год.
Самое большое место здесь отведено подписям. Есть тут Блок, Алексей Толстой, Куприн, Короленко, Горький.
Интересно, кто из них написал этот текст? Буквально ни строчки не по существу.
«Не к одному римскому сенату были обращены слова христианского писателя, мученика Иустина, который в свое время боролся с тем же суеверием: «Стыдитесь, стыдитесь приписывать такое преступление людям, которые к тому же непричастны. Перестаньте, образумьтесь!»
Мы присоединяем свои голоса к голосу христианского писателя, звучащему из глубины веков призывом к любви и разуму.
Бойтесь сеющих ложь. Не верьте мрачной неправде, которая много раз обагрялась кровью, убивала одних, других покрывала грехом и позором!..»
Подписи стоят близко друг от друга как люди во время большого митинга.
Кстати, есть тут и рядовые граждане. Какая-нибудь М. Маркова или Е. Петрова.
Сарра представляла себя рядом с этими женщинами, но и недалеко от Блока или Куприна.
Скажете, поздно она присоединилась? Как-то у нее получалось попадать в давно завершенные ситуации.
В другой публикации из одиннадцатого мы перемещаемся в двенадцатый год. Прямо на виллу Горького на Капри.
Это статья из сборника, посвященного тридцатилетию выходившей на идиш газеты «Haint».
Ясно, что тут взволновало Сарру. Все, что говорит пролетарский писатель, могла бы повторить она.
«Горький нам рассказывает, что он очень глубоко интересуется еврейской литературой, что он хотел бы так же слышать, как звучит еврейская речь. И именно с этой целью он и просил своего знакомого еврея-дантиста из России, проживающего на Капри, читать ему по-еврейски.
«Так как Менделе-книгоноша является дедушкой еврейской литературы, то я просил моего друга, – говорит Горький, – что он мне читал именно из этого автора. Я хотел слышать ритм и музыку еврейской речи».
Сарра тоже надеялась не только что-то узнать о евреях, но с ними сродниться.
Так сказать, попасть в резонанс. Почувствовать интонацию их существования.
Вот для чего Горький часами слушал соседа. Столько же раз карабкался вверх, сколько спускался вниз.
Так устроена еврейская фраза. Невозмутимость тут совершенно исключена.
5
Предисловие к невышедшему номеру памяти Коли следует читать в очках с дырочками.
Как спокойно в этих очках. Неважное они отсекают и направляют взгляд на что-то существенное.
Столь же правильно ничего не пропускать. Следить за переживаниями автора из-за гипотетического читателя в погонах.
Это для него Левицкая пишет о «коммунизме» и «революции». Надеется отвлечь его от сути.
Скорее всего, Сарра рассчитывает на то, что сигнальная система у человека и собаки устроена одинаково.
Уверенно жмет на нужные кнопки. Хочет не только взволновать единомышленника, но успокоить врага.
«Настоящий сборник (№2) посвящен 60-летию революции 1905 года. Этим объясняется его тематика: так раздел 2-й: «Помни о друзьях» всецело посвящен той эпохе – ее героической борьбе с мракобесием царской России, а именно (поскольку такова общая тематика наших сборников) с ее гонениями на еврейство, с той страшной погромной волной, которая достигла своего апогея именно в этот и последующие годы и завершившейся в 1913 г. делом Бейлиса, принесшим решительную моральную победу защитникам прогресса и справедливости.
Два пути лежат перед человечеством: черносотенство и фашизм с одной стороны, идеология революционного пролетариата и лучших представителей интеллигенции с другой. Империализм и коммунизм. Погромы 1905 года – и героическая борьба с ними русского народа. И наконец: фашистская Германия – и Советский Союз.
В результате каких исторических и психологических законов культурная прогрессивная Германия пошла по пути фашизации, а темная, замордованная крепостническая Россия вырвалась на светлый путь коммунизма – этот вопрос выходит за границы нашего сборника. Но факт остается фактом: перед каждым из нас лежит выбор между этими двумя путями. Третьего пути нет. И пробным камнем для каждого из нас является отношение к еврейству. Недаром фашизмом поставлен знак равенства между понятиями «коммунизм» и «еврейство». Недаром Гитлер сказал: «Антисемитизм – это динамит, которым я взорву Европу». Известна его формула: «Сначала евреи, а потом…» А потом все мы, не принадлежащие к германской расе – расе белокурых сверхбестий и антилюдей. Сплотим же теснее свои ряды и скажем:
Позор проклятому царизму, мучившему и преследовавшему евреев. Позор тем, кто сеет вражду к евреям, кто сеет ненависть к другим нациям! Вечная слава героям дореволюционной России, боровшимся с погромными деяниями мракобесия! Вечная слава борцам против современного фашизма! Вечная слава солдатам Советской Армии, освободившим миллионы людей из лагерей смерти, гестаповских тюрем, гетто, спасших еврейство от полного физического уничтожения, разгромивших гитлеровские полчища и открывшим путь торжественному победоносному шествию коммунизма и подлинного интернационализма».
Так ловко Сарра уходит от щекотливых тем. Сразу представляешь, как во время чтения теплеют глаза сотрудника органов.
При этом она подмигивает своим: вы-то понимаете, что это отвлекающий маневр?
Предисловие завершает что-то вроде тех речевок, которые звучат на первомайских митингах.
Вообразите трибуну посреди площади. Среди множества «пирожков» мелькают две-три с полями.
Хорошо этим, в шляпах. Видно их, подобно орденам, получают за особые достижения.
Зато те, кто внизу, ничего не заслужили, кроме права идти с непокрытой головой.
Когда из динамиков прозвучит: «Слава!», колонны откликаются громогласным: «Ура!»
Те, что в шляпах, себя не перетруждают. Вяло помахивают правой рукой.
В одну сторону – «…солдатам армии…», в другую – «…от полного уничтожения…»
Скорее всего, кричалка им режет слух. Непривычно, что одна национальность оказалась на первом плане.
