Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2007
С немцами общаться трудно — можно заснуть от скуки. В прямом смысле. У них две темы: зарплата и отпуск, обе крепко с цифрами и расчетами связанные. А на меня цифры удручающе действуют, особенно перевернутые немецкие, которые надо в уме крутить и переворачивать назад, чтобы понять. Да и зачем их понимать, если денег всё равно нет?..
Надо же додуматься до такой “демократической” глупости, чтобы того, кого хотят депортировать, предупреждать об этом заранее письмом: “Уважаемый г-н N, такого-то числа, в 11.00, Вы будете депортированы на родину, в …”. Ясно, что такого-то числа, в 11.00, никакого г-на N и днем с огнем не сыскать — спрятался в мусорном баке или нырнул в мафию. Это то же самое, что предупреждать ходящего на свободе приговоренного к смерти: “Завтра, г-н N, мы вас собираемся казнить. Подходите в 11.00 к виселице…”
Пожилой немецкий чиновник учит молодого: “Ложь видна, если у человека лоб и нос блестят от пота, он нервничает, ерзает на стуле, перекладывает ноги. Голос ходит. Модуляции, фальцет. Прячет глаза. Много говорит, несет всякую чушь. Рот сильно сохнет. Веки набрякают, глаза убегают вниз”.
У немцев не потому так сильно развита бюрократия, что они страстные любители порядка (хотя и это тоже), а потому что они (как все исполнители), страшные перестраховщики: боясь возможной кары за импровизацию или ошибку, они стараются огородиться/отгородиться печатями и подписями от всяческих последствий.
Союзники, в страхе перед Сталиным, не предприняли окончательного демонтажа немецкой экономики, как хотели сделать вначале. Начиналась холодная война, опять была нужда в оружии, поэтому заводы Тиссена и Круппа были сразу восстановлены и вскоре стали давать первую сталь и первые пушки. В романе “Обломов” Гончаров показал два главных способа жить — германский и славянский: прагматично-рассудочный, активный (Штольц), и мечтательно-пассивный (Обломов). Возведенные в высшую степень, оба приводят к хаосу.
У немцев растет ненависть к иностранцам. Это чувствуется во взглядах, ухмылках, ужимках, закатыванию глаз. Откуда эта спазматическое чувство к иноземцам? Они уверены, что все их обкрадывают, объедают, обирают (хотя больше преступлений, чем немцы в ХХ века, не совершил никто в истории человечества).
Надо, чтобы Бог очистил Германию от иностранцев. Но, в отместку, запер бы ее со всех сторон: пусть варятся в собственном соку, и ни шагу из зоны, из-под свинцового неба и вечного дождя. Никаких отпусков на юге, никаких теплых морей и вкусных блюд: одна картошка, лук, капуста и эмансипированные ведьмы-жены.
Для немцев весь мир делится на немцев и иностранцев.
Достойно ли достойному человеку жить в Германии, если он не немец?.. Это большой вопрос…
Вообще если немец умен и глубок — то он большая и широкая личность, если же мелок, глуп, мещанист и пошл — то он большая скотина. А народ, к сожалению, состоит из большинства. Недаром и Ницше, и Лютер крыли немцев последними словами. Ницше: “Немцы — свиньи, не умеющие мыслить”. “Одаренность славян казалась мне более высокой, чем одаренность немцев, я даже думал, что немцы вошли в ряд одаренных наций лишь благодаря сильной примеси славянской крови”.
В Германии начался пожар под крышей одного из высотных домов. Иностранка бегает по этажам, кричит: “Feier! Feier!” [праздник] вместо “Feuer” [пожар]. А немцы сидят по квартирам, кивают и качают головами, думая, что она их на вечеринку приглашает. Три этажа сгорело, пока разобрались.
В усыпальнице германских императоров в Шпаере висит табличка “Не разговаривать”…
Сбор денег в группе немецких студентов на гриль-парти. Высчитывание, кто сколько кусков мяса съест, и какой у кого может быть в будущий четверг аппетит… И размышления типа того, что вдруг это он сейчас думает, что не захочет два куска, а на самом деле захочет, и как надо тогда будет просить у раздающего мясо: “Отрежь мне на 3,7 евро?”. Или список составим с перечнем примерно могущих быть съеденными кусков мяса?.. А вдруг в четверг понос будет или икота?.. Мертвенный менталитет, мертвящий регламент.
Мрачная шутка: “Комплекс в Дахау работает в музейном режиме, но при острой необходимости может быть переведен в рабочее состояние за два дня”.
Первая печь для сжигания людей (за колдовство) была изобретена в Силезии, в г. Нейсс, хотя проходимость была не та, что у потомков: за 9 лет — всего около тысячи ведьм и колдунов.
13 апреля 1248 года соборный капитул заключил договор о выделении денег на строительство собора в Кельне. 15 августа того же года архиепископ Конрад фон Хохштадтен заложил первый камень. Руководство стройкой было поручено архитектору Герхарду. С тех пор строят, достраивают.
40% всех дел в германских судах — пустяки: петух орет громко, собака не там писает, у соседа музыка громко играет. Чуть что — сразу звонок в полицию. Может, в чем-то и правильно — у нас бы пошли выяснять лично, а чем это кончается — известно. Нет сердечности, отношения прохладные, но нет и дикости, хамства.
Казахстанские немцы, Васятка Шмидт и Димок Мюллер хотели какой-то старухе выжечь на руке номер и получать за нее деньги, как пострадавшей в концлагере.
Немцы млеют от тихого умиления, когда видят вблизи больших начальников. Они обожают посты, кресты и чинопочитание. У них болезненное влечение к власти, звучным должностям и наградам. Простого мусорщика нет, есть Обермюльманн, а бригадир мусорщиков будет уже — Лайтенде Оберштаатсмюльманн.
По опросам, в Германии 15 % открытых антисемитов и 30 % латентных, скрытых.
У них это сидит в генах. Но сейчас им запретили вообще об этом говорить, а от этого, как известно, пар в котле только сгущается и нагнетается. Хорошо у Игоря Губермана описано, как на какой-то лит. конференции участники рассказывали еврейские анекдоты, а немец-славист молчал, молчал, а потом с завистью сказал:
— Как я завидую вам, что вы все это можете говорить!
Немцы очень чутки к социальным поветриям, как гончие, которым очень мало надо, чтобы напасть на след. В совокупности с безумным чинопочитанием и карьеризмом это дает иногда жуткие результаты.
Но всё равно: иерархия лучше анархии.
То, что в Германии, в бытовом плане, на первый взгляд может показаться смешным или забавным, в долгосрочной перспективе всегда оказывается верным. То, что они делают, чаще всего правильно. И поэтому последними обычно смеются они, а остальным остается только плакать.
Русские немцы из Казахстана охлаждают в бассейне для купания два грязных арбуза. Немцы в шоке. А другие устроились резать барана на детской площадке, при детях — мол, кровь в песок уйдет!.. Немцы вызвали полицию, и полиция долго объясняла, почему резать голову барану на детской площадке в присутствии детей нехорошо, а казахстанские фрицы не понимали: “В Казахстане всегда так делали, дети радовались, им интересно было смотреть!..”.
