Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2007
Рифма
Как женщина, негромкая с утра,
с пергаментными нежными тенями —
ты, рифма бедная,
любой
дороже и лихой, и небывалой.
Она стоит в халатике цветном
на кухне, освещенной первым снегом,
единственная —
и своей
не сознает, сжимая сердце, силы.
Повесть
В лиственничнике,
в сосняке,
на лестничном сквозняке
было мне —
ну больно.
А у вас свет горел, вбивал клин под дверь.
А за дверью вы были,
ты был —
ух ты, как твердый знак,
стоял, как ель или пихта!
А моя жизнь крошилась, мел, лифт ходил, гремел,
падал в шахту.
Было — ну и быльем.
Ну, не было нам вдвоем —
что ж теперь.
Было и увело, ну, увело —
сразу набело.
Свет бежит, реку рябя.
Я в дверях стою, я тебя люблю,
я вернулась.
Сумерки. Мы
в подъезде твоем,
на лестничном сквозняке —
тут до темна светло, точно в березняке.
Круг
нас не было, мы были за
— в моей Твери, твоей Калуге
— в твоей Твери, моей Калуге,
в начале, то есть в эпилоге
в окне твердела бирюза.
Нас прочило друг другу столько
вещей, добытых не трудом…
И эта шаткая постройка
уже постольку стала: дом.
Мы прожили… Прожили. То и
останется, что сможет — без.
И кто те слившиеся двое,
не поделившие небес?
* * *
в тысячу ватт закат —
Понт:
горизонт
тем и чреват.
Знак бесконечности: бант,
дельты атласных лент,
глин
голубых
кожа, ладонь
дна, где любой — Гераклит,
скороговорки рек:
грек
или рак —
оба рекли.
* * *
Как ни царапай сердце лес — в лесу
нам жить теперь, друг мой.
На отчужденья полосу
приду я, как домой.
С волками я молчать, и ты не выть,
и ты учись молчать.
По-волчьи знать, по-птичьи пить
и больше гнезд не вить.
День, когда привезли рояль
Ты помнишь, на рояль квадратный
легла оранжево жара,
под лупою десятикратной
его дымилась кожура
облупленная, и прогреты
из окон охрою густой,
перекосились, как портреты,
квадраты света над тахтой.
Так жизнь текла, без перебоев,
едва на стыках сократив
как будто бы чужих обоев
все повторявшийся мотив.
Но ромбы светлые, квадраты
уже скользнули на узор,
и звякающие караты
из кухни вынесли во двор.
По-детски дачная рутина
свободой показалась мне:
тарелка с бледным Буратино,
укроп щекочущий на дне.
Ты умер в тот июньский, длинный,
не уходивший, как гудок,
а мне остался наклоненный
зари лимонный ободок.
На простынях
лопаток весла
бороздящий лед огонь
пожалуйста табань табань табань
льняные льдины без морщин и складок
соскальзывают чресла
сладок сладок сладок
коричнев сумрак комнаты ночной
как совы страшные следят из темных сумок
как будто бы родители со мной
у той стены — спят — руку протяни:
за шторой лодка прячется в тени,
рубашки узел послюни тесемок
зубами погрызи
еще чуть-чуть — отвяжется она сама собой
Заря в городе
(ЖЗЛ)
Выкатывается с востока
и озаряет на ходу
трубу, верхушку водостока,
кусочка крыши наготу.
Как мебель, сдвинутая в угол
при переезде, — город Н.
Но вот он розов — окон google,
на тумбах тающий Роден
осмысленные очертанья
приобретает вряд ли зря,
и тает тайна, точно тайна,
и удаляется заря.
Дома топорщатся, как триптих,
трещат сугробов короба.
И тут оттаивает критик
и бу-бу-бу, и ба-ба-ба.