Впрочем, руки ни на минуту не останавливаются. Будто они существуют сами по себе.
Даже когда раздалось: «Вечная слава солдатам, спасших еврейство…» люди на трибунах не переменили позу.
Может, отвлеклись ненадолго, чтобы вытереть пот со лба, но сразу продолжили…
Конечно, это все ее мечтания. Именно так людям ее поколения представлялся социализм с человеческим лицом.
Против самих демонстраций она ничего не имела. Главное, чтобы выкрикивали не абракадабру, а что-то осмысленное.
Казалось бы, как это может быть? Тут или славословия, или тихий содержательный разговор.
Однажды желаемое совпало с действительным. Над Саррой и ее единомышленниками развивались свои, а не чужие флаги.
Впрочем, отложим пока эту историю и поговорим о том, что от нее никак не зависело.
6
Левицкая внимательно следила за событиями. Старалась ничего не пропустить.
Ради этого читала газеты. Пыталась за строчками увидеть существующие тенденции.
Иногда перечитает несколько раз, а все равно непонятно. Отчего линия шла прямо, а вдруг свернула в сторону?
Например, в мае пятьдесят третьего Советский Союз разорвал отношения с Израилем.
Впрочем, незадолго до этого события осложнились отношения с местными евреями.
Когда началось «дело врачей», то представители этой нации стали побаиваться ходить по улице.
Левицкая как раз и есть представительница. Пусть не по рождению, а по главной задаче.
Услышит, что кого-то называют «жидовкой» и сразу реагирует. Мол, видно, это вы мне?
Нет, говорят, не вам, но она прямо настаивает, что готова нести ответственность.
В июне отношения с Израилем были восстановлены. Странным образом это совпало с тем, что врачей выпустили из тюрьмы.
Словом, реабилитация коснулась не только отдельных граждан, но целого государства.
Чтобы как-то отметить этот важный день, Сарра вырезала статью из «Известий».
Министры иностранных дел в своих посланиях чуть не расшаркивались друг перед другом.
Израильский писал: «Пользуюсь случаем передать заверения в моем весьма высоком отношении».
Советский ему не уступал: «Прошу Вас… принять уверения в моем высоком уважении».
Интересно, «высокое» и «весьма высокое» – это одно оно и то же? Или тут существует тонкая разница?
Наверное, израильтянину не следовало ограничивать степень своего почтения наречием «весьма».
Впрочем, наш соотечественник отреагировал на это как следует. Перечислил все, за что Израиль заслуживает снисхождения.
«Советское Правительство… приняло во внимание, что Правительство Израиля выразило свое глубокое сожаление и извинения за преступление, совершенное против Советской миссии в Тель-Авиве, и что, хотя розыски виноватых не дали положительных результатов, правительство Израиля, по его заявлению, продолжает поиски виноватых с целью и ареста и предания суду. Советское правительство также приняло во внимание заявление Израильского правительства о том, что оно не будет участником какого-либо союза или соглашения, преследующего агрессивные цели против Советского Союза».
Так в те времена большие государства разговаривали с маленькими. Ставили им двойки и разрешали пересдать хвосты.
7
Наверное, потому журнал назывался «Колокол Бухенвальда», что просто «Колокол» звучало бы вызывающе.
Тень Герцена все же ложится на его страницы. Ведь Сарру тоже можно назвать эмигранткой.
Что общего между Лондоном и Иваново? Хотя бы то, что оба редактора оказались здесь не по своей воле.
Надо сказать и о различии. Когда в набат бьет ивановский «Колокол», то расслышать его нелегко.
Даже сравнение с будильником в данном случае было бы преувеличением.
Тираж не крохотный, а принципиально-крохотный. Ведь отнюдь не всякому можно журнал показать.
Не Сарре объяснять, как действуют провокаторы. Как они пытаются затесаться среди читателей.
Поэтому колокол звонит избирательно. Только для тех, к кому она испытывает доверие.
Впрочем, главное для Левицкой – высказаться. Как никак, она внучка Михаила Бодиско.
Чуть что выходит на площадь. Понимает, что рискует, но от этого распаляется еще больше.
8
Якобы один человек перепечатал «Войну и мир». Он, видите ли, не воспринимает то, что издано типографским способом.
Вот и Левицкая отдавала предпочтение папиросной бумаге и самой последней копии.
Иногда механизм давал сбой и что-то настоящее выходило в официальных изданиях.
Как разрешить эту квадратуру круга? Уж очень не сочетается подлинное с неподлинным.
Да очень просто. Надо сделать закладку на машинке и вернуть текст в допечатное состояние.
Это Сарра проделала с «Бабьим яром» Евтушенко. Как бы освободила стихотворение от контекста.
Все же одно дело, если вещь сама по себе, а другое в окружении разных советских слов.
Скосишь глаза в сторону и обязательно уткнешься в «мелиорацию» или «американскую военщину».
На отдельной странице произведению ничто не мешает и оно дышит полной грудью.
Нескольким доверенным лицам Сарра вручила машинопись для того, чтобы они передали ее дальше.
Так и двинется стихотворение по цепочке. Глядишь, и все честные люди станут его читателями.
Есть в «Бабьем яре» такой секрет. Или ты прочтешь стихи от своего имени, или они будут тебе не нужны.
Сарра откликнулась очень лично. На таланты поэта она не претендовала, но его мысли разделяла целиком.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому –
я настоящий русский.
Кажется, есть что-то общее между этим произведением и «Колоколом Бухенвальда».
Ее журнал ничем не отличался от «толстяков» и «худышек», но в тоже время напоминал письмо или записи на стене камеры.
9
Кто-то если и признает машинопись, то исключительно как промежуточный вариант.
Дело совсем не в боязни. Просто четвертый экземпляр выглядит уж очень доморощенно.