Русская мафия нашла в немецкой газете объявление: “Продается мерседес за треть цены” (это значит, хотят наличными). Пришли, скрутили хозяина, сунули в подвал. И всех покупателей, которые приходили с наличкой — туда же, в подвал. У всех деньги отобрали, в подвал сунули, а сами сели в мерседес (прихватили и две машины покупателей) и хотели уже ехать, как их взяли — у одного из покупателей был второй мобильник, которым он вызвал из подвала полицию.
Всем известно, что в сказке Крысолов увел всех детей из Хаммельна, но вот за что он это сделал? Оказывается, вначале он увел из города, как и обещал, всех крыс, но жадные горожане не заплатили ему обещанных денег: “За игру на дудочке таких денег не платят!” Тогда он разозлился и увел всех детей из города. Так что лучше всегда вовремя платить, чтоб в глупом положении, как те горожане, не оказаться.
Немца-начальника просят за какую-то женщину: “У нее дома проблемы!” А он отвечает: “Вот-вот, а я что говорю? Кто дома не может наладить дело, тот и на работе имеет проблемы!”
И уволил.
Уголок филолуха
(записки о словах)
У Карамзина: “В глуши дремучих лесов витают пушистые звери”.
Витать ⇐ от “обвитати” ⇒ “обитать”. Витатель. Витанье. Виталище.
— Дребезги соберем и склеим!
Дребезги — от “дребезжать” или “дробить”.
А может, от “брызги”? Или от “вдрызг”? Разбить в дребрызги. В дребырзги.
Слово артикль ⇐ от “artus” (лат.) — сустав, сочленение костей: Аристотель учил, что артикли в предложении играют роль, подобную роли коленного / локтевого сустава: в гнездах суставов-артиклей двигаются все остальные члены предложения.
Канитель — золотые и серебряные нити.
Просак — станок для витья веревок/канатов, занимал большую площадь, где были натянутые веревки/канаты и куда опасно было попасть.
Говорят, что фразеология — это зеркало общества. Если это так (а это, несомненно, так), то видно, что область труда не занимает какого-либо места в русском языке: слов для обозначения “хороший работник” почти нет (“трудяга”, “работяга”).
Но зато слов, обозначающих “бездельник” — пруд пруди: лодырь, лоботряс, праздношатаюийся, шалопай, оболтус, балбес, шалопут, сачок, фланер, филон, шалбер, ленивец, лежебока, обломов, байбак, дармоед…
В одной только Смоленской области была собрана масса обозначений “бездельника”: алатырь, алахарь, балахрыст, базарник, байдуга, байбак, байтус, банцуй, балтёжник, быкса, байдуска, вислый, воропёха, кавзель, дендюря, дырда, дрыгалка, лоёха, лёпа, лында, латрыга, луйда, ляга, ошар, опока, пустогряк, пяхтирь, плёха, сябёр, страбуль, турбыль, тельпух, тягарик, телепень…
Много слов с корнем “гул”: гулевенъ, гуляга, гуляк, гуляка, гулёна, гулялъщик, гулялъщица, гулянок, гулячка, гуляшка, гулявица, гультай, гультайка, гулътяйка.
Гультяйничатъ = “бездельничать, бить баклуши”.
“Гонять лодыря” связано с именем врача Лодера, который жил в начале XIX века в Москве в доме с большим садом и лечил своих больных (страдающих ожирением московских богачей) минеральными водами и частыми прогулками по саду. От его заведения, “гонявшего” бездельников, и пошло выражение.
Баклуши — чурбачки, из которых делают ложки. Работа настолько проста, что стала синонимом безделья, а расписная ложка — русским национальным продуктом.
Олух Царя Небесного. Олух ⇐ “волух” ⇐ “вол” = воловий пастух. Пастух-глупец, ждущий милости от неба. Другая версия — от болгарского “залух” = рассеянный, тупой человек. Третья версия: от “валяться” → “валух”. С этим “бездельным” корнем тоже связано множество слов: валуй, валяха, валяса, валявец, валява, валюга, волюшка, валюта, валень, увалень, валёк, волтух, волтуй, валтруп, вальтрун…
Если учесть, что фразеология есть зеркало общества, то выходит, что на Руси палачество и пытки всегда были в почете, чему свидетельство обильная “пыточная” (и часто используемая в сегодняшней жизни) фразеология:
тянуть жилы
тянуть за язык
давать руку на отсечение
пригвождать к позорному столбу
гнуть в три погибели
стоять как вкопанный
доносчику первый кнут
согнуть в дугу
согнуть в бараний рог
“Подноготная правда” — от ногтей под ногтями, а “подлинная правда” добывалась под “длинниками” — просмоленными кнутами, к концам которых были привязаны кусочки свинца.
Не идет ли воровское “надыбать” (“достать”, “добыть”) от дыбы?
Ползти по-пластунски, как ни парадоксально, идет от “лежать пластом”. Когда-то были “пластуны” — род войск, вроде разведки.
Стоять фертом — от названия старославянской буквы “ферт”, похожей на стоящего руки в боки человечка → Ф.
“Язынить” = болтать. “Они день и ночь язынят!”
“Язычить” хорошо подойдет в значении ругать, мучить, долбить языком: жена мужа целый день язычит. Он его объязычил. В камере кого-то язычат. Изъязычила ты меня до смерти. Хватит его язычить!
Газета ⇐ от “gazza, gazeta” (итал.) — сорока.
Каприз, кабриолет, каприччио ⇐ от “caper” (лат.) — козел.
Мегера ⇐ от древнегреческого духа мщения Мегера.
В основе таких разных слов, как Бойкот, Гильотина, Грог, Мансарда, Гобелен, Силуэт, Сэндвич, Шрапнель, Реглан, Никотин — лежат имена людей, так или иначе участвовавших в создании этих предметов или понятий.
Кощей ⇐ от “кость”, “костлявый”. Кощун.
С этим именем связаны “кощунство”, “кощунствовать”, “костить”, “костерить”, “пакость”, “пакостничать”. Польское kazic — портить; чешское kazit — портить, наносить вред
Морфий ⇐ от “Морфей”. Морфей и два его брата — Икел и Фантас, а также их отец Гипнос — были богами сна. Братом Гипноса был не кто иной, как сам Фанат (Танатес) — бог смерти. А родным домом этой приятной сонной семейки было подземное царство смерти — Аид.
Лазарет ⇐ от библейского Лазаря, больного проказой. В средние века так называли больницы для прокаженных.
Объегорить и подкузьмить — кто были эти два афериста-авантюриста?
Оказывается, вовсе не аферисты, а святые Кузьма и Егорий: на Кузьминки, в день св. Кузьмы (17 октября), с крестьянами производился годовой расчет, при котором хозяева старались обмануть крестьян. А полностью расчеты с батраками заканчивались 26 ноября, в день св. Егория, когда из окончательно “объегоривали”. Есть глагол “егорить” = обманывать.
Время ⇐ от праславянского “verme”, связано с глаголом “вертеть”. Вереница — того же корня.
Рок связан с глаголом “реку” (говорю) и его производными: речь, изрекать, прорицатель, предрекать, урок, срок.
С легким паром! — раньше это пожелание должно было предохранить моющегося в бане от козней баенника — домового, живущего в бане.
Ни пуха ни пера прежде говорили перед охотой, чтобы обмануть леших, оберегавших лесную добычу от человека.
Вооружен до зубов восходит, по версии Рабле, к древнему анекдоту о том, как некий древнееврейский пророк, съев книгу, обрел совершенную ученость, по другой версии — это просто прозрачная метафора, поскольку зубы — самое естественное и всегда “сподручное” оружие.
