Опубликовано в журнале Крещатик, номер 1, 2010
Григорий ЯБЛОНСКИЙ
/ Сент-Луис /
Два рассказа о памяти
(из цикла “Избрaнная жизнь”)
I. НЕ ПОМНЮ…
Абраму Яковлевичу Явлинскому
Не секрет, что люди, дожив до определённого возраста, начинают многое забывать. Я сам тоже начинаю доживать до такого возраста. В этом нет ничего страшного. Просто надо привыкнуть и жить дальше. Об этом и расскажу.
У нас, в нашем Сент-Луисе, есть Центр здоровья для пожилых людей, приехавших из России. Называется он “Aging Well”. Как это перевести поточнее — “Старение без хлопот” или “Приятное старение”, так что ли… В народе его называют просто “Детский садик”. Пожилые люди там собираются, завтракают, делают простые упражнения, поют, читают, играют — кто в карты, кто в домино, — в общем, проводят время вместе. Меня пригласил выступить перед ними Абрам Яковлевич, а ему отказать я не смог. Я ещё расскажу об Абрам Яковлевиче.
За минут 10 до начала выступления мы подъехали к скромному одноэтажному домику “Аging Well”, я разделся и стал прохаживаться в одной из небольших комнат Центра. Ко мне подошёл пожилой человек с тонкой папкой в руках.
— Меня зовут Борис,— сказал он.
Я тоже назвал своё имя.
— Скажите, вы — профессиональный поэт? — спросил Борис.
— Профессиональный? — удивился я.— Нет. Денег за публикации, как правило, я не получаю. Да и вообще я не поэт. Да и не писатель. Скорее литератор (иногда я себя так называю).
— Ну, пусть литератор, — согласился мой собеседник.— А вы бы не могли оценить мои стихи?
Я согласился. Судя по папке, риск был не слишком велик.
Я стал читать большой стих, обращённый к женщине, по-видимому, к жене Бориса. В нём упоминались различные знаменательные даты и трогательные моменты их совместной биографии, их знакомство, рождение детей, трудовая деятельность. Cтих был написан на двух страницах, я прочитал сначала первую, потом вторую.
— Ну и что вы скажете? — спросил меня Борис. Он был деликатен. В его голосе не было требовательности.
— Ну что сказать? — Я не уклонился от ответа.— Насколько я понял, вы отразили то, что происходило с вами и с вашей спутницей в течение вашей жизни.
— Да,— тут он не сдержал гордости. — Тут все факты — правда. А вот вы обратили внимание на первый факт, как я познакомился с женой. Я пришёл на вечеринку с подругой, а ушёл с будущей женой.
Я не удержался. В таких ситуациях для меня нет никакой возможности удержаться.
— А с подругой кто ушёл?
— В каком смысле? — не понял он.
— В самом прямом. Вы пришли с подругой, познакомились с будущей женой…
— Тут вы что-то напутали, — перебил он. — У меня всё ясно написано.
Я пришёл с подругой, а ушёл с будущей женой.
— Очень хорошо, — сказал я. — А что, это была одна и та же женщина?
— Кто?
— Подруга и будущая жена.
— Да нет же! — вскричал он. — Это были разные женщины!
— Вот об этом-то я вас и спрашиваю, — заключил я. — Вы пришли с подругой.
— Так?
— Так! — сказал он.
— Познакомились на вечере с другой девушкой. Так?
— Так! — сказал он.
— И ушли с этой другой девушкой, которая впоследствии стала вашей женой. Так?
— Да, — сказал он.
— И вот я вас спрашиваю, кто ушёл с первой девушкой? Кто ушел с подругой?
Он крепко задумался. Видения прошлого встали перед ним, окутав внутренний взор непроницаемой плотной пеленой. Борис покачал головой и тяжело вздохнул: “Не помню!..”
Времени у меня оставалось мало. Мы попрощались и я стал выступать.
Выступление моё состояло в том, что я прочитал свой рассказ, который назывался “О бабушке, дедушке и литовских партизанах”. Читал я его почти наизусть. Этот автобиографический рассказ, напечатаный в двух толстых журналах и двух газетах, был вершиной моего творчества, а никаких других вершин у меня не было. Честно говоря, рассказ этот, пользовавшийся у аудитории неизменным успехом, мне чрезвычайно надоел, включая всех его персонажей — дедушку, бабушку, литовских партизан и меня самого. И ещё я заметил, что в зале довольно большое число людей сидело с закрытыми глазами, то ли они не открывали глаз вообще, то ли закрыли их при первых звуках моего голоса.