Вот почему Эренбург принял Сарру без воодушевления. Немного полистал «Колокол», но особенно внедряться не стал.
Если с чем-то Илья Григорьевич никак не мог согласиться, то с торчащими нитками.
До революции он сам занимался подпольной работой и даже сидел за это в тюрьме.
Теперь ему хочется, чтобы все было отличного качества. Чтобы не только искренность и правда, но обложка и супер.
К тому же, его обязывали картины его приятелей по «Ротонде». Художники демонстрировали, что такое настоящий вкус.
Конечно, соревнование неравное. Саррин журнал оформлял не Пикассо, а Женя Таланов.
Сразу видно, не обошлось без линейки. Молодой преподаватель кафедры инженерной графики скорее чертил, чем рисовал.
Разумеется, Илья Григорьевич целиком на стороне этой женщины. Просто он не терпит школярства.
Когда за карандаш берутся французские мастера, то они не знают, куда он их приведет.
Такие бывают виражи, что только держись. Когда начинаешь всматриваться, голова идет кругом.
Вообще, считал Эренбург, надо ставить сложные задачи. Самое крамольное писать так, чтобы это можно было опубликовать.
Глава восьмая. Сарра и Ирина Николаевны
1
В Житомир Левицкая ездила много раз, а Колину дочку в Ленинграде почему-то не навестила.
Значит, надо опять собираться в дорогу. Вдруг на сей раз повезет чуточку больше.
Еще в Иванове Сарра удивилась совпадению. Этажом ниже Ирины Блиновой жила ее подруга-бестужевка.
Сперва, конечно, к ней, к бестужевке. Немного повспоминать годы учебы и тюрем.
Сама подруга тюрьмы избежала, а муж сидел. Самое дорогое, что есть в ее доме, это его письма.
Пять-десять плотно набитых папок. На каждой крупно написано: «Любимый».
Бестужевки называли друг друга «однополчанами». Это обозначало, что хотя они побывали в разных передрягах, но все еще вместе.
2
Вскоре Левицкая оказалась у Ирины. Здесь ее ожидал чай под Колиным портретом в округлой раме.
Казалось, Коля прислушивается. Удивляется тому, как часто поминают его имя.
Сарру подвели к большому столу. На нем были разложены письма и фотографии.
Она прямо растерялась от такой щедрости. Долго не знала, с чего начинать.
Взгляд случайно остановился на нарисованном пером портрете Чернышевского.
Ну, конечно, Николай Гаврилович. Уж если Блинов поступил так, то без него не обойтись.
Затем читали вслух последнее Колино письмо. Осторожно касались следов его крови.
Хотя одна знала текст наизусть, а другая пробиралась на ощупь, но получился дуэт.
Теперь Сарру ждал главный подарок. Ей позволялось приходить каждый день и переписывать документы.
Как видно, так чувствует себя кладоискатель. Причем не тот, кто еще ищет, а тот, кто уже нашел.
3
Некоторым людям необходимы разрывы. Спокойная ситуация их не устраивает.
Если бы Сарра заранее подготовилась, то удар был бы меньше. Но она не подготовилась и была потрясена.
Впрочем, Ирина и рассчитывала на впечатление. Все же она написала книгу о трагической актрисе Семеновой.
Уж ей известно, что такое наполняться гневом и покидать сцену с протянутой вперед рукой.
Все так и произошло. Правда, едва прозвучала ключевая реплика, как за кулисы двинулась собеседница.
Не произнося ни слова, Сарра стала пятиться к дверям. Сама не поняла, как оказалась рядом с лифтом.
В таких ситуациях сложней всего людям крупной комплекции. Вроде надо бы исчезнуть, а ноги не слушаются.
Остается проклинать свою медлительность и вспоминать о том, как заключенные шли бодро и лишь она едва поспевала.
4
Что заставило эту неповоротливую тумбу буквально спиной выйти в дверь?
Потом она тысячу раз крутила ее фразу. Пыталась посмотреть на нее с разных сторон.
«Мой отец, – сказала Ирина, – принадлежит не к истории еврейского народа, а к истории русской интеллигенции».
Следовательно, Блинова передумала. Все, что прежде было возможно, с этой минуты запрещалось.
Только что Коля имел отношение ко всему миру, а теперь только к его дочери. Даже Сарре не позволялось общение с ним.
5
Видно, что-то накапливалось в Ирине. Так возникло решение сперва разобраться самой, а потом с кем-то делиться.
Размышляя о судьбе отца, она чаще всего чувствовала не гордость, а обиду.
Все время спрашивала себя: зачем он это сделал? отчего не подумал о близких?
Порой казалось, что было бы лучше, если бы он не совершал подвига. Тогда бы у них была полная семья.
Да и с матерью у нее были бы другие отношения. На то он и отец, чтобы этого не допустить.
Что ни говорите, а тут есть противоречие. Одно дело – любовь к человечеству, а другое – к двум или трем людям.
Еще Блинова вспомнила об осторожности. Все же на пятидесятом году советской власти такие гости в диковинку.
Казалось бы, повсюду победило забвение, а тут поистине безоглядное стремление понять.
Для чего это женщине из Иванова? При мысли об этом городе думаешь не о душевной материи, а о километрах ситчика.
Кстати, об интеллигенции она сказала намеренно. Отлично знала, что Левицкая – внучка Бодиско.
Так не забывайте собственную историю. Старайтесь хоронить своих, а не чужих мертвых.
На все это Левицкой было нетрудно ответить. Больше всего хотелось вспомнить дедушку, мать и отца.
Улыбка – самое сильное оружие Сарры. Бывало, в ответ сразу вспыхивали шесть или семь улыбок ее солагерниц.
Когда однажды она вошла в камеру, не улыбаясь, к ней сразу бросились: не случилось ли чего?
Нет, ничего особенного. Просто на минуту забыла о том, насколько от нее зависит общее настроение.
По дороге от Блиновой Сарра тоже улыбалась. Почему-то губы никак не возвращались на место.
