Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2007
в палате было лето. а за окнами деревья стояли — будто женщины на полустанке — в странном ожидании. и лица их вспыхивали то алым, то карминным. в просветах ветвей бесшумно летели облака.
она лежала здесь уже несколько дней. как она здесь оказалась — помнила смутно. “скорая” приехала быстро. даже мальчик, спавший в последнее время на диване в гостиной, даже он не проснулся. вечером, пригревшись возле неё, он слушал о Навсикае. а она, поглаживая круглый шар живота, повторяла: “и здесь — мальчик”. мальчик приподымал голову и светился светом цветных её снов.
с утра всё изменилось.
внизу живота что-то тускло заныло, будто что-то пустило в ней гнилостные мерзкие корешки. комната с яркими маками, плещущимся сквозь жалюзи жёлтым тополем обрела тягостный коричневато-серый оттенок. мальчик спал. корешки тлетворно в ней прорастали. сознание вязло. будто дно озера взбаламутили. она набрала “03”. откликнулись сразу, спрашивали, она объясняла. сквозь коричневатую взвесь ей казалось, что вся она — глина. во рту — глиняный вкус. ладони — в перчатках из глины. и главное — там — внизу — это мерзко-коричнево-глинистое. вода заповедного озера из неё исходила. она иссыхала.
крупной и резкой предстала пред ней медсестра. рядом щупло белела спина мужчины-врача. она навсегда запомнила стыд свой и то, как врач утешал: “лучше выкидыш, чем родить хошимина”. она не могла понять, что за слово такое. наверное шутка.
она улетала.
зеленоватое озеро на потолке операционной. она растворялась в глади его световой. видела сверкающий кафель. озеро струилось уже над окном. видела лежащее тело, видела, как из чрева выскользнуло нечто крошечно-алое. в окне неподвижно стояли белые крупные облака. на столике сверкали щипцы. женщина в голубом прикрывала простынкой опустошённое тело. и, громыхая каталкой, тело её повезли по коридорам. она не всегда поспевала за ним. мчалась, срезая углы вот лифт. она даже в лифт пытается втиснуться. рядом с лифтером. он добр добротой старика, жизнь которого, как эта кабинка, движется вверх, потом вниз, устойчиво, с остановками на этажах. на втором переложили с каталки на жёсткую койку. в ноги кто-то сунул тепло. это грелка. она встрепенулась, вернулась. её колотило. она отвернулась. кто-то включил “бониэм”
Восполнение
— Знаешь, я хотела рассказать о нас, но что?
“а поскольку знала она не больше слов, чем знают другие, пришлось называть это влюбленностью”
— Я пишу не о нас, эти несколько листов — не о нас, но пусть будут.
во дворе дома яблоня зацвела. она видела её или в окне, или в отражении в зеркале, когда сидела за книгой в той в дальней комнате. и чувствовала всегда слабый запах цветения
— А у Мердок невнятные отношения и немного запутан сюжет.
с дерева осыпались мелкие матовые лепестки
— Вспомнила.
первые слова на тёмной лестнице
мелькнуло-погасло
столкнулись
сказали друг другу что-то случайное
через несколько дней они встретились. так и встречались. не договариваясь где и когда. ехали бог весть куда. он помнил когда. она забывала где. и волновалась. ей нравилась его откровенность, нравилось, когда прикасался к шраму. от нежности становилась прозрачней. потом где-и-когда выходила на витиеватый чугунный балкон, смотрела как все вокруг розовеет. и было это где? — где-то-на-юге? он уверял — с высоты открывается вид. тащилась на гору. пялилась на цвета речного песка его майку. пот выступал, разгорячилось лицо, стало вдруг простодушным. и над обрывом, по-обезьяньи цепляясь, он стал взбираться на дерево. дерево называлось кизил
закричала. вслух или нет? не помнила. помнила только, как стояла как вкопанная и смотрела как падал. что делать? бежать в тот чёртов поселок. в милицию. ждать пока два незнакомых неторопливых приедут. будут смотреть на искажённое смертью лицо?
“ну успокойся ну все хорошо что ты волнуешься так” в ладонях спелые ягоды с вяжущим вкусом
он прыгал. лежал на волнах. кричал “в детстве мы доплывали с отцом до буйков а однажды чуть было не утонули”. море искрилось. пустынное побережье. прохладные камни. неожиданно дождь налетел. заторопились в крошечный номер. полупустая гостиница. лежали, смотрели сквозь жалюзи на тёмное небо
утром пораньше (в полуподвальчике пахло плесенью, влагой, милой домашностью) она покупала влажный, чуть желтоватый сыр, пресный душистый лаваш, молодое вино в пластиковой бутыли. и продавец (звали его на русский манер дядя ваня) дышал табаком и был чёрен как море
в полдень они добрались до старинного кладбища. от усталости ноги совсем заплетались. она ныла и, посмотрев на высокие урны, сказала “я бы хотела чтоб прах мой развеяли над рекой над мостом над тем помнишь?” он засмеялся, ответил, что “обязательно”. она вдруг обиделась, замолчала. он вскоре вернулся с “боржоми”, снял с ног её туфли, сорвал лист подорожника, лизнув по пластинке, приклеил к мизинцу
потом набрели на униатскую церковь. там было венчание. она-полноватая-в-кремовом-платье-со-старинным-шитьем-он-приземистый-чуть-приземленный-испуганно-важный картинно стояли перед аналоем. и горстка гостей приглушённо торжественно переговаривалась. она вдруг расплакалась. а за ужином в гостиничном баре выпила, захмелела, ботала без умолку, закурила, от первой затяжки её затошнило, а он все подтрунивал над чувствительностью её
— Ну вот — так коротко — из восьми я оставила только эти листы — но разве рассказ может быть так завершен?