Как бы то ни было, я закончил выступление и стал пить чай, которым меня любезно угостила фирма “Аging Well”. Ко мне подсел большой человек, лицо которого источало доброжелательное разочарование. Он был строитель из Ташкента и звали его то ли Семён, то ли Соломон. По виду он был не слишком стар, но оказалось, что он хорошо помнит землетрясения — не только Ташкентское 1966 года, но и Ашхабадское 1948 года. Он хотел мне об этом рассказать более подробно. Но тут за столом появился Абрам Яковлевич, тот самый, который пригласил меня в “Детский садик” и которому я не смог отказать.
Теперь об Абрам Яковлевиче. Его тут все знали, любили и не могли без него обойтись. За плечами у него было 90 лет и куча болезней, но это был живой мотор, производивший добрую энергию. Офицер Красной Армии и джентльмен, политрук и рыцарь, Карл Маркс и Альберт Швейцер — вот в каком диапазоне работал мотор Абрамa Яковлевича.
Глядя на него, меня осенило: “Вот что, Абрам Яковлевич, я узнал в вашем “садике”” — И пересказал ему историю с подругой и женой, которую я узнал от Бориса.
— Так это же моя история! — воскликнул поражённый Абрам Яковлевич.
— Перед войной мы поссорились с Броней, и я пошёл на вечеринку с другой девушкой, нo вдруг я увидел Броню, и мы с ней помирились — на этой же вечеринке. И ушёл я с Броней.
— Абрам Яковлевич, — спросил я (и поверьте, я не мог это не спросить).
— А кто же ушёл с этой другой девушкой?
Абрам Яковлевич не медлил ни секунды.
— Не помню! — сказал он решительно, как бы ни о чём не жалея.
И тогда — по всем законам жанра — я обратился к сидящему за столом строителю Семёну-Соломону, пережившему Ашхабадское и Ташкентское землетрясения и прекрасно помнящему их детали.
— Скажите, Соломон, а не приходилось ли вам…
Он не дал мне закончить.
— Конечно! Конечно! И не раз!.. Был даже случай, когда я пришёл с женой, бывшей… cтала бывшей, а ушёл с другой, будущей…
— И что же? И что же? — вне себя прокричал я, на грани срыва.
— А кто же ушёл с первой женой?
На лице Соломона появилось выражение невыносимого отчаяния.
— Не помню, — вымолвил он еле слышно.
И вот что я подумал в этот момент. А у меня в моей, уже некороткой, жизни, были ли случаи, чтобы я пришёл на вечер, встречу, танцы и т.д. с одной девушкой-подругой, а ушёл с другой — женой?
Было ли такое в моей жизни? Хоть когда-нибудь?
И знаете что? Не помню…
St. Louis, 4 ноября 2008 г.
II. ИСТОРИЧЕСКАЯ ДАТА — 23 МАЯ 1952 ГОДА
Сестре Тане
Я живу в американском городе Сент-Луисе на Среднем Западе, штат Миссури.
Жизнь в целом протекает неплохо, но иногда засоряются санитарно-технические системы. И тогда мы с женой приглашаем очень квалифицированного человека — Сашу Пушкевича. Раньше он жил в Гомеле и работал старшим инженером. Здесь, в Миссури, он занимается другим.
После того как Саша вычистит системы, мы приглашаем его пить чай. Так было и в этот раз. Почему-то заговорили о Соне Лацис.
Соня — женщина, очень известная в нашей “сommunity”. Oна — любительница истории.
У нее колоссальная, с большим вкусом подобранная библиотека исторической литературы. На полках в замечательном порядке стоят английские и русские книги. Гиббон, Моммзен, Тойнби, Шпенглер, Хантингтон, Фуко… А из русских — Тарле, Утченко, Артамонов, Гумилёв, Гуревич, Гаспаров… Голова кружится… Иногда она даёт их читать.
— Не люблю работать у Сони, — сказал Саша Пушкевич. — Вот всё сделаешь, почистишь по-человечески, а она вопрос задаёт. Один и тот же вопрос. Надоело…
— Какой же это вопрос? — заинтересовался я.
— Ну и что там было?..