Казалось, у губ свое, отдельное мнение. Впрочем, ситуация была настолько сложной, что единодушия тут не могло быть.
6
Как уже понятно, обсуждения не получилось. Все аргументы Левицкая высказала наедине с собой.
Сам отказ ее не удивил. За столько лет она привыкла, что удач практически не бывает.
Хорошо еще не покрутили у виска пальцем. Не назвали «дурочкой» или «юродивой».
Иногда Левицкая сама могла подтвердить: да, сумасшедшая. Если все нормальные, то она будет в меньшинстве.
Правда, это была Ирина. С первой минуты знакомства она ее совершенно очаровала.
Нескольким знакомым Сарра уже рассказала, какая она умная, тонкая, разбирающаяся буквально во всем.
Выходит, только ее Блинова не поняла. С Баратынским беседовала почти на равных, а тут что-то застопорилось.
Скорее всего, Ирине это передалось от отца. Главное его наследство – стремление к порывам.
Подобно Коле она считала, что вариантов нет. Или ты находишься на этой, или на другой стороне.
Всякий раз надлежит сделать выбор. Если, к примеру, судьба русской интеллигенции, то, конечно, не жизнь евреев.
На самом деле мы существуем внутри общего сюжета. Тут даже не два, а три тысячи два в одном.
7
Хорошо бы обидеться, но позволить себе это было нельзя. Все же речь о большем, чем отношения двух знакомых.
Если Коля смог поступиться личным, то ей тоже следовало упрямо двигаться к цели.
В первую очередь, Сарра решила написать письмо. Объяснить, что они не имеют права ссориться.
Что получалось у Ирины, так это молчать. Собеседник мог кипятится сколько угодно, но она не разжимала губ.
Впрочем, иногда взрывалась. Вспышка оказывалась короткой и разящей наповал.
О таких ее минутах один знакомый поэт говорил: «Бабчик сказала наотмашь». Чуть ли не с восхищением по поводу того, как это у нее получалось.
8
Сарру препятствия не расхолаживали, а подталкивали к действию. Поэтому она решила попробовать еще раз.
Она сделала вид, что дело в почте. В том, что конверты такие мелкие, что им трудно добраться до адресата.
Представьте: волк – и паук. Это мельчайшее насекомое чувствует себя спокойно лишь в границах паутины.
В таком настроении Сарра начинала письмо. Мол, если что-то не получается, то дело в почтальонах.
Это все они, зловредные. Самые большие замыслы разваливаются из-за того, что письма сходят с дистанции.
Как ни привлекательна эта трактовка, но что-то в ней не сходится. Сам собой напрашивается вопрос.
«…не знаю… удалось ли мне убедить Вас, что Вы составили себе неправильное представление о моих взглядах и моем отношении к подвигу Николая Ивановича, и, что в наших взглядах на него (подвиг) много общего».
Левицкая обозначила ситуацию и заторопилась дальше. Сообщила Ирине, что у нее к ней важное дело.
Тон при этом заговорщицкий. Словно предупреждающий, что с этой минуты их связывает общий план.
«Как бы то ни было, считаю своим долгом сообщить Вам, что у меня имеется 20 фотокарточек Николая Ивановича, что к каждой из них я намерена приложить заметку о Нем, и раздать таким надежным и лично мне известным людям, которые сумеют донести фотокарточку и заметку до даты 75-летия гибели Николая Ивановича, и в этот знаменательный год как-то отметить Его память.
Возможно, что Вы также намерены отметить этот день. В таком случае можно либо объединить наши усилия, либо действовать изолированно. Это всецело зависит от Вас. Я же от своего намерения не откажусь ни в коем случае.
В феврале или марте этого года я снова рассчитываю быть в Ленинграде и была бы рада встретиться с Вами, чтобы обсудить этот вопрос. Для скорости прилагаю открытку с моим адресом: если Вы согласны на встречу, то прошу сообщить, до какого срока Вы пробудете в Ленинграде.
В своем письме Вы упоминали, что имя Николая Ивановича уже вошло в Священный Пантеон. Я с этим не согласна: несмотря на мои очень упорные розыски, я нашла Его имя лишь в протоколах и приказах полицейского дореволюционного архива, три строчки в истории Дубнова и одну строчку у В.Г. Короленко. В моем же представлении Пантеон – это прежде всего сердца человеческие, и в этих-то сердцах я и искала его память в течение трех моих поездок в Житомир. Нашла я ее – эту память – лишь в двух-трех сердцах таких же стариков, как я. Я же хочу принести эту память молодежи, помня слова Юлиуса Фучика: «Пали целые поколения героев. Полюбите же хоть одного из них, как сыновья и дочери. Гордитесь им, как великим человеком, который жил для будущего». И в другом месте там же: «Не забудьте! Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за Вас. Не было безымянных героев, а были люди, которые имели свое имя, свой облик, свои чаяния и надежды». Рада, что могу закончить это письмо такими чудесными словами».
Под конец она забывает о конфиденциальности. Возможно, ей начинает казаться, что она обращается к толпе.
Так что не так далеко Сарра ушла от Ирины. Когда эти дамы взволнованы, то ничего не видят вокруг.
Еще раз вспомним о дедушке Михаиле Андреевиче. Людям этого семейства в крамолах участвовать не впервой.
9
Ирина снова уклонилась. Видно, также сжимала губы и смотрела поверх голов.
Вряд ли тут можно было рассчитывать на союз. Уж очень они с Саррой разные люди.
Одна всю жизнь прожила наособицу, а у другой сторонники находились даже в тюрьме.
Чаще всего активных людей отличает прекраснодушие, а неактивных склонность к печали.
Ирина принадлежала ко вторым. Она жила с ощущением, что забвение навсегда.
Сарра по-прежнему верила, что если двое-трое возьмутся, то все непременно получится.