До зарезу, позарез ⇐ от “зарез” — так называют и складку кожи на круто изогнутой шее лошади, и место на шее убойного животного, где режут.
Дело табак пришло из жаргона волжских бурлаков: когда они тянули на лямках груженые баржи, идя по берегу Волги, им приходилось пересекать вброд попадающиеся на пути небольшие притоки. Чтобы не замочить кисет с табаком, бурлаки подвязывали его на груди или под мышкой. Если брод был глубоким и вода доходила “до табака” или “под табак”, дело было плохо, дальше двигаться было опасно.
Поприще ⇐ от глагола “переть” (идти): первоначально это был путь, по которому идут, место, которое попирают ногами.
С гаком ⇐ от немецкого Наскеn (крюк). В словаре В.И. Даля это, помимо прочего, и “мера земли в балтийском крае [то есть Остзейских провинциях], не равная, смотря по качеству почвы: рижский гак почти вчетверо больше эзельского, прочие между ними”.
А может, этот гак — от немецкого “hacken” — рубить?.. Прирубить себе немного от чужого. Или вообще возник по звуковым ассоциациям: когда рубят, “хакают” или “гакают”.
Навь — божество смерти у славян. Навь, Нав, Навье — обозначение покойников. Праздновался Навий день — день поминовения умерших. Навки или мавки — девочки, умершие некрещеными и ставшие русалками. В болгарском языке нави — злые духи, сосущие кровь у рожениц.
Бзык нашел! Бзык (озык) в говорах — это овод, слепень. Животное или человек с бзыком (бзиком) — бесноватые, ненормальные. Поскольку одним из видов сумасшествия и бесноватости является пьянство, оборот быть под мухой также связаны с порчей.
Абракадабра — магическая формула, на древнееврейском звучит как “авракадавра” и значит: “Скройся, нечистый!” Одновременно это было имя идола Сирийского, которое усвоили греки и передали дальше, в народы, как формулу магического заклинания. Имеет графическое изображение:
abracadabra
abracadabr
abracadab
abracada
abracad
abraca
abrac
abra
abr
ab
a
Типун тебе на язык! ⇒ Типун — это небольшой роговой бугорок на кончике языка у птиц, особенно домашних, который помогает им склевывать пищу. Разрастание такого бугорка может быть признаком болезни, о чем говорит пословица: “Чужие петухи поют, а на наших типун напал”.
По суеверным представлениям, типун обычно появляется у лживых людей. Отсюда и недоброе пожелание, знахарское заклинание, которое призвано наказывать лжецов и обманщиков.
Со временем его первоначальный смысл несколько изменился и превратился в запрет говорить, что не следует, под угрозой наслать что-либо плохое. У Даля: “Сип тебе в кадык, типун на язык!”
Бойко подвешен язык — может быть, в значении: язык колокола подвешен так мастерски, что хорошо и звонко бьет в бока? Языком молоть, чесать, мести.
В сумасшедшем доме один — с ума сходит, другой — в себя не приходит, третий — бредит, у четвертого — крыша едет, пятый — псих, шестой — свих, седьмой — чокнут, восьмой — тронут, девятый — в белой горячке, десятый — в черной спячке. Словом, все с дурцой и придурью, у всех мозги набекрень, вопят, кому не лень.
В чужих руках и хлеб — пряник.
Не шнуруй меня! = Не затыкай мне рот!
Это просто — и зверь поймет.
Скуда (голод) ⇒ скудельный (бедный) ⇒ скудный (бедный) ⇒ паскуда (нищий).
Нервяк = нервный человек. Или тот, кто на нервы действует? Нервулек, нервяшка.
Чувырло = морда. Что-то мне твое чувырло не по душе…
“Трус” ⇐ от “трясти”. Трус, кто трясется. Трус-трясун прочитал много сунн.
Харя и харизма — наверняка одного корня.
Хмурая хмырь, жабоморда с жопьими щеками
“Убогий” и “богатый” — одного корня.
Хлыщик, хлюст и брандахлыст заполняли вместе лист.
Хабал ⇒ хабальник ⇒ хабалда = наглый человек
Шалыган = шалавый = шалай
Не ерепень прошлого! Не ерепень душу!
Жальник = могила
Возможно, невинные тарталетки и тартинки — одного корня с царством мертвых Тартаром (произошедшем от “татар”). Путь из татар в бутерброды лежал через Францию, где есть блюдо “тартар” — фарш из сырого мяса, мажется на хлеб. Татары — тартар — Тартар. Татары, наевшись тартинок, сгинули с картинок. Хотя тарталетка может быть и от “торта” — маленький тортик.
Губастая губатка, рогатая рогатка.
Блатная музыка = по фене ботать = куликать по-свойски = курсать по фене = кургать по соне = рыбий язык. Курсать, куликать. По-нашему курсает.
Таить ⇒ татьба ⇒ тать ⇒ татéбная (большая кража). Шиш и тать грабят опять.
Каин = скупщик краденого ⇐ от Каина + от литовского kaina (цена).
Глоты и храпы — те, кто наглы и красноречивы.
Глот построил плот, взял храпа на трап.
Агрегат, насос, самосвал, ширлáвка = шприц
Спускаться на парашюте = делать лесенку = снижать дозу, чтобы слезть с иглы.
Драп = гашиш. Драпагон, драпарик. Драпагонов целый вагон, драпариков — тележка.
Драпарник = с кем куришь. Драпать с драпарями.
Дербанить = грабить. Дербан = дележ награбленного. Дербан дербанить = делить награбленное.
Кайф бычий. Кайфолов. Кайфолом. Кайфуша.
Ширакежник, ширакенщик, ширакет, шмыгальщик = наркоман.
Дамы, пугливые как ламы.
Браво туристо
(итальянские зарисовки)
1
Мой зять, немец Швагер, каждое лето в июне ездит с женой на озеро Гарда, где в местечке Валеджио проходит праздник — дань древней легенде. Мы — три пары — решили тоже отправиться туда на неделю и сняли жилье возле озера. Поехали на машинах из Германии через Францию и Швейцарию. Ехать километров восемьсот.
Швейцария. Альпы. Зеленые горы с проплешинами изумруда. Желтый парашют дельтаплана. Серебристый пикап с домиком-прицепом. Одинокие поместья-шале в укромных местечках. Из далекой горы словно вырублен громадный кусок мяса — красный разруб в зеленом. Бывшая каменоломня.
На границе Швейцарии и Италии видели, как карабинеры потрошили какую-то мелкую машину. Трое юнцов с зелеными хохолками стояли в растерянности, один держал здоровенный кальян, капот был открыт, а овчарка, впрыгнув в багажник, яростно обнюхивала его углы.
Карабинеры курят, собака ищет, юнцы дрожат, а кальян улыбчив во весь свой шланговый рот: а ну, как поганая псина отраву найдет? Тюрьма за затяжки, сроки за граммы, и не помогут ничьи телеграммы.
Озеро Гарда нашли быстро. Но долго искали пансионат по мобильникам:
— Какая там виа?.. Виа Верона?.. 27?.. Или 127?
— Нет, виа Аоста, 7. Где стоите?
— Около пиццерии.
— Какой?
— Какая-то “Донна”…
Начались диктовки: “Назад километр ехать” (но откуда?), “вперед километр ехать” (но куда?).