Я тоже люблю историю. В детстве я очень любил историю. Мой папа был философ и историк древнего мира, археолог. Он был один из тех, кто перед самой войной, работая в экспедиции Славина, раскопал Ольвию, греческую колонию на юге Украины. Моя мама была тоже историк, партийный историк. Она описывала историю Всесоюзной коммунистической партии большевиков, впоследствии переименованной в Коммунистическую партию Советского Союза.
В нашем доме тоже было много исторических книг. Был журнал “Вестник древнего мира”. В шкафу стояли коричневые тома “Архива К. Маркса и Ф. Энгельса”, которые издавались Институтом Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина при ЦК ВКП(б).
На столе лежали протоколы нескольких последних партийных съездов. Я любил читать и то, и другое, и третье. Особенно мне нравился толстый протокол ХVIII-го съезда, а в нём — доклад Андрея Андреевича Жданова. Критикуя “перекосы на местах”, Андрей Андреевич приводил разные интересные примеры, например, как один человек, боясь исключения из партии, принёс из киeвcкoй поликлиники справку: “Дана товарищу такому-то, что, по состоянию здоровья, классовым врагом он использован быть не может”.
Мою маму тоже чуть не исключили из партии за связь с врагом народа, зубным врачом. Но ей повезло, ограничились только строгим выговором.
Дело в том, что мой отец, археолог, погиб на войне в самом её начале, в Киевском окружении, а мама Софья Львовна — через три года после конца войны вышла замуж снова. А в 50-м году её мужа посадили по 58-й статье, часть 1 за экономическую контрреволюцию: он был стоматологом. В 51-м году мама родила мою сестру, Таню.
После войны мы жили в чудесном курортном городке Ессентуки, и мама одно время работала третьим секретарём горкома партии. Но, будучи связанной с врагом народа, она навсегда лишилась возможности работать по партийной линии и, более того, заниматься своим любимым делом — партийной историей. В итоге мы уехали из Ессентуков и вернулись в наш родной Киев, который оставили в эвакуацию.
Я страшно ревновал мою красивую маму Софью Львовну к сестре Тане. Мама пыталась успокоить меня и говорила: “Смотри, Гриша, вот у меня два пальца, и если отрежут любой из них, мне будет больно!”
Бабушка Мария Евсеевна тоже показывала мне другие два пальца.
Но меня не удовлетворяли эти сравнения на пальцах.
“Мама, — говорил я. — У тебя была любовь. Одна любовь. И раньше ты не делила эту любовь на две части. Был один я. А сейчас ты должна разделить свою любовь. Таким образом, твоя нынешняя любовь ко мне равна половине прежней”.
Я и сейчас думаю, что моя логика была сильной.
Итак, шёл май 1952 г. Было 23-е мая. Государство Израиль уже существовало и уже в первый раз победило. Иосиф Виссарионович, Ив Фарж и композитор Прокофьев были ещё живы. Корейская война была в полном разгаре. В кинотеатрах шли два хороших фильма, “Седая девушка” и “Тарзан в западне”. Кремлёвские врачи ещё ходили спокойно в своих белых халатах. Внезапно моя сестра Таня, сидевшая на руках у мамы, обкакала её. На прекрасном мамином кремовом платье появились отвратительные разводы. Бабушка и я бросились устранять следы происшествия. Сестра Таня смотрела на нас маленькими довольными глазками.
— Мама, — сказал я. — Я запомню эту дату навсегда. 23-го мая 1952 года Таня обкакала маму.
Мама была, хотя и историк партии, но всё же историк. Она не спросила: “Зачем? Зачем помнить эту дату?” А если бы и спросила, я бы не ответил.
Не отвечу и сейчас.
Но примерно понимаю свои мотивы. Из потока времён выскакивают события, даты, мгновения… Некоторые и запоминать не надо. Они врезаются в память намертво, не вышибить — начала войн, крах государств, страшные катастрофы… Но таких событий — меньшинство. Нас окружает толпа событий непритязательных, затрапезно-скромных, но неповторимых. Они как бы просят: “Запомни! Запомни!”
А неповторимость очищает и возвышает.
Так вот я и запомнил эту дату: 23 мая 1952 года моя сестра Таня обкакала маму. Я запомнил эту дату навсегда и, возвращаясь в Киев в 60-х и 70-х годах, всегда напоминал о ней маме. И мы смеялись и радовались вместе. Эта неповторимая историческая дата нас сближала.