На самом деле ситуация куда серьезней. Сама жизнь отторгает Колю и не хочет знать о том, что он когда-то был.
Так что пусть все остается как есть. Вполне достаточно портрета в округлой раме.
Что касается фотографий, которые следует раздать надежным людям, то вряд ли это нужно ее отцу.
Известно, что бывает от чрезмерного употребления. Самые значительные поступки превращаются в общее место.
Тем более, где он, восьмидесятый год? В жизни Ирины он никак не просматривается.
Хотелось бы что-то объяснить Сарре, но такие люди в первую очередь руководствуются верой.
Это, как вы знаете, такое чувство, которое способно превратить таз в щит, а мельниц в великанов.
10
Видно, потом они все же общались. Среди Сарриных бумаг появилась Иринина страничка об отце.
Немного удивляет отсутствие обращения. Можно считать этот текст обращением в другой адрес.
Даже не в адрес, а в инстанцию. Туда, где собираются все жалобы и выносятся окончательные вердикты.
«Мой отец, – писала Ирина, – был истинно велик своей благородной смелостью. Этому простодушному скромному русскому дворянчику ничего не стоило кинуться на защиту избиваемых во время погрома евреев и отдать себя на растерзание озверевшей толпы, стать под пули «охраняющей» полиции. Он был убит в еврейском квартале Житомира и свезен вместе с убитыми евреями (студентами, приехавшими для защиты) в морг еврейской больницы. Там опознала его мать, любившая младшего сына до самозабвения. Трагедия усугублялась тем, что бабушка моя, Мария Семеновна Блинова, была дочерью и сестрой священников. Подвиг моего отца не мог быть гордостью, хотя в самой семье всегда считали это проявлением истинно христианских чувств. При бабушке на эту тему вообще не говорили. Что касается обывательского мнения, то, конечно, считали, что не стоило погибать из-за десятка-другого евреев, достаточно хитрых и ловких, чтобы самим выйти из беды. Все это я слышала от своей тетки и дяди.
Подвиг умалялся еще и тем, что моя мать была наполовину еврейкой. Его отец был белорусско-литовского происхождения Калиновский. Мать была из многочисленной фамилии Биншток, очень воинственно и революционно настроенной. Они-то, если не послали, то что называется благословили отца идти на расправу с насильниками из черной сотни. Сами они, впрочем, остались все целы. Никто из них не только не погиб, но даже не пострадал.
Отсюда нити к моей личной трагедии, внутренней, чувству обиды за отца и нелюбви к матери и всему, что связано было с ее еврейством. Мать усугубляла это чувство уверенностью в само собой разумеющейся должности подвига отца.
Кстати сказать, идея должности чьего-то (не твоего) подвига – очень распространенная среди так называемых мыслящих личностей.
Меня никогда не умиляли слезы восхищения, с каким в еврейской среде принято говорить об отце.
В сорока рублях, которые выдавались (до революции) моей матери я еще девочкой видела нечто оскорбительное. Заплатили!!!»
Вот так далеко протянулись разделительные линии. Даже гибель близкого их не поколебала.
Удивляешься сочетанию непреклонности и неуверенности. Часто в границах одного предложения.
Действительно можно запутаться. Кажется, Ирина тоже не совсем разобралась.
Как это: поступок христианский, но неприемлемый для верующих людей?
Ну а дальше больше. Хоть она не соглашается с чужим мнением, но его не опровергает.
Речь о том, что если еврею суют нож под ребро, то он все равно найдет способ договориться.
Особенно неприятно звучит: «десяток-другой». Как-то не вяжется это с любовью к ближнему.
Да и логика сомнительная. Как бы призывающая жертв самим разобраться с мучителями.
Еще Ирине непонятно, почему доктор Биншток остался жить, а ее отец погиб.
Имеется в виду, что это чужая для него история. Если погром еврейский, то русские тут не при чем.
Что стоило ему не прислушиваться к шуму на улице. Считать, что нет ничего важнее, чем хвори Игорька.
От этих мыслей Блинова накалялась все больше. Оставалось только что-то напоследок сказать.
Она бросала свое: «Заплатили!» тем же тоном, каким произносила: «Вон из моего дома!»
В общем-то, это и означает – «вон». Если вам что-то не нравится, то лучше не влезать в чужие распри.
Что спорить с Ириной? Все равно, что стоять под прицелом указующего пальца и пытаться что-то объяснить.
Видно, это ослепление. Когда свет бьет в лицо, то боль мешает что-либо разглядеть.
Остается надеяться, что когда-нибудь придет спокойствие и она поймет, что все не так просто.
Везде существует противоположная сторона. Даже в ней самой ее можно найти.
Вспомнится, что она дочь русского и полуеврейки. Стремление к жертвенности и сознание себя жертвой у нее в крови.
11
Как и Сарра, Ирина не чуждалась абстракций. В завещании попросила устроить панихиду в Христовоздвиженском соборе.
Все, что связано с церковью, в это время не признавалось. Только для пожилых людей делалось исключение.
Главная сложность заключалась в том, что указанный храм находился в Женеве на улице Буамонд.
Кто возьмет на себя эту миссию? Да еще отправится не с туристской группой, а независимо ни от чего.
Полюбуется золотыми куполами, откроет железную калитку, дотронется до березы у входа.
Подумает: ну вот теперь я. В разные годы тут побывали Жуковский, Гоголь и Достоевский.
Затем поднимет голову и прочтет: «Сим победивши». Решит, что это и о том, что случится сейчас.
12
Когда-то мы упоминали, как из маленького свертка в руках Коли по храму разносился крик.
Так и следует кричать некрещеному. Его Бог не восседает на облаках, а носит звериную шкуру.
Пока младенец принадлежит миру природы. Только после окунания в купель он станет человеком среди людей.
Говорят, тот день в Женеве был погожим. Солнечные зайчики свободно играли на полу.
Так вот эта панихида и по тому дню. По той самой минуте, когда будущее еще предвещало только хорошее.