Сволочь Швагер даже не вышел на улицу, пил кофе на балконе (“не моя проблема”, — смеялся по-западному).
Табличек с улицами нет, на домах то № 64, то № 103… Куда?.. Вышли из машин. Всех спрашиваем — никто не знает.
— Вот полиция, зайдем спросим, — говорит жена.
— Нет уж, лучше умереть, чем к карабинерам лезть. У людей спросить надо.
Но люди-туристы, разомлевшие после пляжа, ничего не знают и знать не хотят, кроме озера, еды и сна.
Наш пансионат — прямо на берегу. Гарда — нечто воздушное. Горная Гарда. Вода и небо разделены горами: синь-чернь-голубизна.
Когда едешь вдоль берега, озеро прячется за зеленью, но вдруг, появляясь в просветах, взглядывает укромно, приветливо, цепко. Иногда улыбается. Лучезарны его взгляды.
Так же когда-то сидели на этом берегу кроманьонцы, смотрели на зубчатые горы, перебирали свою рыбу, возились с копьями и кресалом, раздували костры, думали о чем-то, предполагали идти куда-то по каким-то своим первобытным надобностям…
Говорят, что нас от обезьян отделяет 14 тысяч поколений. А сколько — от первых разумных людей?..
Утром, часов с девяти, в мире полностью властвует солнце. В небе чиркает чирок. В море прыгает нырок. Прочертил чирок черту. С рыбой хорошо нырку! Каждый чирок — знай свой чертог, не перепутай шесток!
Извечный деловой снуёж муравьев по земле. Хоть для кого-то ты — бог и Будда, глыба спуда.
Муравей встретил соловья у ручья: ушел из-под когтя, но угодил под клюв. Фатум-рок назначил срок.
Чертит птица свой чертёж, в небеса ей невтерпеж.
Солнце испанское жгуче, солнце латинское лучше — заботливо-ласково, властно-лениво, не инквизиторово огниво: жжет и знает, что слаб человек, уродец и гном, не одолеть ему лучей подъем.
Порхнул “порше”, прошуршал “мазератти”. Ярко-желтый “ламборджин” выплывает из пучин. Порше-поршок, золотой гребешок, серебряна головушка.
Говорят, какая-то женщина 30 лет копила на “феррари”, во всем себе отказывала, пахала на двух работах. И купила — подержанную, битую, за 300 тысяч… Ездить на ней невозможно — только смотреть. Итог жизни глуп и жалок. Психически больная женщина могла бы подать в Страсбургский суд на тех, кто свел её с ума рекламами, но таких, к сожалению, много.
Другой козлотур, белорусский олигарх, купил “Ламборджини”, привез его в Минск на трайлере, сел за руль и через метр завяз в первом снегу. А зима только начиналась.
Мой родич Швагер (тут он Коньятто — так по-итальянски “зять”, муж сестры жены), повез всех в глухую деревню, где в ресторане принялся расхваливать кухню:
— Ах, тортелини, ах, ригатони!… Фантастико макарони! Оптима квалита! Феличита! — хотя макароны и есть макароны.
С большой помпой выбиралось горячее. Известно: чем больше в меню перечислено всякого: “бифштекс с тем-то и тем, с розмарином да с тмином”, тем меньше будет дела на тарелке. Принесли по кусочку жареного мяса с картошкой-фри, салат (не из небесных гребешком), вино в 5–6 градусов. В общем, чем наш стол начинается, тем итальянский заканчивается. Хорошо, что напоследок хоть хлеб со стола удалось стащить, чтобы потом с колбасой съесть.
Если в Арабистане цены надо делить на три, чтобы узнать реальную стоимость вещи, то в Италии — пополам. В Испании все дешевле вдвое.
А зять-Коньятто блеял и восхищался:
— Таких ригатони нет в мире! Классико! Фантастико! Брависсимо! Такое сорбе (кислое барахло в стаканчике, у нас за 7 копеек лучше было) ели патриции, а снег им приносили с гор!
— Судя по цене, его и сейчас с Эвереста доставляют! А по поводу тортелини могу только сказать, что им еще расти и расти до хинкали, — я прервал поток его похвал.
— О, хинкали — это да! — согласился зять, который ел хинкали на Крестовом перевале и забыть этого не может (еще, как истинный немец, он особо отметил купаты с гранатными зернами). Он ел хинкали и сравнивал себя с Прометеем, сидящим на привязи в Кавказских горах, но я напомнил ему, что Прометей ничего не ел, это у него выедали печень (под желчным соусом).
Итальянец тебя обманывает с улыбкой, ужимкой, усмешкой, а испанец — с хмурой рожей, свысока, через губу.
Продавцы воздуха и природы, итальянцы свели с ума мир всякими глупостями. Всё — пшик и взблеск, бурливой речи плеск, макароны, тесто — престо, престо, бене, скузи, не прожить вам без джакузи!.. У нас — лучшие в мире макароны, очки, туфли, платья, шифоны! Кожа, кофе, брюки, сыр! Краски, море и ампир!
Наутро в похмелье ворвались крики жены:
— Вставай! Нас обворовали!
— Кого? Когда?
— Всех. Ночью. Ты спал, как бревно, а тут воры ходили!
Мы все — четыре пары — жили на втором этаже, балконы один за другим. Утром кто-то из нас пошел купаться: под балконами валяются наши паспорта, бумажники, сумки, шорты… “Ничего себе вчера погуляли — паспорта с балконов кидать!” Начал собирать. Выяснилось, что денег нет. Но ни карточек, ни документов, ни фотоаппаратов домушники не взяли — только деньги. Хорошо еще, что не все деньги пропали — прошлись воры только по балконам и по смежным с ними комнатам (где я, например, спал как бревно), а во вторые, где сейфы, не влезали…
В итоге — общая недостача — около 500 ┬ плюс мобильник с телевизоров (евро в 800). Неплохо для 5 минут работы. А мы отделались легким испугом. Хорошо, что документы, карточки, паспорта не тронули. Как легко сделать человека счастливым! Сначала надо крикнуть “У тебя все украли!” — а потом объявить, что украли только деньги — и человек счастлив до умиления: спасибо, родные, что паспорта не взяли! Нюхайте, колитесь и кайфуйте за наше здоровье! Полная эйфория!
Я высказал предположение, что сделали это дети, внуки или племянники хозяев пансионата или кто-нибудь из родни — козья ностра не дремлет, пусть бамбины тренируются на лохах, приехавших на черных автомобилях. Почему не в первый день обокрали?.. А дали распаковаться, понаблюдали, кто где спит. Увидели, что мы балконных дверей не закрываем, уехали в ресторан (значит, выпьем). И ночью, дав заснуть, проникли. Один перелезал с балкона на балкон, брал вещи и швырял их вниз, второму, который вытаскивал деньги, а остальное кидал на землю (брошенные кошельки, сумки, косметички, шорты лежали не в общей куче, а строго под теми балконами, где жили их хозяева). Благородно! Могли ведь унести прочь или выкинуть в мусорные бачки! А не сделали, вежливо оставили. Спасибо вам за это, ребята. Это благородно. А дураков обуть никогда не вредно.