А вот в 80-х годах я стал бывать в Киеве очень редко. В конце концов я забыл эту дату.
Мама умерла в 1991-м году, в год, когда СССР развалился и Украина решила стать независимым государством. На фоне таких событий моя историческая дата совершенно поблекла. Она испарилась из моей головы. Я даже забыл, что я её помнил.
И вот совсем недавно она вернулась ко мне. Это произошло совершенно неожиданно.
Я приехал в Киев в середине июля и шёл по бульвару Шевченко по направлению к Крещатику. Я прошёл пересечение бульвара с Пушкинской улицей и стал спускаться с Крешатику.
Справа у меня должен был стоять гранитный памятник Владимиру Ильичу Ленину с надписью о необходимости единых действий пролетариев великорусских и украинских, которую я хорошо помнил с детства.
“При едином действии пролетариев великорусских и украинских, — писал Ленин, — свободная Украина возможна. Без такого единения о ней не может быть и речи”
Я посмотрел направо, но никакой надписи я не увидел. Более того, не было и Ленина. Вместо него на постаменте стояла какая-то задрапированная фигура, к которой была прикреплена большая лента с надписью: “Памятник В. И. Ленину”
Около памятник была развёрнута выставка плакатов. В глаза мне бросилось изречение на украинском языке: “Хто хоче жити, тот повинен боротися, а хто не захоче чинити опiр в цьому свiтi вiчноi боротьби, той не заслуговуе права на життя”. Был указан и автор этого изречения — Адольф Гитлер. На одном из плакатов с датой — 1941 год немецкий солдат с добрым, но вынужденно-нахмуренным лицом — с автоматом наперевес — шагал по широкой украинской степи. От него улепётывали растерянные карлики-уродцы во главе с горбоносым Сталиным. Внизу было написано: “Вояки Гiтлера — то приятелi народу”.
И ещё:
“Що це за пилюка вдалi?
Що воно за дiйство?
То втiка хоробрий Сталiн
Та його жидiвство”.
Сталин был почему-то похож на грека, и его было жалко.
На другом плакате улыбчивый украинский парубок махал с подножки вагона немцу, стоявшему на платформе: “Друже, я тобi допоможу. Я iду в Нiмеччину!”
Всё это, взятое вместе, меня удивило. Но я всё же разобрался, в чём дело. Оказалось, что эта выставка плакатов называлась: “З ким и проти кого воювали украинськi нацiоналисти?”, и, подойдя ближе к памятнику, я прочитал: “Памятник В.И. Ленину. Поврежден украинскими буржуазными националистами 30 июня 2009 года. Будет восстановлен при содействии Компартии Украины”. Всё стало понятно. За месяц до этого я уже видел повреждённый памятник В.И.Ленину — у Финляндского вокзала в Санкт-Петербурге, бывшем Ленинграде. Он стоял в большой коробке. Памятник был тоже повреждён, кажется, даже взорван, и, кажется, тоже националистами. Русские буржуазные националисты, как и украинские буржуазные националисты, не любили Владимира Ильича Ленина. Друг друга они тоже не любили.
Глянув ещё раз на дату 30 июня 2009 г., я посмотрел напротив и направо, на другую сторону Крещатика, на Бессарабский рынок. А прямо напротив меня был бывший кинотеатр стереоскопического фильма, в котором я смотрел фильм “Робинзон Крузо”.
Внезапно я вспомнил… Я вспомнил весенний шум киевских каштанов мая 1952 года… И то, что мне скоро надо сдавать экзамен по украинскому языку, а ведь мы вернулись в Киев совсем недавно, и я украинский не знаю… И газированную воду с сиропом за 4 копейки на углу Ленина и Пушкинской… И соседей — Марью Львовну с сыном Лёликом и Фаню Климентьевну с внуком Адиком, который не ел плавленые сырки, а питался исключительно голландским сыром… И серую книгу, которую я тогда читал — К. Маркс “Выписки по хронологической истории Индии”…
И мамино кремовое платье с разводами…
Я вспомнил 23-го мая 1952 года и то, что тогда случилось.
Ко мне вернулась моя историческая дата.
И чем моя дата хуже других дат — скажeм, 19 августа или 4 ноября? А по неповторимости — ей вообще нет равных.
Сент-Луис, oктябрь 2009 г.