13
Столь необычное предприятие она поручила совершенно исключительному человеку.
Был у нее такой знакомый. Трудно представить более закрученную судьбу.
Как началась его жизнь лагерями, так и дальше продолжалась в этом духе.
Сразу было ясно, что предстоит постранствовать. Если не закончит в Сибири, то попадет на Запад.
В конце концов, так и вышло. Тюрьму милостиво заменили бессрочной ссылкой.
Не пожалели для него самолета. По прибытии в Германию передали в руки журналистов и местных властей.
Вскоре нашелся повод поехать в Женеву. Первым делом он отправился искать русскую церковь.
В тот момент, когда священник произнес имя умершей, в храме появилось несколько теней.
Вот это – Коля с Лизой, а это – Ирина. Во все свое маленькое горло сообщает о том, что она есть.
Вряд ли приезжий заметил эту компанию. Как-то у него получалось видеть лишь то, что нужно на данный момент.
Блинова знала за ним это свойство. Сколько раз он сидел под портретом ее отца, но этой темой не заинтересовался.
Потом в книге о русско-еврейских отношениях ему тоже удалось обойтись без Коли.
Вряд ли тут что-то личное. Просто иногда ради чистоты формулы он что-то упрощал.
Может, дело в том, что он по образованию математик? Часто не только ученики, но учителя ищут ответ в конце учебника.
Еще это лагерная травма. Глубоко засевшая уверенность, что шаг в сторону считается побегом.
Гордыня тоже создает шоры. Мешает все видеть так, как это есть на самом деле.
Рядом с Ириной он видел одного человека. В последние годы она писала книгу о возможном авторе «Тихого Дона».
Его он и решил помянуть вместе с ней. Поэтому к куполу храма летело имя «Федор».
Надо не забыть и льющийся в окно свет. Он вел себя упрямо и не желал смешиваться с тьмой.
Обычный свет освещает, а этот проясняет. Договаривает что-то самое важное.
Глава девятая. Начала и концы
1
Мы обещали рассказать о демонстрации в городе ткачих. Вернее, демонстраций было две: одна – рядовая, а вторая – удивительная.
На старости Сарре начало везти. Особенно ее радовал ученик одиннадцатого класса Слава Иванов.
Вообще-то, хороший ученик – это всегда удача, но тут удивляло сходство с Колей Блиновым.
Есть такие юноши, которых хочется называть по отчеству. Никак не идет им «Коля» или «Слава».
Еще тут важен напор. Все эсперантисты – энтузиасты, но Саррин воспитанник был человек поистине отчаянный.
Даже язык учил не так как другие. Шаг за шагом продвигался вглубь чужой территории.
Считал, что если он схлопочет тройку, то больше уже никогда не поднимется.
Другие задачи тоже были не детские. Благодаря его усилиям возникли два кружка эсперанто.
К тому же, надо было поступать в институт. Вряд ли надо объяснять, что такое последний класс школы.
К этим обязанностям и увлечениям следует прибавить по крайней мере несколько часов.
На демонстрации седьмого ноября шестьдесят третьего года все было как обычно.
Над толпой колосились многочисленные транспаранты и портреты любимых вождей.
Все бы так и продолжалось, если бы в одну из колонн не влилась группа эсперантистов. Иванов, как писала Левицкая, «нес родной зеленый флаг».
Значит, не только красное может быть родным. Пусть капелька не сделает моря, но это кое-что.
Так Слава вставал на защиту меньшинства. Показывал, что дело совсем не в количестве.
Интересно, как реагировали обитатели главных трибун? Скорее всего, поперхнулись этим зеленым.
Что было потом в жизни юноши? Продолжал ли он настаивать на своем или сдался врагу?
Говорят, ни то, ни другое. По крайней мере, ничего эдакого Слава не предпринимал.
Да, кстати, и не для кого. После того, как умерла Сарра Николаевна, настоящих ценителей почти не осталось.
Потому его мотало в разные стороны, что никто не мог указать истинный путь.
Поступил на факультет иностранных языков, но ушел с первого курса. Одно время подрабатывал фотографией.
В перестройку все что-то пробовали, и он занялся бизнесом. Впрочем, в этой сфере тоже не закрепился.
Ученик Левицкой написал о том, что Иванов «жил один, без контактов с единомышленниками».
В этой фразе чувствуется школа. Если вы этого не испытали, то вряд ли что-то поймете.
«Единомышленники» – не просто хорошие приятели. Тут скорее опять вспоминаются «однополчане».
2
Затем Левицкая перешла к итогам. Причем не к итогам своего повествования, а к итогам судьбы.
«В текущем году (академический 1963–1964) я впервые не веду кружок. Но это не так важно, поскольку у меня имеется достаточная, надежная смена. Мне уже 76 лет; а здоровье у меня всегда было неважное, да еще подорванное четырехкратным сидением в тюрьме… Все же я продолжаю немного работать, главным образом, в области литературной. Пусть в печать попадают лишь ничтожные крохи: меня удовлетворяет и машинописный материал и даже просто рукописи. Есть у меня и кое-какие планы посерьезнее, но о планах говорить и писать не стоит. Поживем-увидим».
Вот к чему пришла Сарра. Рукопись не уступает машинописи, а машинопись ничуть не хуже опубликованного текста.
Человека определяет не прошлое, а будущее. Не то, что сделано, а то, что он еще совершит.
Хорошо строить планы, когда тебе пятьдесят. Если тебе к восьмидесяти, то может оказаться, что времени не осталось.
Что такое несколько лет? Тем более что полтора года из них занимают различные хворобы.
При этом Сарра ничего не пропускала. Не отказалась даже от поездки в Пярну на слет эсперантистов.
Надо сказать, слет получился на славу. Она организовала литературный кружок и прочитала лекцию.
Не упустила возможности рассказать о Коле и поговорить на еврейскую тему.