На наши жалобы портье покивал головой, сказав, что он предупреждал, чтоб закрывали двери и окна, и ввернул анекдот об итальянских ласковых ворах: у людей украли машину, они бегают, убиваются; вечером машину вернули с запиской — мол, спасибо-извините, нужна была для дела, вот вам за беспокойства два билета в Ла Скала. Люди рады, хвалят воров за рыцарство и изящество, едут в Милан, слушают оперу, а, вернувшись, обнаруживают, что их квартира ограблена дотла…
Потом портье сообщил, что недавно задержали то ли цыган, то ли румын — мальчишки лазили по балконам и кидали добычу папе, который проверял содержимое сумок и штанов.
Мы посетовали на цыган, румын и албанцев и несолоно хлебавши разошлись по комнатам. “Ничего, принесли малую жертву, чтобы не приносить большую”, — подытожил я в уме.
Жена ругает меня пессимистом, а я думаю, что мрачный песси куда лучше вечно-веселого оптимиста (опти), вроде зятя-Коньятто, который восхищается мухой, не замечая за ней зловещего слона, который так хорошо виден пессимисту. К тому же песси не так легко кинуть мордой в грязь — он готов ко всему, настороже, начеку. А опти постоянно перепадают тычки, пинки и затрещины, которых он совсем не ждет, занятый своим повседневным блеянием:
— Ах, соборы-моторы! Витражи-виражи! Солнце-оконце! Дворик-садик! Картина-кантата! Фонтан-великан!
А песси угрюм:
— Ну, пришли мы в эту Пизу, увидели этот шедевр неудачливого архитектора, руки обрубить ему мало. Посмотрели сделал круг, как на панихиде — и можно уезжать: смотреть в этой Пизе больше нечего. Гонец из Пизы. Абзац из Гизы. Лучше сидеть дома — здоровее будешь. И Аль-Каида не взорвет.
Едем смотреть замок Габриеле Д’ Аннунцио, столпа символизма и друга дуче. Дорога — мимо лохматых серебристых олив, мимо городков на холмах, где дремлют церкви в россыпи домиков и всё колышется в солнечном мареве. Деревушки — как из картонной книжки-вставалки.
Замок — мрачное сооружение в нацистском (псевдо-классическом) стиле на вершине горы. С амфитеатром, галереями, залом, где выставлена подводная лодка (деревянная), на которой поэт-солдат плавал еще в Первую мировую. Там же вмурована в скалу настоящая палуба корабля. А сам поэт похоронен на самой высокой точке — саркофаг на столбе, вокруг, лучами — 10 саркофагов его друзей-соратников: Роберто Гиганте, Винченцо Розетти и такие ребята. Поэт подарил свою любовницу Муссолини, но ни дуче, ни ей этот подарок впрок не пошел: их вместе повесили вниз головой (о чем поэт написал поэму).
Оттуда поехали в городок Сирмионе, где крепость 13 века — четырехугольные, массивные башни из весомых булыжников. Камень парапетов отполирован временем до бархата. Зубцы стен — “кремлевские”. Башни пристально вглядываются в море. Во рву трепещутся утки на плавучих гнездах. В воде фланируют рыбины, беспечно изгибая станы. По небу носится стая ошалелых птиц.
Улочки кривы и узки. Своды, переходы, тупики, замшелые камни, решетки. Один дом скрыт под фиолетово-красными цветами, словно они растут прямо из стен. По углам притаились “Валентино”, “Версаче”, всякие иные Гуччи-Шмуччи — искусители и обольстители рода человеческого, добрые джинны итальянской экономики.
На горе — вилла Катулла, отца лирики. Жил над озером, писал стихи, кормил чаек, смотрел на вечную гладь гордячки Гарды. Поэт-тюлень, поэт-вельможа.
“Мазератти” мазнул пылью, обогнав на дороге. Ему можно на “мерседесы” и “ауди” песком плевать, ведь мы — на родине самых дорогих и бессмысленных (и этим очаровательных) машин в мире.
Едем мимо полей кукурузы. Какаруза! Кукараза! Где Карузо? Где зараза?
Знойный легкий юг. Итальянцы называют Средиземное море “Маре ностре” — “Наше море”. Уверены, что им принадлежит всё медитерраново Лукоморье.
Итальянская комедия в разгаре: под большие литавры приносят очередные “макарони” и пиццу.
— Лучшие в Италии! Макарони фантастико! — кричит зять-Коньятто, большой италоман. — Пицца грандиссимо!
А что такое пицца?.. Пища птицы. Остатки, огрызки, кусочки, брошенные на теста кружочки. Красиво видеть и приятно есть. Но серьезным это блюдо никак не назовешь. Оно такое же изящное и легкомысленное, как всё итальянское.
Твердые соленые сыры — одно из великих открытий. Среди них король — “Грана падано”.
2
Праздник озера в Валеджио. Длиннющие, под километр, столы в два ряда, на пять тысяч человек. Разбиты на сектора. Стоят палатки. Все рестораны и пиццерии из округи вносят свою лепту — едой, официантами. Столы доходят до древних арок и продолжаются за ними. Дальше — полиция закрывает входы.
Не успели сесть, как принесли легкое вино, твердый сыр и колбасу “mortadella”, похожую на нашу “любительскую”, с жирком.
Пока закусывали, узнали из динамиков, что суть легенды такова: некая нимфа влюбилась в офицера и знак любви подарила платок с завязанным на память узлом (узел был в виде тортелини, поэтому это блюдо тут особо почитаемо). Но на офицера имела свои виды генеральша; она нашла злосчастный платок и отослала офицера к нимфе, то бишь приказала его утопить: любишь нимф — люби и под водой жить!
Лучшие в мире тортелини не заставили себя ждать, причем диктор объявлял, какой они фирмы и кто их сотворил.
Потом появились ряженые: маркизы и синьоры в камзолах, сапогах и бляхах. Девушки под Джульетту, с повязками на лбу, кружева на шее. Мальчики под Ромео, в брюках до икр, в чулках и шляпах с перьями. Стражники, копья, факелы. Перезвон бубенцов и бряки ботфортов.
Вертятся шуты (жук и жаба на беретах). Скорые кельнеры раздают добавки.
Потом дошло до куска мяса с кровью и солеными артишоками (смесь маринованных огурцов и чеснока). Мясо без соли и перца, зато кровищи — словно из сердца.
Не успел я начать роптать по поводу крови и теста, как взвилась итальянская опера. Стемнело. Замерцали свечи, всунутые в пустые бутылки. Побежала по столам длинная цепь огоньков. Понесли граппу.
И тут с горы, из крепости, начали пускать салют. В небе замельтешили золотые гномы, штрихи, зигзаги. Раскинулись плакучие ивы пламени. Райские яблочки наколоты на шпаги. Алые квадраты и серьги, алмазные иглы, бенгальские игры… Иероглифы из огня. Горящие хризантемы. Круги и овалы, брызог обвалы. Яркого счастья завалы.
Искры фейерверка сыпались с неба прямо на голову, в глаза, за шиворот. Искр блеск, небесный бурлеск. С купола — на кумполы.
Музыка нарастала. Сердце волновалось, грустило. В глазах щипало, в душе свербило. Печаль и радость мучили одновременно. Хотелось жить вечно, в покое и мире или тут же умереть под залпы салюта…
Последней в небе появилась громадная мадонна с бамбино. Фейерверко грандиозо. И ви́но фуриозо…
Наутро, после праздника, опохмеляемся в бассейне и время от времени продолжаем обсуждать кражу:
— Ночью, перед воровством, снаружи шел противный запах. Может, они сонный газ пустили на нас? Усыпили, уморили?!
