Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2008
Дмитрий ЦЕСЕЛЬЧУК
/ Москва /
Уложение номер один
1
В утробе матери укроюсь
по месту жительства устроюсь
взяв ксиву для и.о. плода
Пускай сжигает города
ниспосланное людям Слово —
а в низком житии — цифирь —
Не возвращусь на Землю снова
пить из пакетика кефир
и кукиш кренделя жевать
с конспектом шляясь по физфаку
Как в люльку лягу на кровать
читая курс по Зодиаку
В кроватке с грифельной доской
любил лежать балдея Пушкин
Дивану присягал Толстой
листая Гёте Для старушки
замыслив казнь от топора
кушетку тискал Достоевский
Ты в карты загляни Таро
выдь на Кузнецкий Мост на Невский
проспект — над шляпами толпы
парят как ангелы желанья:
раздвинув локти лезть с тупым
упрямством в Лоно Мирозданья
и скрупулезно изучать
созвездья Пса и Скорпиона
Диван — твоих пружин печать
для ягодиц И нет закона
такого чтобы оттиск твой
декретом власти дозволяли
Где сыщется такой крутой
чтобы за имя Илаяли
взять с сочинителя пятак
он свой шедевр отдаст за так
В утробе матери когда
народ в сердцах не матерился
сжигало Слово города
Бывало Демиург ярился
под корень столько царств извел
свой Лик уподобляя Звуку
покуда Мат не изобрел
Fuck you в уста вложив науку
в утробе матери — вот факт
с которым трудно примириться
Затеяв с выгодой контракт
Изволил в старом усомниться
2
Все встало на свои места
Разбился кто успел на пары
Плодиться стали И с листа
Карты Таро читать про чары
и смерть Первопричину звезд
на небесах не замечая
Вот разве что — Кузнецкий мост
с его брусчаткой Да пищали
стрельцов созвездием Стрельца
ниспосланные как Устои
Уклад — от деда и отца
Все остальное — зло пустое
В утробе матери своей
был русским немец и еврей
Вот где она — твоя утроба
Любовь к отеческим гробам
Служи поглядывая в оба
А что не так — дай по губам
Верни устоев смысл Слову
И фарисеев бей как мух
Уклад поставь в первооснову
И если станешь нищим — Дух
Блажен раб божий нищий духом
А кто Он — знаем лишь по слухам
Хмарь
Свернувшись кренделем на стуле,
кот свесил хвост.
На даче хорошо в июле.
Радуги мост
горбом уперся в глубь зенита.
Сырая хмарь
висит, просеяна сквозь сито.
Как пономарь,
бубнит на крыше барабанщик
и в бубен бьет, —
неплохо пропустить стаканчик,
пока он льет,
открыть на всей террасе рамы,
выглянуть в сад —
нет под зонтом на лавке мамы.
…Дела на лад
пойдут — вот-вот случиться чудо.
До сорока
дней и самим дожить не худо.
Ну, а пока
хмарь зарубцовывает раны
печаль-беду,
все кажется, — платочек мамы
мелькнет в саду.
Кот сел на стул, слюнявит лапу,
навел фасон.
В саду на днях увидел папу.
— Жизнь только сон, —
сказал философ. Может, снится
мне эта хмарь —
на Ваши канувшие лица
гляжу, как встарь.
Очевидец
Как Вергилий, весь в исподнем,
По соседским преисподням
Ночью шествует лунатик,
Запахнувшийся в халатик.
Пробираясь по карнизу,
Как заядлый акробат,
Он, для тех, кто смотрит снизу,
Словно к форточке скоба.
Любопытен до упора,
Многоопытен в делах, —
Из избы — побольше сора,
Ссор побольше — на пирах.
Словно он уполномочен
Сор соседский примечать.
О себе не любит очень
На вопросы отвечать.
Он такой же, как и мы,
У него своя Геенна, —
Но про огнь его тюрьмы
Все молчат обыкновенно.
Потому что по ночам
Ходит в гости кто без спроса?
Головы его кочан
Покраснел, как папироса.
Может лопнуть от стыда,
Может — и от любопытства.
Как падучая звезда,
Догорит в лучах бесстыдства?
Но скорей всего под утро
Из натруженной башки
Кто-то, поступая мудро,
Наши ссоры и грешки
Возвращает восвояси.
Как монах-расстрига в рясе,
Спит ограбленный лунатик,
Завернувшись в свой халатик.
У Брейгеля
У Брейгеля парень с хвостом
отрезает свою колбасу
чью-то чужую отрезав и зажав в кулаке
я свою повсюду с собою несу
этот будет жить теперь налегке
У Брейгеля черепà сквозь кожу
глядят будто смотрят в окно
и в каждой сценке каждая рожа
с хозяином заодно:
четвертовать — так четвертовать
и без дальнейших помех
на колесо будут поднимать
тебя на глазах у всех
У Брейгеля есть картина зимы
иди погляди в окно
такие же люди деревья черны
вот разве что носят другие штаны
но это ты все равно
это твоя по колено нога
оторвана где-то гниет
а ты не хочешь знать ни фига
а ты плевал на нее
тебе тому кто хотел убить
но сам в переделку попал
лишь бы кого-нибудь
лишь бы любить
а на прочее ты плевал
стучит деревяшка по мостовой
а ты все еще живой
У Брейгеля как бы лучше сказать
как розы дерьмо цветет
и каждый свое только хочет знать
хоть на тебя целая рать
из-за угла прет
и каждый в толпе так одинок
что только с толпой идет
и каждый пропойца пройдоха игрок
счастье свое кует
и каждый с частью своей счастлив
будь это обрубок ноги
будь мор вокруг чума или тиф
но ты свое береги
У Брейгеля море корабли паруса
пасть кита как кровавая медь
спицы воздетого колеса
вытоптан снег чернеют леса
и сквозь счастливые голоса
вдруг окликает смерть
* * *
Невероятный сентябрь
не поразил ворону,
Каркнула хотя б,
в кронах чистя корону
жаркую сентября, —
протуберанцами пряди,
верю, что не зазря
в ярком стоит наряде.
Тлеет за прядью прядь
в красно-бордовом пепле.
Сможет нагим стоять
или повиснет в петле
первых морозов. Мрак
розовый вечерами
над головою наг
с буковками. По программе
должно читать цифирь
звезд в плоскодонном небе.
Я по тебе, Эсфирь,
вновь закажу молебен, —
спросишь за танец свой
голову сентябреву?
Вот он, еще живой,
долларово-рублевый.
В Каннах совсем не тот,
как у нас тут — в Купавне.
Роясь в стихах, как крот, —
в силу привычки давней,
толком не дожую
яркий сентябрьский пряник, —
чудится — де жавю,
он — на де факто тянет.
Гроздья рябин с куста
Забарабанят в ставни, —
заколебал, достал
суперсентябрь в Купавне.