Помните, как когда-то ей пришлось бороться со скарлатиной и вести агитацию?
Придет кто-то болезный, а она ему: «Отчизна! Тираны! Заря свободы!» Или победим – или будет не обидно умирать.
Кстати, одна из фотографий, которые она раздала «надежным людям», все же дошла до будущего. Вот она, у меня на письменном столе.
3
Осталось рассказать о том, как эта представительница меньшинства присоединилась к большинству.
Сдалась Сарра не сразу. Даже под капельницами пыталась что-то предпринять.
Разве можно в подобной ситуации оставаться спокойной? Да никогда и ни за что.
Она буквально ненавидела свое сердце: с какой стати оно бьется то быстрее, то медленнее?
Еще у нее были претензии к ногам: по какому праву они отказываются участвовать в ее жизни?
О таких ногах говорят, что они чужие. Впрочем, в эти дни она ничего не ощущала своим.
Следовало как-то заявить о своем присутствии. Если нельзя чтобы было лучше, то пусть будет хуже.
Сарра решила не принимать пишу. Хотя бы так отомстить своим органам за нежелание ей помочь.
Раньше мы уже вспоминали о том, что «смерть художника не следует выключать из цепи… творческих достижений».
Так вот ей хотелось, чтобы было достижение. Не случайный мазок, а та необходимая точка, которая все поставит на свои места.
4
Иногда случались передышки. В эти минуты Сарра погружалась в воды Гольфстрима.
Кстати, неслучайно это Гольфстрим. О нем она вспоминала тогда, когда хотела сказать, что существует нечто большее.
Можно сказать, самое большое. То, откуда мы вышли и куда когда-нибудь уйдем.
Когда-то она даже вообразила это плавание. Так что сейчас она ничему не удивлялась.
«Где у какого источника берет он свое начало? – писала она, – У первобытной неандертальской женщины, прижимающей к груди ребенка и издающей ласковые нечленораздельные звуки – первый прообраз колыбельной песенки – источника величайшего из искусств – Музыки. Или еще раньше зародилось оно – это течение? А затем великие имена: библейские пророки, Гомер, Данте, Пушкин, Бетховен, Маркс, декабристы, Герцен, Ленин. Но эти великие имена только вехи, только отдельные, хоть и мощные струи Гольфстрима, которые не могли бы существовать без триллиона триллионов отдельных капель этого теплого течения – ее, его, тебя, меня. Хочешь ли ты этого или не хочешь, человек, ты – капли этого могучего теплого течения.
Великий Гольфстрим теплой человеческой любви омывает мир, согревая самые холодные, заброшенные уголки. И, если в минуту скорби к тебе подойдет человек с участием в глазах, – знай – это сам Гольфстрим коснулся тебя. О, великий Гольфстрим человеческих душ! Кто хоть раз ощутил и осознал твое сильное, теплое и нежное прикосновение – тому уж ничего не страшно на Земле и во Вселенной».
Сарра тоже плыла. Рядом по направлению к океану держали курс рыбка-Бетховен и рыбка-Данте…
Владимир Ильич тоже проплыл невдалеке – почтительно махнул хвостиком и вроде как подмигнул своей старой знакомой.
Она подумала, что в цветном камзольчике премудрого пескаря он выглядит не хуже, чем в костюме-тройке.
Главное, не надо открывать глаза. Тогда ты не увидишь, что крепко привязан к капельнице.
Передохнешь немного, и опять вперед. Теплое течение струит свои воды, а ты от него не отстаешь.
Пусто в теле и голове. Впрочем, время от времени что-то начинает мерцать.
Вдруг понимаешь, что жизнь подходит к финалу. Надо наконец разобраться, что получилось, а что нет.
5
Прежде надо объяснить, почему. Что заставляло Сарру упорно двигаться к цели.
Конечно, женская настойчивость особого рода. Тут скорее не твердость, а мягкость.
Вроде как у той принцессы. Ей подкладывают новые перины, а горошинка дает о себе знать.
В нашей истории тоже существовала подобная малость. Кто-то не заметит, а Сарре она усложняла жизнь.
Удивительно, конечно. Что общего у нее с бывшей женой одного из двоюродных братьев?
Мало их, этих жен? Если на всех обращать внимание, то не хватит никакого времени.
Впрочем, это объяснение не для нее. Она была в ответе за все, а тут еще еврейская тема.
Отец этой женщины, некто Степанов, издал и распространил первые сто экземпляров «Протоколов сионских мудрецов».
Так что не только любовь к свободе заставляла ее родственников вступать в заговоры.
Вот из-за этого ей не по себе. Это чувство оказалось настолько сильным, что стало смыслом ее жизни.
Особенно это удивительно в нашем отечестве. У нас и сын за отца не отвечает, а тут куда более отдаленное родство.
Впрочем, как уже говорилось, Сарра человек редкий. Не такой, какими бывают люди, а такой, какими им следует быть.
6
Итоги ее жизни не то чтобы очень значительные. Даже стать еврейкой у нее не получилось.
Да и для Блинова она сделала не все. Все-таки номер журнала его памяти так и не вышел.
Вряд ли в ее честь посадят оливу на иерусалимской Масличной горе. Не так велико число ею спасенных.
Впрочем, разве в этом дело? Куда существенней то, что она всегда видела горизонт.
Не менее важно, что ее сердце переполнялось любовью. Даже когда оно горело ненавистью, это тоже была любовь.
Что касается того, много это или мало, у нее есть ответ. Точнее сказать, этот ответ есть у всех нас.
«Сердце, исполненное сокрушения, – говорит еврейская поговорка, – стоит для Всевышнего больше раввинского сюртука».
Сарра не видела, как произносил автор эту максиму, но ей казалось, что она вспоминает.
Уж не становилась ли она в эти минуты еврейкой? Ведь только потомкам дано что-то знать о своих предках.