— Мы и без сонного газа под газом были.
— Кто нас обобрал — местные или профессионал? И сколько их было? И как они влезли?
— Как потрошили кошельки и сумки? Где деньги совали в свои воровские подсумки?
— Наверняка урки-албанцы.
— Нет. Албанец украдет — и по горлу полоснет. А эти брали только деньги.
— Не взяли фото, не взяли авто, хотя могли прихватить то-то и то. Ключи от машин лежали на столах.
— Ими двигал страх. Авто могут найти, или будут искать, тогда им спокойно не спать. Унес паспорта — карабин у хвоста.
Кстати, все встреченные карабинеры упитанны и толсты — копия наших советских свинообразных ментов-уголовников. Пусть лучше элегантный карманник обчистит всласть, чем к ним попасться в снасть.
Вокруг много итальянцев. Звучит тысячелетняя латынь: прего, скузи, бонджорно, грация, кончерто гроссе, пиано и форте, спагетти, пицца — водой бы этой сказочной упиться…
Певучесть итальянского языка такова, что хочется повторять гармоничные звуки, легкие интонации, выпевать слышимое. Смысл не важен.
Когда латынь стала итальянским языком? Когда “римляне” превратились в “итальянцев”?.. Надо бы у Швагера спросить.
Лица итальянцев в массе очень интересны. Есть очаровательные невысокие женщины, с пепельными глазами и оливковой кожей. Носы у мужчин встречаются ой-ой-ой, кавказского разлива.
В одном дворце наткнулись на огромную картину Рубенса: лица как зады, зады как мешки, носы — мятыми картошками. Сразу видно, что моделями великому мясописцу служили не легкие южане, а грубые северяне.
“Картолерия”. Здесь продаются бумаги, конверты, открытки, альбомы.
Магазин одежды “Ла Цанцарра”. На тбилисском жаргоне “цанцара” — это человек, который всюду суется, суетится, надоедает, отчасти деревенщина. А на итальянском “цанцара” — это назойливая мушка-кусалка, вроде комара.
Старухи, сидя у ворот, отслеживают жизни терпкий лёт: перемывают кости прибывшим в гости. Ведьмы черны, без зубов, а зубоскалят будь здоров: скузи, скузи, меццо форте. Проникают до аорты — с кем кто спит, кто как живет, сколько стоит сыр и мёд, пармезано, чиабатта, ла финестра, та горбата, этой волосы длинны, та виновна без вины.
Кто хочет быстро и широко потратить деньги под салюты и фейерверки, должен спешно ехать в Италию — там созданы для этого все условия: мышеловки заряжены лучшими в мире тортелини — подходи, влезай, получай. Где жил Катулл — теперь монетный гул. Там прятался бездомный Леопарди — плати за дух его и пряди.
Но кто хочет медоточивой речи, синего неба, лиловых связок сирени, цветов, растущих из стен, дремотной тиши — тот тоже должен спешить в Италию, где миг равен веку, а век — мигу, помноженному на жизнь.
В городе Мантуя — огромные кирпично-красные кубы дворца и башен, с фигурами на крышах. “Кремлевские” зубцы на фоне синего неба. Высоченные окна разделены двумя или тремя колоннами. Пузырчатая базилика с крышей, как крышка чайника. Стоит уже 800 лет. Внутри колонны, красный камень. Отверстие в полу, а там, глубоко — крипта, первая церковь, вокруг которой настроена базилика, похожая на кастрюлю из кирпича.
Палаццо Дукале — дворец правителей. Угрюмо суровятся арки окон. Зал химер. Каменные столы с инкрустациями. Узорные потолки. На окнах — косые жалюзи из черного дерева. На втором этаже — дворик и сад. На громадных потемневших полотнах все время кого-то жгут, пытают, рвут клещами, бьют палками. Картина с рукой, которая все время показывает на тебя, куда бы ты не отошел. Решетки подвалов, где сидели преступники. Галерея с мраморными бюстами императоров. Фрески в комнате, расписанной отцом перспективной живописи — Андреа Мантенья. Фреска — от итал. fresco — свежий (надо было быстро расписывать и покрывать раствором).
Древняя Падуя полна людей, движения, грохота, шума мотоциклов. Собирают столы после базара на площади. Перед кубом караван-сарая люди сидят в кафе. Дремотный кайф солнечного города. Опять круглая, как банка, пузатая базилика. На киоске написано “Газеттино”. На велосипедах — старики с кошелками, загадочные маленькие стройненькие девочки с папками, парни воронова крыла с рюкзачками. Много молодежи. Не мудрено — в Падуе самый старый университет в Европе.
Дом, где умер бунтарь Гарибальди. С его балкона малыш пускает мыльные пузыри на туристов, ужасно смущаясь при этом, но продолжая пускать.
Собор с мощами св. Антония описать невозможно — нечто потрясающее по внушительности и силе. Внутри оправлены в золото реликвии: нижняя челюсть, кончик языка и голосовые связки св. Антония. Тут же — его черно-белая туника. Отдельно — саркофаг с мощами. На саркофаге — фотографии тех, кого спас святой. Люди стоят, приложив руку к саркофагу, молчат, думают. Я тоже приложил. И камень стал теплым, сказал мне что-то, чего я не понял, но смутно ощутил.
Устав как собака, убитый пятой Падуи, я заснул на солнце возле бассейна и обгорел, словно индюк в духовке. И это перед завтрашней поездкой в Венецию!.. Как тут не станешь ярым песси? А для обгоревшего любая Венеция покажется адом, да еще в 35-градусную жару.
И показалась.
3
Как известно, Венеция лежит на островах. Сколько же надо было кораблей, чтобы эту махину строить, кормить, содержать?.. Побережье соседней — напротив, через залив — Далмации разрушено: там вырубили все леса для свай домов диковатого водного проекта и почва поползла.
Вода вымыла душу из Венеции, остались маски, химеры и хлопоты официантов. Много мертвых переулков между туристскими тропами. Стикс, разделенный на стиксики и стиксушки. Город-маска.
Почему параноидальные тираны строили свои воздушные замки в самых труднодоступных местах — на болотах, в пустынях, на воде, на вершинах гор?.. Чего было в этом больше — желание покрепче себя увековечить или просто садизм, своеволие, дикий каприз?..
Бывал ли Петр Великий в Венеции? Видел её или ориентировался только на Амстердам и Утрехт? И что старше — Венеция или Амстердам? А может, Утрехт, заложенный римлянами? Надо бы спросить у зятя.
Венеция — человеческая напыщенность, воплощенная в труде рабов, чью кровь до сих пор выдаивают итальянцы и продают туристам. Пример того, что можно сделать, если зайти (заплыть) слишком далеко. Бездушные кулисы без двориков и посиделок, собак и кошек, беготни детей. Человек рожден ходить, ползать, лежать, но не плавать. На воде и в воздухе хорошо живется дожам, джиннам и поэтам, но не людям.
Выплывают дворцы по колено в воде. В других местах видны трущобы — закованы в воду, обречены на смерть. Никто не покупает зданий в Венеции, никто не хочет вкладывать денег в их реставрацию, ибо все знают, что город обречен.
Закат начался в 15 веке, когда открылись пути в Америку и капиталы потекли в (за)океанские дела. Это совпало с появлением турок-разрушителей. Потом Наполеон без боя захватил Венецию и передал её Австрии. Наступил конец, который продолжается до сих пор. Вниз по лестнице, ведущей в Лету. Мертвая вода венецианцев.
Готические северные соборы худы как работяги, а южные католические храмы толсты, упитанны, приземисты, как булочники. Они густо смазаны золотом, населены сусальными мадоннами, приправлены задами ангелочков, венками, ветвями, цветочками, раскрашены и разукрашены, как на дешевой ярмарке.
Собор св. Марка — аляповатый кич, золотом бьет в глаза. В нем неудачно сплелись византийский, мусульманский и ренессансный стили. Эклектика режет глаз. На фасаде — четыре коня, приписываемые Лисиппу. Они были когда-то привезены из Константинополя, потом украдены Наполеоном и возвращены после кончины тирана.
В магазин “Феррари” стоит очередь. Магазин “Картье” — вообще без витрин, черный куб с входом. Вот туфли за 500 евро, вот костюм за 15 тысяч. Дальше цены не смотрел — очки надоело одевать. Сумки от Дурацци. Туфли от Придурелли.
Если отойти от туристических магистралей, то видны пустые переулочки и тупики. Ни души. Только в кафе сидят синьор Дубиналли, мистер Чурбанетти, маэстро Кретини и господин Аферисто. Они хотят создать общество с безграничной безответственностью и показывать туристам мумию кошки из Дворца Дожей, которую ласкал сам главный водоплавающий дож.
Венецианское шоу может поразить китайцев и корейцев. “Маски-шоу” хорошего, мирового уровня. Когда-то город жил, кипел, клубился — сейчас он утомлен, как пожилая проститутка после работы. По грязным каналам плывут черные саркофаги-гондолы, похожие на плавучие гробы, в которых старые итальянцы распевают невеселые песни.
Как, интересно, тут можно вызвать “скорую помощь” или полицию?.. На чем они тут плавают или летают?.. (Как нам потом рассказали, почтальон в Венеции — профессия вымирающая: никто не знает схемы номеров домов — как-то очень заковыристо сделано: не по улицам, а по кварталам — так что № 156 неизвестной улицы соседствует с № 781 не менее неизвестного переулка-канала).
Венеция — старуха в буклях — выставила свои лишайные телеса на обзор туристам: мол, и мы когда-то были рысаками… А ведь действительно: когда-то эта Аристократическая Республика Serenissima была шесть веков кряду королевой Адриатики, впитывала в себя шик и блеск мира, служила точкой схода дорог, сбора золота и камней, перца и стекла. Правила и пекла. Но теперь — баста, конец и финита, ничем уже больше не знаменита.
Дыхание вечности бьется в маленьких городках Италии, а не в цирковых комплексах.
Сейчас Венеция оккупирована бывшим советским людом. Он всюду. Часть пашет по-черному, часть гуляет по-белому. Столкнулись сразу, как сошли с катерка в ряд лавчонок, где маски, шляпки, сувениры, посуда. В глубине ларька пышногрудая, крепенькая девушка флиртовала с худющим итальянцем с косицей — оба были явно тут при деле, и я спросил по-немецки у девушки, сколько стоит вон та порочно-невинная маска. Она ответила, сверкнув глазками. Я спросил про другую маску — носатую полуптицу в очках. Она ответила по-русски:
— Вы с Кавказа?
— Да. А что, видно?
— И видно, и слышно. Ой, люблю я ваш акцент, — всплеснула она руками и что-то пояснила чернявому Ромео, который настороженно замолк, вороша свою смоляную косичку. (— А, руссо! — успокоился он и занялся другой покупательницей). — Да. И акцент мне ваш нравится. И люди, — развила она тему.
— На этот счет мы могли бы поговорить подробнее, если бы не было рядом жены — сейчас она вон там, — указал я на киоск, где друзьями покупалось мороженое. — А вы откуда?
— Из Украины. Учусь и работаю.
— Хорошая работа — в райском месте адские маски продавать.
— Почему адские?
— Ну, что на них? Холодность, безразличие, пустота, брезгливость, равнодушие. А это все грехи.
— А вон там, — она указала рукой на другую сторону залива, — там Абрамовича яхта стоит. Он недавно прилетал, прямо с вертолета на воду спустился.
— Ага, как Христос. С небес сошел и по воде пошел, — понял я про застенчивого нефтяного Альхена, ставшего теперь брендом России (как раньше были “Ленин, Сталин, перестройка”). — Вот, кстати, и моя команда бредет, — указал я на наших друзей, красных от солнца и зеленых от качки катерка (вначале мы ошиблись, поплыли не в парадную сторону и обозрели пустые дома, сараи, ржавые причалы и пустые доки). — Но маску я у вас обязательно куплю, вот эту. Когда вы закрываетесь?
— Я тут до девяти, — ответила она, конкретно блеснув глазами.
Я кивнул, облизнулся и поплелся прочь, точно зная, что в девять меня здесь не будет и, очевидно, этот чернявый паренек будет качать её на волнах своей нежности…
А насчет “Абрамовича” я еще в Германии заметил: если раньше, когда слышали-видели, что ты из Союза, то говорили: “А, Ленин, Сталин! Перестройка! Гласность! Горбачев!”, то сейчас говорят — “Абрамович”. Герой нашего времени. Сюжет таков: непокорный олигарх выслан из Москвы — нет, не в Тамань, а в Тюмень. Там он встречает свою знакомую по тусовке, Мэри, брокера консалтинговой компании. Между ними завязывается любовь, но подлый веролом Грушницкий-бухгалтер мешает им. Назначена дуэль на кредитных каточках. Олигарх убит заточенной Visa-кредиткой, которую тайно заострили по приказу царя-нефтедержца…
Через пять-шесть лотков встретился молдаванин, который вместе с итальянцем торговал стеклом и посудой. С ним перекинулись парой слов. Еще двое молдаван грузили на фуру какую-то мебель. Они объяснили нам, как добраться до Моста Вздохов. И до этого, по дороге в Венецию, по-нашенски — прямо из грузовика с обочины шоссе — пожилой молдаванин продавал фрукты и арбузы. Он попросил у меня сигарету: “Купить не могу, капо нету, отошел”. — “Из Молдавии фрукты привез?” — удивился я. “Нет, из Сицилии”. — “А, мафия послала продавать!” — “Ну”.
Наверно, молдаван много потому, что им более-менее понятен итальянский. Ведь “кухонная латынь” — основа романских языков: итальянского, французского, испанского, португальского, ретороманского, сардинского, румынского, и молдавского.
На площади св. Марка русская речь слышна повсюду, особенно возле бутиков, откуда вываливаются увешанные сумками и торбами от Гуччи-Шмуччи новые русские (так раньше были увешаны сосисками и мешками люди в “колбасных” поездах).
Впрочем, не новые (те спускаются на вертолетах и подплывают на подлодках), а полуновые полурусские. Или на четверть новые и на восьмушку русские. Или совсем не новые и вовсе не русские… В общем, наши люди.
Встречались и отдельно спешащие куда-то женщины с продуктами и детьми, явно не туристки, а тут живущие:
— Я Валерика только успела покормить — и опять на работу.
— Мне в магазин еще переть…
Наверно, русское крепкое слово “переть” произошло от латинского “per”, то есть — “в направлении”, “на”: “per Venezia” = “на Венецию, в сторону Венеции”.