7
Вообразите хлипкие постройки. Казалось бы, причем тут высокие мысли, но им тут нашлось место.
Не означает ли это, что Бог всюду, а, в первую очередь, там, где живется труднее всего.
Здесь встретились цадиким. Сколько раз они так собирались, но что-то все равно оставалось неясным.
Это тоже тема для беседы. Можно поговорить о неисчерпаемости истины и даже привести пример.
Один раввин писал «Энциклопедию хасидизма». К восьмидесяти годам закончил шесть томов и еще не дошел до буквы «бейт».
Не просто работал, а, так сказать, отправлял службу. Старался, чтобы ни одна минута не пропала зря.
Однажды додумывал какую-то важную мысль и уже о чем-то начал догадываться.
Тут жена попросила его вынести мусор. Он спустился с ведром во двор и вместе с ним прошествовал до ешивы.
Ведро болталось в руке подобно колоколу. Словно оповещая, что на один из тысячи вопросов получен ответ.
Раввин поставил ведро на стол. Наверное, в этот момент он думал, что это портфель.
Возможно, впрочем, он хотел показать, из каких примечательных сюжетов произрастает мудрость.
Даже этот мусор как-то с ней связан. Уж не говоря о том обстоятельстве, что томов столько, а буква одна…
Другая история, обсуждаемая цадиким, связана с рабби Зуси, этим великим мастером подводить итоги.
Конечно, он воспользовался собственным уходом для того, чтобы сказать что-то важное.
Последние его слова были такие: «В ином мире меня не спросят: почему ты не был Моисеем? Меня спросят, почему ты не был Зусей».
Кажется, рабби отодвигал занавес. Пытался заглянуть туда, где кончается мрак.
Что еще сказать о цадиким? Может, упомянуть о том, что они имели в виду еще одного слушателя.
Вот почему палец столько раз поднимался вверх. Словно призывая его присоединиться.
Он, как видите, не торопился. Возможно, считал, что неизвестность в данном случае лучше.
Наверное, действительно, лучше. Ведь если бы он обнаружил себя, то мы бы не решились быть с ним откровенны.
8
Документальное повествование – это тоже что-то вроде бесед цадиким. Чтобы дойти до главного, следует много чего рассказать.
О Саррином детстве, о ее поездках в поисках Коли. Под конец можно вспомнить о рабби Зусе.
Теперь поговорим о последних часах Левицкой. Она тоже отодвинула тяжелый полог.
Кого она предполагала там встретить? Уж не того ли, кого в кумранских свитках называют учителем справедливости?
Видно, этот учитель прежде всего. Еще в те времена, когда не преподавали счет и письмо, он уже что-то объяснял.
Верится, что он обратил на Сарру внимание. Возможно даже, пригласил на свой урок.
Когда ему захотелось что-то написать на доске, то именно она протянула ему мел.
Слова им обоим вряд ли понадобились. Он глазами сказал: «Спасибо», а она улыбнулась: «Это все, что могу сделать для вас».
Вопрос на первом уроке поставили самый первый. Обсуждалась известная максима: «Нет ни Еллина, ни Иудея».
На то это и школа, чтобы руки потянулись вверх. Первым оказался ученик с последней парты.
Почему же нет, спросил он, когда есть? С древними греками в самом деле не пересечься, а с евреями – всегда пожалуйста.
Больше ученик не вмешивался. Ограничился тем, что поднес горящую спичку.
Затем начался шум. Кое-кто прямо выпрыгивал из-за парты, желая объяснить такое отношение к евреям.
Любопытную версию предложил двоечник. Он высказался в том смысле, что отличников всегда недолюбливают.
Отчего им надо быть первыми? Другие принимают свое положение, а им обязательно хочется большего.
Везде, где можно выделиться, там непременно они. Даже в революции без них не обошлось.
Свою мысль двоечник проиллюстрировал самым коротким анекдотом в мире. Когда-нибудь слышали, спросил он, о Еврее-дворнике?
Тут поднялся еще один ученик. Судя по бурной шевелюре и некоторым жестам, только что говорили о нем.
Он и не отказывается. Просто кое-что в этих рассуждениях хочет уточнить.
– Мы действительно впереди всех. Особенно часто нас можно увидеть в очереди в газовую камеру.
При этом, заметьте, никто не толкается. Спокойно ожидает минуты, когда перед ним разверзнется бездна.
Кудрявый все время поправлял очки и указательным пальцем тыкался куда-то в беспредельность.
Мы уже упоминали этот жест. Буквально по любому поводу они ищут поддержки у высшей силы.
Да вот еще, – продолжал он. – Еврей-дворник мне не встречался, но зато я точно знаю о Еврее – дыме из трубы и Еврее – лагерной пыли.
Ну что тут скажешь? Собравшиеся решили особенно не углубляться и двинулись вширь.
Уцепились за то, что цитата, помимо Еллина и Иудея, упоминает «варваров, скифов, рабов, свободных».
Тут тоже все не так просто. Как-то не видно, чтобы на этом поле установился мир.
Наконец слова попросила Сарра. Столько времени она молчала, но все же не выдержала.
– Представьте, – начала она, – совсем другую школу. Когда-то мы все учились в такой.
Вдруг приводят новенькую. Даже не приводят, а приносят и усаживают за парту.
Ручки маленькие, ножек совсем нет… Дети повскакали с мест, чтобы лучше ее разглядеть.
Кто-то хихикнул, затем его поддержал другой. Третьему и четвертому смеяться было совсем легко.
Дети любят обезьянничать. Один мальчик показал, как своей недоручкой она держит перо.
Тут вперед вышла девочка. «Я буду сидеть с нею», – сказала она и заняла место рядом.
Когда их одноклассница (а это, как вы догадались, была я) это сделала, то все посерьезнели.
Видно, подвела итог Сарра, нельзя без таких шажочков. Ведь даже часы идут потому, что после «тик» следует «так».
Август 2009 – июнь 2010