Мясная мешанина на стенах католических храмов. Бесконечные розочки-виньетки, венки-завитки (“красивое”), жирная сытая обильная позолота — словом, отрыжка богатства. Животное месиво гипса, мрамора, сусала.
Как все это чуждо строгой духовности православных храмов, со скорбными ликами икон! И как чуждо самому Христу, ходившему с посохом и в рубище!.. Увидь он холеных епископов с гаремами мальчиков, стены храмов в мишуре — он бы ужаснулся! Изгнал бы их из Дома Божьего!..
В нашей компании было всякой твари по паре: православные, католики, еврей, протестант. У всех свое мнение. Зять-Коньятто (протестант) сказал мне на ухо, указывая глазами на разодетого в тоги гладкого епископа:
— Если бы Христос видел его, он бы возопил: “Что надо тут этой обезьяне”? Я преклоняюсь перед православием, которое стоит, а не сидит в храмах! Фантастико! У папы мордочка злой хитрой лисицы, замашки поп-звезды и прошлое гитлерюгенда. Унико! Белиссимо!
Но тут грянул из купола органный аккорд, от которого сперло в зобу и пересохло в горле. И Бог потек по медным трубам, проникая во все живое, заставляя взглянуть на себя в жизни, среди живых и мертвых, спросить у совести, спокойна ли она.
Венеция разрушается, потому что её подтачивают подводные волны от моторок и катеров, разрушают фундаменты домов. После моторок и прочего т.н. “технического прогресса” (после которого сразу наступает духовный регресс) развал Венеции пошел быстро и неостановимо.
Но Венеция не только стара и подагрична физически, она еще и огромный дом престарелых — молодежь уходит из города (по разным причинам). За последние 10 лет население уменьшилось вдвое за счет оттока молодежи, не желающей быть официантами и продавщицами, а также из-за цен на жилье — жилых домов все меньше, а те, что есть, ремонту не подлежат.
Город-призрак, город-понт, где люди — статисты в туристическом цирке.
Истинная душа города умирает уже пять веков, не в силах сопротивляться духу наживы и сувенирных лавок. Дешевая романтизация Венеции привела к её реальной гибели.
На мои критические реплики жена стала упрекать меня в пессимизме и черно-очковстве. Да, я песси и скептик, и горжусь этим. И не хотел бы быть ретивым опти, который всем восхищен, умилен и доволен. Как можно быть таким сеньором Болванетти в мире, где за сумерками богов давно наступила их глубокая ночь?.. Пока боги спят, люди за сто последних лет с помощью технического прогресса успели провести две мировые, двадцать гражданских и двести локальных войн, а умнейшая нация умудрилась загнать мудрейшую в душегубки. Где же тут высшее провидение?.. Без микроскопа не разглядеть.
Боги не проснулись до сих пор. Озоновая дыра не срастется сама собой. Тропа хай-тека погубит всё живое в обозримом будущем. А пока с неба спускаются новые пророки, которым человечество вдруг решило отдать миллиарды за их немыслимые таланты, ум и гений. Застенчивые скромные нефте-газовые Альхены берут, не отказываются; обедают, чем бог послал; отдыхают на Оффшорах, где наводят шорох.
А у Христа не было тридцати сребреников, чтоб откупиться от Иуды…
По дороге из Венеции зять-Коньятто рассказывал:
— Вон видите, там, на горе, замок Ромео и Джульетты? Это местечко Монтеккио, откуда была семья Ромео. Грандиозо! А вон там, в деревушке на холме, могила Петрарки! Фуриозо! Там есть ресторан, где я ел отбивную из ослятины и тортелини с кониной — атанде! Такое не забывается! Унико! Грандиссимо!
Петрарка, отбивная ослятина, конина на холме… Куда не повернись, на что-нибудь да наткнешься.
После Венеции — отдых. Опять такая жара с утра, что лопается кора. Блики от бассейна шмыгают по стенам, плещутся по балкону. Дети шумят и кричат в бассейне. Чем сильнее крики — тем резче прыгают блики. Бамбины и бамбинеллы играют в Дарданеллы: строят флот из пластика, паруса — эластика.
Праздность и нега италийского солнца. Всплывает в голове странное: могут ли муравьи плавать? Не отравится ли воробей, если выпьет хлорированной воды? И где у мыши нора? Чем питаются ящерицы? И чьи это купаются падчерицы? У кого что болит? Здесь натерли ногу, там купили тогу…
Мамаши с бамбинеттами плещутся в бассейне, папы лежат на шезлонгах, свесив брюха, подложив тряпье под ухо и похрапывая глухо. А какая-то тихая собака целый день из зарослей смотрит на бассейн, повизгивает от возбуждения, но в воду идти не решается. Детей зовут обедать:
— Якопо!.. Паоло!.. Николо!.. Темпо!.. Темпо!.. — (Наверно, так звали мамы когда-то со двора вертлявого Паганини, тихого Веронезе, смуглого Тинторетто…). — Якопо! Якопо! Аллегро! — зовут непоседу, а он с детьми у ограды копает преграды муравьям и гекконам, снующим в траве по вечным законам.
Когда расплачивались, хозяйка, дама с декольте, кассировав с нас (четырех пар) 2000 евро за неделю, похвалила всех за хорошее поведение, а мне сказала:
— Браво туристо!
Еще бы не бравый!..
В чужой стране можно прожить, зная одно-единственное слово: “Спасибо”. Не “дай”, “сколько”, “нет”, “иди к черту”, а “спасибо”. И если что-то не нравится, не надо обсуждать это с местными — это может завести далеко, куда дальше, чем нужно. И даже если тебя обворуют — не надо идти в полицию, дороже сядет.
Завтра уезжать, а жизнь в пансионате идет своим неторопливым чередом: семейства едят арбузы и дыни, гладят белье, варят “макарони”, пасты и антипасты, ругаются помаленьку, читают газеты, слушают радио. Бамбины и бамбинеллы в куче устраивают бучи. Шумят, визжат, тащат в бассейн собачонку. Обливаются и лаются. И Якопо тут. И Паоло. И Луиджи. А непоседливый Николо гоняет мяч где-то около.
Едем обратно по Швейцарии. Горы покрыты щетиной леса. С гор сыпятся речки. Водопады бьют прямо из камней.
Когда проезжали перевал Сен-Готард, кто-то рассказал, что раньше у сенбернаров на ошейниках были прикреплены фляги с ромом, чтобы найденный им в снежном завале человек мог бы согреться. Но умные собаки научились свинчивать друг у друга пробки с фляг и пить ром, а потом, пьяными, валяться и беситься в снегах, отчего начались сходы лавины. Теперь их пускают бегать только поодиночке…
И я бы не прочь побегать в одиночку по озеру Гарда, будь денег побольше и меньше преград. Но увы, закон сообщающихся сосудов неумолим: в голове густо — в карманах пусто (и наоборот: в карманах густо — в голове пусто).
После Италии ощущение такое, что человек побывал в раю, теперь сидит в чистилище и ожидает ада.
Какое счастье хотя бы на неделю избавиться от телевизора, газет, телефона, всякой дурной всячины! Как мало надо для счастья! И как много всякой дряни мешает этому! Человек изначально счастлив сам в себе, но мир приносит одни проблемы. И пусть веселые опти докажут обратное…
Италия, 2007